Он умер в Киеве, где родился 102 года назад, оставив после себя более 1200 научных публикаций, включая 20 монографий, 720 патентов на изобретения, в их числе 500 иностранных патентов, до последнего дня жизни возглавляя Институт электросварки имени его отца Евгения Оскаровича Патона и Национальную академию наук Украины (ранее АН УССР). Под его руководством создан принципиально новый способ сварки — электрошлаковый. Он основал новую отрасль металлургии — спецэлектрометаллургию и первым начал исследования в области применения сварки и родственных технологий в космосе, а также был инициатором создания уникальной технологии сварки живых тканей, используемой в хирургии. Дважды Герой Социалистического Труда, Герой Украины, кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» I и II степени Российской Федерации.
Академик Борис Патон
Фото: Иван Коваленко, Коммерсантъ / купить фото
Академик Борис Патон
Фото: Иван Коваленко, Коммерсантъ / купить фото
Это далеко не полный перечень научных направлений, научных и ненаучных регалий Бориса Патона. Невольно возникает мысль: не слишком ли много для одного ученого, даже прожившего такую долгую жизнь? На самом деле не так уж и много, а в самый раз, потому что Бориса Патона в науке невозможно рассматривать отдельно от его отца академика Евгения Патона и их, без всякого сарказма, фамильного Института электросварки. Это как своего рода научно-технологическая «троица» — отец, сын и Институт.
Корни
Дед Бориса Патона Оскар (Оскар-Иоганн-Якоб) Петрович Паттон (тогда их фамилия писалась с двумя «т») учился в том же Главном инженерном училище в Петербурге, что и Федор Достоевский. Оскар был сыном генерала Паттона, успешно строившего военную карьеру на Кавказской войне и уже командовавшего там бригадой. Федор был сыном лекаря Мариинской больницы для бедных и умер, когда его сын учился еще в кадетских классах училища. Но они были друзьями, причем достаточно близкими. Когда по окончании училища инженер-подпоручик Достоевский, тяготясь военной службой, придумал план быстро разбогатеть, то поделился им и привлек к его практической реализации не кого-то другого, а своего однокашника Паттона.
Суть предприятия — перевести роман Эжена Сю «Матильда»: «Паттон, я и ежели хочешь ты, соединяем труд, деньги и усилия для исполнения предприятия и издаем перевод к Святой неделе. Предприятие держится нами в тайне… 300 экземпляров окупают все издержки печати. Пусти весь роман в восьми томах по целковому, у нас барыша 7000». Бизнес-план был наивным, разбогатеть на переводах модных французских романов Достоевскому не удалось, хотя он и перевел потом самостоятельно «Евгению Гранде». Но Паттон свою часть «Матильды» честно перевел и предложил товарищу 3 тыс. руб. на типографские расходы. Достоевский их не взял из гордости, и на этом их пути разошлись.
Достоевский вышел в отставку, а Паттон был прикомандирован к лейб-гвардии Конно-пионерному дивизиону, где дослужился до капитана. После Крымской войны он обвенчался с дочерью штаб-ротмистра Екатериной Дмитриевной Шишковой и уволился по прошению в отставку с гражданским чином надворного советника (по-армейски подполковника) по департаменту уделов. В 1865 году он был назначен консулом в Ниццу, которая тогда была местом отдыха императорской семьи. В Ницце у Паттонов родился сын Евгений, который был шестым по счету ребенком и четвертым сыном в их семье.
Отец
В 1886 года Оскар Петрович был переведен консулом в Бреслау (Вроцлав), который тогда был в Германии, а его сын Евгений поступил в Дрезденский политехнический институт. В 1893 году семья Паттонов возвращается в Россию, а на следующий год туда приезжает выпускник Дрезденского политехникума Евгений и сразу поступает в Институт инженеров путей сообщения в Петербурге. В 1904 году он переезжает из Москвы в Киев, где становится деканом инженерного факультета и заведующим кафедрой мостов.
Много лет спустя в интервью члену-корреспонденту РАН Юрию Батурину накануне своего 95-летия Борис Патон говорил: «Мой отец разделил свою жизнь на две части. Первая часть — мосты, которые он проектировал… А вторая половина его жизни начинается примерно с 1928 года, когда он познакомился со сваркой, находившейся в зачаточном состоянии, и решил заняться этой темой, не отказываясь от мостов. Таким образом, у него интерес к металлическим мостам объединился с интересом к сварке. Последнее его детище — цельносварной мост через Днепр в Киеве, которому присвоено имя Евгения Оскаровича. Мост Патона — так он называется».
В интервью Борис Патон обозначил только конечную точку, в которой сошлись первая и вторая линии судьбы его отца. В жизни же все было сложнее. Инженер-путеец Евгений Патон вместе с инженерами Толчиным и Рабцевичем спроектировал в 1908 году мост через Куру в Тифлисе, который должен был заменить паромную переправу. В 1909 году этот мост был построен. Был он однопролетный, из клепаных балок и являл собой типичный образец шуховской промышленной архитектуры из стальных конструкций и построенный по технологии Шухова. Но мост удался красивый с вылетом пешеходных тротуаров на консолях, заменивший его в начале 1960-х годов мост имени Бараташвили с пешеходной зоной, упрятанной под дорожное полотно моста, не в обиду будет сказано тбилисцам, сильно ему проигрывает, напоминая современные московские переходы со станций метро на МЦК.
Свой второй мост Евгений Патон спроектировал в 1924 году. Он должен был заменить взорванный при отступлении из Киева 3-й польской армии генерала Рыдз-Смиглы Николаевский цепной мост через Днепр, который находился примерно там, где сейчас в Киеве Метромост. Тут, учитывая финансовые и материальные ресурсы, Патон спроектировал самый дешевый вариант балочного моста (по принципу «одна балка — один пролет моста») на опорах старого Николаевского моста. Строительство нового моста заняло всего десять месяцев, в 1925 году по нему началось движение, а мост назвали именем пламенной революционерки Евгении Бош, которая за несколько месяцев до этого покончила с собой в Москве, не дописав своих мемуаров о революции на Украине.
Годы спустя Евгений Оскарович Патон вспоминал: «21 сентября 1941 года радио принесло неимоверно тяжелую весть: по приказу советского командования наши войска оставили Киев. В этот день над институтом висела мертвая, гнетущая тишина… Перед моим мысленным взглядом возникали стройные, четкие контуры Цепного моста, возрождению которого я отдал все свои знания. Значительно позже, перелистывая английский журнал, я набрел в нем на фотографию моего моста через Днепр. На фото одиноко, сиротливо торчали из воды полуразрушенные быки. Фашистские варвары беспощадно уничтожали то, что мы создавали своим трудом во имя Родины».
Не будет большой натяжкой предположить, что как раз при проектировании мостов Евгению Патону пришла мысль о цельносварных мостовых конструкциях взамен клепанным и свинченным. Во всяком случае, его научные интересы полностью фокусируются на электрической дуговой сварке, а в служебных записках с обоснованием реорганизации киевской Электросварочной лаборатории в Институт электросварки пишет о высокой технической и экономической эффективности замены клепаных балок для мостов и других ответственных металлоконструкций сварными.
В 1934 году Евгений Патон становится директором созданного им Института электросварки, что само себе удивительно при его дореволюционной биографии, видно было что-то в профессоре Патоне, что пугало Шариковых от науки. Но организация института — это было только полдела, нужно было еще решить поставленные перед ним цели — создать сравнительно дешевые технологии быстрой, надежной и по возможности максимально автоматизированной электросварки. Дуговая сварка была известна с 1880-х годов, но оставалась скорее искусным ремеслом сварщика, а не рутинным производственным процессом. Напряжение, сила тока, материал электродов, флюсов, влияние окружающих атмосферных газов на внутреннюю структуру шва — и все это и многое другое предстояло исследовать.
Много лет спустя сын Евгения Патона Борис Патон рассказывал, что при создании Института электросварки слышались голоса даже среди ученых коллег отца: «Ну что это за наука — сварка? Как бочку сделать без клепок, без заклепок? Это не наука». Но это была наука, причем новая наука. В 1939 году в институте Патона было завершено создание опытных образцов автоматической дуговой автоматической сварки под флюсом, а в декабре принято правительственное постановление о внедрении новой технологии на 20 заводах (в производстве вагонов, котлов, балок для мостов и других конструкций из низкоуглеродистых сталей). На очереди были технологии сварки высокопрочных легированных броневых сталей, из которых изготавливалась военная техника. Таких технологий вообще не было ни в СССР, ни за рубежом.
Но началась война и осваивать их пришлось на «Уралвагонзаводе» в Нижнем Тагиле, куда эвакуировался Институт электросварки. Многие его сотрудники ушли на фронт, в распоряжении Патона оставались восемь старших научных сотрудников, столько же младших и два инженера. Вдохновляло только то, что на «Уралвагонзаводе» был размещен и эвакуированный из Харькова танковый завод имени Коминтерна, на котором перед самой войной сотрудники института стали испытывать первые образцы специального оборудования и новую технологию.
«И вот наступил ясный морозный день, один из первых дней января 1942 года, когда из ворот сборочного цеха, поднимая тучи снежной пыли, вылетел мощный красавец-танк и с рокотом промчался по заводской дороге... Люди стояли вдоль заводской дороги и не закрывали лиц от снега, вылетавшего из-под гусениц танка, созданного их трудом»,— вспоминал Евгений Патон про первый Т-34, целиком сваренный на линии автоматических установок.
Корпус этого танка требовал большого объема сварочных работ. Днище и подкрылок приваривались к борту двумя мощными швами длиной более 5 м. На эту работу квалифицированный сварщик затрачивал около 20 часов. Сварочный же автомат, управляемый учеником-подростком, мог выполнить эту работу за 2 часа. И действительно работали на установках Патона, каких не было в мире, в основном подростки 15–16 лет, другой рабочей силы не было. К концу 1942 года на танковых, минометных, артиллерийских заводах Советского Союза уже работало около 40 установок для автоматической сварки. А во двор «Уралвагонзавода» каждый день выезжало по 15 новеньких «тридцатьчетверок».
В июне 1944 года институт возвратился в разрушенный войной Киев, в1946 году Патон подает в правительство докладную записку о преимуществах сварного мостостроения. В том же году Совет Министров СССР принимает постановление о применении сварки в строительстве мостов, а Патон возглавляет исследовательские, проектные, заводские и монтажные работы, связанные с постройкой крупнейшего в мире цельносварного шоссейного моста через Днепр в Киеве. До момента, когда две дороги в науке инженера-мостовика Патона и специалиста по электросварке Патона сошлись в одну, он не дожил три месяца. Он умер в начале августа, а 5 ноября 1953 года состоялось торжественное открытие его стального моста через Днепр — моста Патона.
Сын
Борис Патон родился в Киеве 14 ноября 1918 года. Что это было за время для семьи Патонов, может представить себе каждый, кто читал роман «Белая гвардия» Михаила Булгакова или видел его же пьесу по роману «Дни Турбиных». Разница лишь в том, что доктор Турбин жил на Подоле в центре города, а Патоны — на Шулявке, тогда рабочей окраине, но в городке, или, как сказали бы сейчас, кампусе недавно построенного здесь Политехнического института. Здесь же в церкви Св. Марии Магдалины на Шулявке новорожденного крестили. По матери он был внуком генерала от инфантерии (то есть полного генерала) Виктора Будде, который командовал Днепровским полком во время русско-турецкой войны 1877–1878 годах. Две дочери генерала вышли замуж: одна за Бориса Патона, другая — за его старшего брата Владимира.
Детские годы Бориса Патона пришлись на период НЭПа, а юность — на первые пятилетки, поэтому он вырос вполне советским юношей, стал комсомольцем, поступил в Политехнический институт. Туда он поступил только потому, что, как он говорил, «институт находился на территории, где стоял профессорский дом, в котором жил Евгений Оскарович с семьей. Так что уже с раннего возраста я был приобщен к Политеху, меня пускали туда, из интереса я мог побывать в лабораториях. Увлекался электротехникой, потому и попал на электротехнический факультет, его и закончил».
Со сваркой или мостостроением он никак свою судьбу не связывал, но защита его диплома в Политехе была назначена на 22 июня 1941 года, когда, как известно, «ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война». По распределению он уехал в Горький на завод «Красное Сормово», где строили бронепоезда, танки, подводные лодки. Там работал в лаборатории контроля заводских электросистем. Но в январе 1942 года его отец перевел Бориса в Нижний Тагил, благо наркомат у обоих предприятий был один. «Таким образом, я попал прямо в руки Евгения Оскаровича,— шутил Борис Патон,— и он меня заставил проходить все ступенечки, работая на “Уралвагонзаводе”. Начинал я электромонтером, и монтировали мы установки для автоматической сварки бронекорпусов танков».
Версия отца обращения его сына из электрика в электросварщики более брутальная: «Я привел сына в лабораторию и сказал ему: “Учись варить. Вот проволока, вот куски металла, флюс в ведре. Товарищи помогут, расскажут. А через некоторое время придется тебе самому учить других. Помни об этом». Больше о самостоятельном пути в науке Борис Патон отцу не заикался, шла война, а потом, вероятно, сам не захотел, потому что втянулся в проблемы электросварки.
После войны он прошел в институте отца типичный путь советского научного сотрудника от мэнээса до завлаба, а потом замдира по науке, попутно защитив кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. После смерти отца в 1953 году стал директором института. В 1950 году он получил Сталинскую премию за свое первое большое самостоятельное исследование, результатом которого стал полуавтомат шланговой сварки. Это был остроумный агрегат: если раньше сварщик таскал неподъемную бухту сварочной проволоки, которая автоматически подавалась через гибкий шланг к электродам, то в полуавтомате Патона она была тоненькая, легкая и в коробке, висевшей на ремне на плече сварщика, ее было много. Проблема была только в том, что тонкой проволокой никто не варил, потому что нельзя было увеличить сварочный ток и дуга теряла устойчивость. Патон решил эти проблемы.
В 1957 году он получил Ленинскую премию за создание и внедрение в тяжелое машиностроение электрошлаковой сварки. При этой сварке Патона были минимальными потери электродного металла, не было обычных брызг, металл под слоем шлака не окислялся, а медленное охлаждение металла обеспечивало высокую прочность шва. И маску сварщика, кстати, при этом способе можно было не надевать.
Ну а дальше — новые разработки, новые технологии сварки, новые награды и звания академика АН УССР, АН СССР. Пришлось Борису Евгеньевичу даже в партию вступить в 1966 году, а то неловко было получать беспартийному высшие советские и иностранные ордена и премии. Любой может почитать про научные достижения Бориса Патона и его награды в интернете, их много, и понятно, что большинство из них — это награды и звания за коллективный труд всего его института. В науке, как в армии, за победу награждают прежде всего командующего, а потом других командиров и лишь потом рядовых, хороший пример того — дед Бориса Евгеньевича бравый генерал Будде, мундир которого от воротника до поясного ремня не виден из-за орденов.
Но вот что интересно, ни разу почти 70 лет директорства Бориса Патона в Институте электросварки никто не претендовал на его место, даже в последние 30 лет неограниченной демократии. Как никто из украинских академиков не покушался на его президентство в Академии наук УССР, а потом в НАНУ, которые он возглавлял с 1962 года. Всех он устраивал до самого последнего его дня, невзирая на его весьма почтенный возраст. Возможно, этому способствовало наследственное невидимое свойство Патонов пугать Шариковых от науки, но скорее он был не только талантливым ученым, но и хорошим администратором науки, что на самом деле гораздо большая редкость в науке, чем талантливые ученые.
Накануне его 95-летнего и 100-летнего юбилеев два интервью взял у него Юрий Батурин, тоже человек весьма заслуженный, выпускник МФТИ, космонавт, директор Института истории естествознания и техники РАН, член-корреспондент РАН. Выдержка из одного цитировалась выше, но там есть много другого, что полезно почитать особенно молодым ученым (полные версии интервью есть в интернете).
В советские времена, понимая ограниченность ресурсов украинской академии по сравнению с союзной, Борис Патон реорганизовал ее: «У нас в академии было такое соотношение сил: примерно 40% всех сотрудников академии составляла экспериментально-конструкторская производственная база. И мы стремились к тому, чтобы в каждом институте, там, где это, конечно, нужно (в супертеоретическом или обществоведческом институте это не требуется), было конструкторское бюро и опытное производство или, если это большой институт и в этом есть необходимость, опытный завод. Вот у нас в институте электросварки три опытных завода и конструкторское бюро. А кроме того, есть центр подготовки кадров среднего звена для экономики и промышленности. И эти кадры настолько нужны и важны, что мы их теперь готовим уже с международными дипломами, с тем чтобы они могли работать в западноевропейских странах наравне с их рабочими и специалистами».
«Почему в Российской академии не получается так? Да потому что у них не было такой базы, но зато под рукой всегда были отраслевые министерства, и они там могли все заказать и сделать. Так мне Мстислав Всеволодович Келдыш (президент АН СССР.— “Ъ-Наука”) говорил: "Я не возражаю, вы делайте, у вас система интересная, вам это нужно, так что делайте". Я спрашиваю: "А вы?" — "А мне это не нужно. Я позвоню по телефону, и мне на заводе соответствующем (в основном имелась в виду, конечно, военная техника) сделают то, что требуется. Зачем здесь я буду затевать ваши штучки?" Вот так было. Жизнь показала, что все-таки опытное производство нужно, но теперь его создать очень-очень трудно»,— говорил Патон.
Что касается молодых научных кадров, то столетний Борис Патон ориентировался на китайскую модель: «Я знаю, как делается в Китае. Китай посылает свою молодежь учиться за рубеж, прежде всего в Соединенные Штаты Америки и в другие страны, посылает и не боится, что они не вернутся обратно». Кстати, в последние годы он довольно серьезно поддерживал свой институт китайскими инвестициями: «Мы сейчас в порядке эксперимента создали китайско-украинский институт сварки имени Евгения Оскаровича Патона, он назван так по предложению китайской стороны. Институт уже работает, и мы совместно разрабатываем инновационные проекты. Деньги в основном дают китайцы».
Что же касается российской науки, то Борис Патон сказал замечательные слова: «Отвечу не как президент НАНУ (не позволяет дипломатическая вежливость), а как академик РАН. Сейчас мы переживаем характерный для всего мира период усиления слоя бюрократии, в том числе и научной бюрократии. Так случилось, что в современной России все тенденции — и хорошие, и плохие — максимально усиливаются, иногда переходя за грань абсурда. Это надо пережить. Понимаю, трудно. Но все-таки нужно использовать громадный опыт, который накоплен в институтах, использовать многолетние академические традиции. В конце концов, в понятие "научная школа" входят и приемы сопротивления, и умение противостоять глупости. Ученый умнее бюрократа. Это и надо использовать».