Прокрустова ложа

XIII Международный театральный фестиваль «Александринский» открылся премьерой нового спектакля Валерия Фокина «Один восемь восемь один» по пьесе Бориса Акунина. Комментирует Дмитрий Ренанский.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

На этот раз Валерия Фокина, как легко догадаться по названию постановки, заинтересовала механика консервативного поворота 1881 года — от «великих преобразований» Александра II к контрреформам Александра III. Фабула «1881» развивается строго в соответствии с исторической хронологией: от дебатов вокруг «Конституции графа Лорис-Меликова» с ее идеей народного представительства и ограничения прав императора, которую либералы считали слишком слабой, а славянофилы — чрезвычайно пагубной, до убийства царя-освободителя; от восшествия на престол его сына до выхода на политическую сцену Победоносцева и принятия «Манифеста о незыблемости самодержавия». При этом с основанным на документальных источниках текстом артисты Александринки работают так, что заставляют зрителей то и дело ерзать, переглядываться и перешептываться — при желании «1881» вполне можно прочитать как хронику постсоветской России.

Фокин и в самом деле напоминает о цикличности отечественной истории, в которой террор, смута, оттепель и застой сменяют друг друга — но вместо того, чтобы ставить излишне многословную пьесу Бориса Акунина как актуальную агитку, режиссер возвращается на привычную для себя экзистенциальную территорию. Ключ к «1881» содержится в первом же эпизоде спектакля: во время представления гоголевского «Ревизора» отец инструктирует сына, как наследнику престола подобает вести себя на публике, и следом признается в том, с каким удовольствием он сбежал бы от наскучившего официоза. Выстраивая на подмостках Александринки зеркальную копию зрительного зала Карла Росси, одного из главных символов российской государственности, художник Алексей Трегубов, конечно, думал об «обществе спектакля». В этом просматриваемом со всех сторон пространстве Фокин исследует ситуацию постоянного публичного одиночества, тотального отчуждения от жизни: Иван Волков и Иван Трус играют Александра II и Александра III заложниками судьбы, загнанными в прокрустово ложе политической драмы.

Ее театральный язык заставляет вспомнить о другом спектакле Валерия Фокина из жизни династии Романовых — выпущенной четверть века назад «Последней ночи последнего царя», где история убийства Николая II была облечена в форму трагической клоунады. В «1881» над партером Александринки вырастает манеж: коверные, пони, «маленькие люди» снижают пафос и подстегивают действие. Интрига приводится в движение чередой трюков — и спиритический сеанс Блаватской, предрекающей России скорую катастрофу, и роковой взрыв кареты поставлены как цирковые номера. Кафкианский монтаж аттракционов продолжают бесчисленные бороды, бакенбарды и парики, которые вместе с дотошно реконструированными костюмами поначалу принимаешь за чистую монету статуарного исторического блокбастера. Так Фокин подводит зрителя к центральному конфликту «1881» — парадного и интимного, внешнего и внутреннего. Вот носящие похожие сине-золотые мундиры Александр II и Александр III картинно застывают в императорской ложе, приветствуя рукоплещущий им зал — а вот их мучающиеся, страдающие тела поочередно сводит судорога ночного кошмара.

Настойчиво рифмуя двух императоров, отражая их друг в друге, Фокин вводит в «1881» важнейший мотив своего театра — двойничество. Неслучайно лучшими в спектакле становятся эпизоды, в которых режиссер оставляет главных героев один на один — вроде кульминации второго акта, когда Александр II наблюдает из ложи за отречением своего сына от либеральных идей, срежиссированным Победоносцевым. В финале первого действия облаченный в роскошную мантию Иван Трус тяжело подходит к каталке с завернутым в простыню трупом. Мертвенный свет современной неоновой лампы, мучительный звон в ушах — Трус очень подробно играет здесь превращение великого князя Александра Александровича в самодержца Александра III. Принятый в труппу старейшего театра России год назад, молодой белорусский актер не произносит в этой сцене ни слова — но умудряется с легкостью переиграть многих своих коллег. Всего в списке занятых в постановке артистов тридцать с лишним фамилий: «1881» — из тех редких спектаклей, которые оправдывают существование тяжеловесной модели репертуарного театра, часто выглядящей в наши дни анахронизмом.