Рекомендует Анна Толстова
В международном масштабе Родченко — главный русский фотограф, так же, как Малевич — главный русский художник. И если насчет Малевича еще можно поспорить, приводя в качестве аргумента Кандинского (хотя Кандинского, по правде говоря, в международном масштабе чаще считают немцем или французом), то положение Родченко — бесспорное. Больше него нет никого: Игнатович, Шайхет, Халдей, пикториалисты прекрасны, но не обязательны так, как Чайковский, Достоевский и Эйзенштейн. Родченко — из числа обязательных. Если рассматривать энциклопедии вроде "100 лучших фотографов мира" как словари, где каждое имя что-нибудь да значит, то "Надар" будет означать психологический портрет, "Капа" — репортаж у смерти на краю, а "Родченко" — ракурс.
И это, мягко говоря, несправедливо. Потому что ракурс не исчерпывается одним Родченко, так же, как Родченко-фотограф не исчерпывается одним ракурсом (как, впрочем, и Родченко-художник, живописец-абстракционист и один из пионеров конструктивистского дизайна — одной лишь фотографией). Это редуцированное представление о Родченко-фотографе все десять лет своего существования старается исправить — с помощью точечных, посвященных тем или иным сторонам его фотодеятельности выставок — Московский дом фотографии. Теперь настало время собрать все это в одну большую ретроспективу, озаглавленную по имени программной родченковской статьи 1934 года "Фотография — искусство".
Надо думать, от такого названия былые эстетические противники Родченко заворочались в гробу. Ведь для тех, кто считал себя истинным художником в фотографии, для пикториалистов с их изысканными нюансами Родченко был жупел: гонитель всякого искусства из фотодела. В действительности не было в русской фотографии большего эстета, чем Родченко, просто его эстетика шла на несколько шагов впереди, думая, что идет в ногу с эпохой. За это Родченко потом и били как формалиста — двадцать лет подряд, до самой смерти. За это канонизировали на Западе в 1960-е, в годы второго пришествия авангарда. Кто еще мог бы заявить, что Рубенс — щенок в сравнении с современным фотографом и доступными ему художественными средствами освоения мира. И послать подальше старую светопись, ее традиционные жанры и живописные эффекты, чтобы объявить единственно возможным ныне жанром — репортаж, а единственно адекватными бурно меняющейся социалистической действительности техниками — сдвиги ракурсов и калейдоскоп фотомонтажей.
От лефовских обложек и разворотов, от физкультурников, пионеров и фабрик-кухонь социалистическая действительность привела репортера Родченко на Беломор-Балтийский канал, подаривший русскому языку бессмертную аббревиатуру "зэка" (заключенный-каналоармеец). Он не ужаснулся, напротив, увлекся: увидел фабрику по переделке людей и ездил туда три раза с большим азартом. Пусть по природе Родченко был не меньший лирик, чем друг-единомышленник Маяковской. "Девушка с 'Лейкой'" в паутинке теней и много другое дают повод так думать. Но репортаж с канала не имел ничего общего с привычкой "наступать на горло собственной песне". Он имел отношение к привычке открыто смотреть в лицо противнику, социальному и эстетическому. Пару месяцев назад в этих же залах Манежа показывали большую выставку к 100-летию Шостаковича. Он в своих попытках выжить в советском искусстве с минимальными потерями чести и достоинства, в перепадах настроения от борьбы к покаянию нам сейчас, конечно, ближе: типичный русский интеллигент с кукишем в кармане. Родченко рук в карманах не держал — камера не позволяла.
ЦВЗ "Манеж", до конца ноября