"Я вернулся в кино мальчишеских похождений"
Накануне московской премьеры "Невезучих" с актером Жаном Рено побеседовал обоз
Накануне московской премьеры "Невезучих" с актером Жаном Рено побеседовал обозреватель "Коммерсантъ-Weekend" Андрей Плахов.
— После фильма "Разница во времени" (в российском прокате — "История любви"; "Коммерсантъ-Weekend"), где вы снимались у женщины-режиссера Даниель Томпсон с единственной партнершей Жюльетт Бинош, вы опять возвращаетесь в мужское кино...
— Работать с женщинами было приятно, но я немного от них устал. И вернулся в ту знакомую область, которую американцы называют buddy story — кино мальчишеских похождений, пускай даже не очень юных людей.
— Чем отличается Франсис Вебер на съемочной площадке от других режиссеров?
— Франсис любит говорить: "Лучше три секунды импровизации, чем восемь часов мучений над одной репликой в сценарии". Франсис легок и подвижен, и при этом чувствует такой неочевидный тип юмора, который лучше всех умел воспроизводить на экране Билли Уайлдер.
— Что проще играть — любовь или дружбу?
— Зависит от настроения. Но любовь всегда таит в себе больше опасностей, так что я предпочитаю дружбу. Дружба — это бесконечный процесс узнавания друг друга, которым можно наслаждаться совершенно бескорыстно.
— Легко ли дружить с Жераром Депардье?
— О, это невероятный человек, эдакий ребенок-монстр. Он никогда не останавливается, для него нет ничего невозможного. В фильме его герой спрашивает моего: "Неужели ты мог хоть на секунду подумать, что я стану твоим другом?". Но раз человек так говорит, значит, он на самом деле отчаянно ищет дружбу. Думаю, что это целиком относится к самому Жерару — при всей его успешности и самодостаточности.
— Депардье, вы и Жюльетт Бинош — вот и все французские имена, которые вписались в англоязычное кино.
— Не скажу за других, что касается меня, возможно, мне было проще отказаться от французского языка, потому что мой родной — испанский.
— Так или иначе, вы — одна из самых больших знаменитостей в мире кино. Как вы ощущаете свою популярность и как от нее скрываетесь?
— Смотря где. Американцы очень непосредственны и, когда узнают тебя, готовы задушить в объятиях. В Париже я, конечно, не езжу в метро каждый день, тем более что там не всегда приятно, но все-таки стараюсь быть ближе к людям. Я живу в деревушке, население которой всего две тысячи человек, там никто не говорит о кино. Говорят о погоде, о масличных деревьях, о новорожденных. В деревне даже нет кинотеатра. И все впечатления от этой жизни я использую в своих фильмах.
— То есть вы предпочли американской карьере Европу?
— Многое зависит от обстоятельств. После 11 сентября киноиндустрия в Америке пережила кризис, в этот период что-то изменилось и в моей частной жизни. Так что возвращение в Европу оказалось неизбежным. И дело не только в карьере. Когда есть семья, дети, кино становится менее важным.
— А сколько у вас детей? И к какой культуре они себя относят при вашем международном образе жизни?
— Четверо, из них двое взрослых. Один пишет, другой поет — пошел по стопам своего дяди, который выступал в опере. Хотя это и непросто, я стремлюсь к тому, чтобы дети действительно были гражданами мира, говорили и по-французски, и по-английски, и по-испански.
— А есть ли у вас помимо Депардье друзья среди кинематографистов? Например, ваш "Пигмалион" — Люк Бессон? Или партнер по "Голубой бездне" Жан-Марк Барр?
— Да, мы общаемся и с Люком, и с Жан-Марком, иногда я даже даю ему советы. Дружба очень важна в жизни, но не надо путать ее с профессией, ведь дружба — дело интимное.
— Вы почти никогда не меняете свою внешность...
— Я перестал стареть в 17 лет. Стригусь коротко: лень каждый день мыть голову. Ношу темные очки, щетину. Вы меня всегда без труда узнаете.
— Вы человек импульса или планируете свою жизнь?
— Планирую, хотя почти всегда из моих планов ничего не получается. С годами я научился тому, чтобы как можно меньше планировать что-то в отношениях с женщинами. Надо всегда быть открытым по отношению к ним и готовым их выслушать. Очень часто они не ждут от нас решений — просто хотят поговорить.
— Феминистки обвинили бы вас в мачизме.
— Если я и мачо, то очень феминизированный, нового образца.
— После фильма "Разница во времени" (в российском прокате — "История любви"; "Коммерсантъ-Weekend"), где вы снимались у женщины-режиссера Даниель Томпсон с единственной партнершей Жюльетт Бинош, вы опять возвращаетесь в мужское кино...
— Работать с женщинами было приятно, но я немного от них устал. И вернулся в ту знакомую область, которую американцы называют buddy story — кино мальчишеских похождений, пускай даже не очень юных людей.
— Чем отличается Франсис Вебер на съемочной площадке от других режиссеров?
— Франсис любит говорить: "Лучше три секунды импровизации, чем восемь часов мучений над одной репликой в сценарии". Франсис легок и подвижен, и при этом чувствует такой неочевидный тип юмора, который лучше всех умел воспроизводить на экране Билли Уайлдер.
— Что проще играть — любовь или дружбу?
— Зависит от настроения. Но любовь всегда таит в себе больше опасностей, так что я предпочитаю дружбу. Дружба — это бесконечный процесс узнавания друг друга, которым можно наслаждаться совершенно бескорыстно.
— Легко ли дружить с Жераром Депардье?
— О, это невероятный человек, эдакий ребенок-монстр. Он никогда не останавливается, для него нет ничего невозможного. В фильме его герой спрашивает моего: "Неужели ты мог хоть на секунду подумать, что я стану твоим другом?". Но раз человек так говорит, значит, он на самом деле отчаянно ищет дружбу. Думаю, что это целиком относится к самому Жерару — при всей его успешности и самодостаточности.
— Депардье, вы и Жюльетт Бинош — вот и все французские имена, которые вписались в англоязычное кино.
— Не скажу за других, что касается меня, возможно, мне было проще отказаться от французского языка, потому что мой родной — испанский.
— Так или иначе, вы — одна из самых больших знаменитостей в мире кино. Как вы ощущаете свою популярность и как от нее скрываетесь?
— Смотря где. Американцы очень непосредственны и, когда узнают тебя, готовы задушить в объятиях. В Париже я, конечно, не езжу в метро каждый день, тем более что там не всегда приятно, но все-таки стараюсь быть ближе к людям. Я живу в деревушке, население которой всего две тысячи человек, там никто не говорит о кино. Говорят о погоде, о масличных деревьях, о новорожденных. В деревне даже нет кинотеатра. И все впечатления от этой жизни я использую в своих фильмах.
— То есть вы предпочли американской карьере Европу?
— Многое зависит от обстоятельств. После 11 сентября киноиндустрия в Америке пережила кризис, в этот период что-то изменилось и в моей частной жизни. Так что возвращение в Европу оказалось неизбежным. И дело не только в карьере. Когда есть семья, дети, кино становится менее важным.
— А сколько у вас детей? И к какой культуре они себя относят при вашем международном образе жизни?
— Четверо, из них двое взрослых. Один пишет, другой поет — пошел по стопам своего дяди, который выступал в опере. Хотя это и непросто, я стремлюсь к тому, чтобы дети действительно были гражданами мира, говорили и по-французски, и по-английски, и по-испански.
— А есть ли у вас помимо Депардье друзья среди кинематографистов? Например, ваш "Пигмалион" — Люк Бессон? Или партнер по "Голубой бездне" Жан-Марк Барр?
— Да, мы общаемся и с Люком, и с Жан-Марком, иногда я даже даю ему советы. Дружба очень важна в жизни, но не надо путать ее с профессией, ведь дружба — дело интимное.
— Вы почти никогда не меняете свою внешность...
— Я перестал стареть в 17 лет. Стригусь коротко: лень каждый день мыть голову. Ношу темные очки, щетину. Вы меня всегда без труда узнаете.
— Вы человек импульса или планируете свою жизнь?
— Планирую, хотя почти всегда из моих планов ничего не получается. С годами я научился тому, чтобы как можно меньше планировать что-то в отношениях с женщинами. Надо всегда быть открытым по отношению к ним и готовым их выслушать. Очень часто они не ждут от нас решений — просто хотят поговорить.
— Феминистки обвинили бы вас в мачизме.
— Если я и мачо, то очень феминизированный, нового образца.