премьера опера
Во Флоренции состоялась премьера оперы "Борис Годунов" в постановке Эймунтаса Някрошюса. Ее вряд ли покажут в Москве — настолько мрачной предстает русская история в глазах литовского мэтра. Из Флоренции специально для Ъ — АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
На знаменитом флорентийском фестивале Maggio musicale fiorentino с некоторых пор полюбили русских. Сперва была мини-эпоха Льва Додина, чья постановка "Леди Макбет Мценского уезда" стала событием в итальянском масштабе. Правда, вскоре его "Отелло" освистали (после чего спектакль так и не доехал ни до Большого театра, участвовавшего в постановке, ни до барселонского "Лисео", также занятого в проекте), зато теперь наступила пора Эймунтаса Някрошюса. Три года назад его "Макбет" приняли во флорентийском Театро комунале на ура, после чего литовский классик получил сразу несколько предложений о постановках в Италии, причем как итальянских опер, так и "Бориса Годунова".
Оперу Мусоргского поставили в сотрудничестве с Литовской национальной оперой. За дирижерским пультом был почти не появляющийся ныне в России Семен Бычков. Он тоже хорошо известен флорентийцам, поскольку постоянно выступает на фестивале с 1992 года, числясь здесь главным приглашенным дирижером, да к тому же еще и напоминая в свои лучшие минуты и внешне, и по внутреннему накалу молодого Зубина Мету, худрука фестиваля. Вместе со Львом Додиным Семен Бычков поставил здесь, в частности, много чем награжденную "Леди Макбет". В прошлом сезоне к тому же он успешно дирижировал "Годуновым" на сцене нью-йоркской Метрополитен, так что признан специалистом по Мусоргскому — эмоциональным и в меру патетичным, что так важно при исполнении этого драматического шедевра. Господин Бычков к тому же во всех интервью расхваливал режиссера и его принципы работы, что с ним вообще-то случается нечасто.
Эймунтас Някрошюс остановился на второй редакции "Годунова", созданной Мусоргским после лицемерных стенаний Театрального комитета об отсутствии крупной женской партии в опере, из-за чего, дескать, и нет ей места на сценах Дирекции императорских театров. Так появились эффектный "польский акт" и народный бунт в финале, а также выразительные арии Марины Мнишек — благодаря чему во Флоренции сейчас сверкнула Юлия Герцева из питерского Театра имени Мусоргского.
Но главными героями почти четырехчасового спектакля стали певцы, от Торстена Керла (Отрепьева) до Владимира Маторина (Варлаам), и прежде всего Ферручо Фурланетто в заглавной партии. Помимо вокала главная звезда постановки блеснул и актерской работой. Фурланетто не стесняется заниматься кропотливейшими мизансценами, от которых порой исполнители его уровня демонстративно отказываются, ставя жесткий ультиматум: или я, или режиссер. Обычно проигрывает режиссер. Возможно, такая насыщенная актерская игра порой мешала господину Фурланетто подняться от первоклассного пения до тех высот, где свершалась судьба пушкинских и карамзинских героев.
Впрочем, о высотах в буквальном смысле этого слова у Някрошюса говорить не приходится. "Годунов" начинается в подземелье со сложной системой ходов на заднем плане, где постоянно копошатся и передвигаются фигуры в темном. Лишь узкая полоска колосящегося хлеба под самым верхом напоминает о мире света (сценография Мариуса Някрошюса, костюмы Надежды Гультяевой). Мрачные интонации звучат во всем происходящем. Чувство ирреальности усиливается благодаря внешне немотивированным поступкам, в которых так легко опознается фирменный стиль режиссера, порой отточен но-поэтический (вроде сцены с ангелами, у которых вместо крыльев раскрытые книги за спиной), порой ироничный или мистический. Почему люди ползают, как муравьи? Кто, пробегая, выхватывает из рук Годунова мешки? Что за мешки? Мистика и алогичность — вот то ли фон, то ли само ядро русской истории с ее странными правителями, неожиданными сменами власти и непонятно о чем задумавшимся народом. Так что финальная фраза Юродивого "Горе, горе Руси, плачь, русский люд, голодный люд..." оказывается вписанной во всю эстетику спектакля как единственно возможное его завершение.
Иному эта мрачность напомнит об антирусских настроениях в некоторых прибалтийских странах, и Большому театру, чьи представители доверчиво посетили премьеру, не стоит думать о приглашении флорентийского "Годунова", прежде чем его не отсмотрит Госдума в полном составе. Режиссер остался верен духу первоисточника, как музыкальному, так и литературным. Тому трагическому восприятию истории, что волей-неволей переплавляется в пессимизм. В каком-то смысле Някрошюсу даже удается противостоять давлению музыки и слов, стоящей за ними традиции. Он не о современности ставит, хотя и ее в "Годунове" хоть отбавляй, но о судьбе, Роке едва ли не в античном понимании. Подобное усилие потребовало от него многого.
Количество одновременно происходящего на сцене движения порой превосходит возможности человеческого глаза. Такое ощущение, что режиссер уже окончательно раскрепостился в оперном театре и, наконец-то почувствовав себя в родной стихии, пошел на абордаж. Его "Годунов" напоминает путешествие к дальним границам оперных возможностей, к тем сферам, где не обретается привычная оперная мысль. Нельзя сказать, что обнаруженное так уж и бесспорно. Итальянские рецензенты, не скрывая восторга от музыкальной стороны дела, задумчиво точат перья над постановочной концепцией. Но само усилие впечатляет. И главное, это объемное, даже длинное, не идущее на поводу у публики зрелище не скучно смотреть ни одной минуты.
Публика, впрочем, не оценила такой независимости. На поклонах Эймунтас Някрошюс был единственным, кому в зале свистели и "букали". Что, в общем-то, выглядело странным: режиссер здесь явно в фаворе после "Макбета". Тем не менее публика жестока: вслед за успехом она согласна лишь на еще больший успех. Согласен на него и Эймунтас Някрошюс. Просто у него другие представления о победе.