На Малой сцене Театра имени Ленсовета театральная мастерская "АСБ" показала свой новый спектакль "Девочка и спички". Пьесу-монолог Клима поставил режиссер Алексей Янковский, сыграла актриса Татьяна Бондарева. В кромешной тьме спектакль смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Спектакль "Девочка и спички" идет при полном затемнении сцены. А затемнение сцены — это густая черная тьма, к которой нельзя привыкнуть настолько, что начнешь различать смутные силуэты. Почти два часа зритель слышит глубокий, "надтреснутый" голос героини Татьяны Бондаревой. Клим написал монолог не слишком удачливой женщины-актрисы. В котором перемешаны личный и театральный опыт, детские воспоминания, цитаты из религиозных текстов. Логики в нем немного, больше эзотерики, что характерно для Клима, может, самого экстравагантного ученика Анатолия Васильева и, точно, одного из самых загадочных режиссеров-авангардистов восьмидесятых. А теперь и драматурга, к примеру, всерьез переосмысливающего для театра галлюциногенные тексты Карлоса Кастанеды. Что делать вроде бы категорически запрещается. Но Клим всегда плевал на запреты. Он и "Девочку и спички" написал так, как писать — противопоказано. С цитатами из "Мастера и Маргариты" и книги Апокалипсиса. Частыми упоминаниями о Боге, рассуждениями о душе. И запахом серы: героиня на протяжении спектакля сожжет коробок спичек, это шестьдесят вспышек, во время которых можно будет разглядеть ее лицо.
Сюжет — направленный на зрителя поток женского актерского сознания, не натыкающийся на формулировки, не лишенный самоиронии, но не содержащий юмора. То есть разговор идет хаотичный, но серьезный. От обвинения в графомании Клим и сам держится на расстоянии спичечной головки. Читатель вряд ли мог бы осилить этот текст. Его можно только играть и слушать в темном зрительном зале. Но ничего общего с радиоспектаклем. Тут срабатывают какие-то другие законы. "Девочка и спички" — ведь на самом-то деле не разговорная пьеса для актрисы за сорок, а экспериментальная. Спектакль по "Девочке и спичкам" априори лишен видимой театральной плоти. Первые минут пять-десять освещены столик на витых ножках, стул, эффектная актриса рижского Театра русской драмы Татьяна Бондарева и цинковое ведро с водой — для горелых спичек. Актриса напористо объясняет публике правила игры, и свет исчезает. Оказывается, сумбурный климовский текст дает особую возможность, обычно писать об этом тоже не принято, неловко и и даже как-то запрещено, но вместе с тем — это одно из условий существования драматического театра. Так вот, этот текст дает возможность (и у актрисы это получается) установить энергетический обмен между сценой и публикой. На удивление, в темноте из зала никто не выползает, и в антракте со спектакля не уходят. К слову, можно было бы и без антракта играть, но это тоже провокация спектакля, актриса даже — и вполне убедительно — говорит, что если кто-то решит уйти, так она не в обиде, понимает, чего в темноте-то сидеть.
Внятного сюжета или истории в пьесе нет. А финала два. Первый — когда монолог героини обрывается красивой картинкой. Врубаются софиты и свет рампы. Отщурившись положенное время, зрители видят горящую на столе пьесу, крупные летящие хлопья снега из белой театральной пены. Но после интимного контакта с темной сценой эта нарочитая декорация кажется особенно лживой. Второй — Татьяна Бондарева выходит со шваброй и начинает сметать со сцены снег. И тут же каждый зритель сам должен понять, в какой момент для него кончился спектакль. Потому что этот театр бесконечен, актриса в любом случае, как бы робко ни расползалась публика, все равно останется на сцене дольше, чем любой зритель в зале. Это и есть лирический сюжет "Девочки и спичек". В то же время эта непоставленная точка оказывается единственным неловким для публики моментом, в остальном ее безопасность и психологический комфорт нарушены не больше, чем на любом другом спектакле. И ведь даже можно незаметно вздремнуть, пока актриса там на сцене уродуется.
Страшную, одноименную сказку Андерсена о замерзающей в снегу бедной девочке, которая не смогла ни продать спичек, ни согреться от их огоньков, героиня в пьесе вспоминает — запомнился в детстве этот рождественский ужас. Вспоминает мимоходом, но не зря. Ее сумбурный, бессюжетный монолог на самом деле печальное и идеалистическое признание в том, что ни одна актриса не может согреться настолько, чтобы стать обыкновенной женщиной.