Принято считать, что художники менее всего страдают от карантина: ведь обычно они и так изолированы в своих мастерских. Однако в истории искусства встречаются и другие примеры «добровольной самоизоляции» художника — помимо мастерской. И речь вовсе не о тюрьме или сумасшедшем доме
«Клетка», 1978-79
Фото: Courtesy of the artist
«Клетка», 1978-79
Фото: Courtesy of the artist
Что делает художник на карантине? Да то же, что и всегда. По соцсетям фланирует карикатура: на четырех абсолютно одинаковых картинках изображен художник за мольбертом в мастерской, однако подписи к одинаковым картинкам разные: «Художник в мастерской», «Художник на самоизоляции», «Художник на карантине» и «Художник после карантина». Танцовщики на пуантах скачут по кухням от плиты к холодильнику, певцы разливаются руладами на балконах, оркестры репетируют в Zoom, актеры открывают возможности моноспектаклей, режиссеры осваивают формат «театр по телефону», ошалевшая от вынужденного безделья публика упражняется в #изоизоляции, проглатывая по четыре онлайн-спектакля и YouTube-концерта в день, и только в жизни художника по большому счету ничего не меняется. Если он, конечно, не стрит-артист или арт-активист. Принято считать, что художник — самая непубличная творческая профессия, образ затворника в мастерской, заляпанной красками и провонявшей скипидаром, прочно вошел в массовое сознание. И хотя это всего лишь выдумки романтизма, которые не устают опровергать авангардисты всех мастей — начиная с Гюстава Курбе и его «Мастерской художника», открытой всем сословиям,— мы все равно обманываться рады.
Как изолироваться от заказчиков
Микеланджело
Фото: AFP
Фото: AFP
Фото: AFP
Фото: AFP
«Примерно в это время произошел разгром Рима и изгнание Медичи из Флоренции; по случаю этих перемен правители города, постановившие заново укрепить его, назначили Микеланджело главным комиссаром над всеми крепостными работами, после чего он по своим проектам укрепил город во многих местах и в заключение опоясал холм Сан-Миньято бастионами, сооруженными не кое-как из дерна, хвороста и бревен, как это обычно принято, но укрепил их срубами из каштана, дуба и других добротных материалов, а дерн он заменил необожженным кирпичом, смешанным с паклей и навозом и выровненным весьма тщательно. <...> А так как он одолжил республике тысячу скудо и был назначен членом Военной девятки, учрежденной на время войны, он всеми своими помыслами и всей душой стремился усовершенствовать эти укрепления. Но, так как осаждавшее войско ее в конце концов окружило Флоренцию и все меньше оставалось надежды на помощь, а трудностей у защитников становилось все больше, и так как ему казалось, что он находится в ложном положении, он ради собственной безопасности решил покинуть Флоренцию и уехать в Венецию, никому в пути себя не объявляя. И вот он уехал тайком, дорогой, что шла через холм Сан-Миньято, так что никто об этом не узнал»,— описывая бегство Микеланджело из Флоренции, Вазари опускает одну важную деталь.
Даниэле да Вольтерра. «Незаконченный портрет Микеланджело», 1544
Фото: Metropolitan Museum of Art
Вернее, Вазари об этом ничего не знал: прежде чем «уехать тайком», Микеланджело некоторое время отсиживался в потайной комнате, помещавшейся под Новой cакристией (капелла Медичи) в базилике Сан-Лоренцо. Хотя, по свидетельству того же Вазари, в свободное от фортификационных занятий время Микеланджело в тайне продолжал работать над надгробиями капеллы, «ложное положение» художника, предавшего покровителей и перешедшего на сторону изгнавших Медичи республиканцев, было весьма опасным. Позднее папа Климент VII (в миру — Джулио Медичи) простит изменника и позволит ему вернуться во Флоренцию, чтобы закончить работы в капелле. Однако лето 1530 года изрядно струсивший Микеланджело проводит в комнатке два на семь метров с одним-единственным окном: в убежище можно было попасть через люк в полу — кто-то из учеников, видимо, приносил ему еду. В 1975 году при реставрации собора выяснилось, что все стены секретного помещения покрыты ранее неизвестными искусствоведам рисунками Микеланджело — фигурами гигантов и колоссальными головами, одну из которых считают автопортретом. В 2020 году «секретную комнату» планировали открыть для публики — возможно, еще успеют.
Как изолироваться от Америки
Йозеф Бойс
Фото: Caroline Tisdall/ Large Glass 2011
Фото: Caroline Tisdall/ Large Glass 2011
Фото: Caroline Tisdall/ Large Glass 2011
21 мая 1974 года к трапу самолета, вылетевшего из Дюссельдорфа и приземлившегося в международном аэропорту имени Джона Кеннеди, подъехала карета скорой помощи. Из самолета на носилках вынесли человека, завернутого в войлок. Однако скорая не повезла его в больницу, поскольку он был совершенно здоров: фальшивого пациента доставили в галерею Рене Блока на Западном Бродвее. Так началась одна из самых известных акций Йозефа Бойса «Мне нравится Америка, и я нравлюсь Америке». Она продолжалась три дня, в течение которых Бойс заперся в помещении галереи вдвоем с диким койотом — представителем коренной американской фауны, зверем-защитником в индейской мифологии и воплощением неукрощенного духа Америки. Бойс предстал перед койотом в образе пастуха, с пастушьим посохом и в войлочном одеяле, накинутом на плечи, и поначалу совершенно ему не понравился: зверь рычал, рвал войлок, пугался звука треугольника, на котором иногда играл художник, и отказался спать на соломе рядом с ним, устроив себе отдельное лежбище из пачки газет The Wall Street Journal. Однако постепенно их отношения вполне наладились — койот даже позволил Бойсу обнять себя на прощание. 25 мая художника вновь завернули в войлок, погрузили в скорую и подвезли к трапу самолета, вылетавшего в Дюссельдорф.
Джозеф Бойс
Фото: dpa/AFP
По преданию, в своей первый визит в Америку Бойс ни разу не ступил на американскую почву, политую кровью угнетенных народов, и ничего кроме койота в Нью-Йорке не видел, проведя все трое суток безвылазно в галерее Рене Блока. На самом деле это всего лишь один из мифов, которыми окружил себя великий мифотворец. Во-первых, в январе 1974 года Бойс уже приезжал в США по приглашению галериста Рональда Фельдмана — прочесть лекции об «Энергетическом плане для западного человека» в учебных заведениях Нью-Йорка, Чикаго и Миннеаполиса, обращая художественную молодежь в свою алхимико-эколого-политическую веру. Во-вторых, Бойс оставался вместе с койотом только в часы работы галереи. Впрочем, главное, конечно, не как оно было на самом деле, а красивая легенда и красивая фото- и кинодокументация. Бойс вновь выступил в своем излюбленном амплуа мастера политического шаманизма, символически залечивая былые и нынешние американские травмы — восстанавливая контакт между европейскими переселенцами и коренным населением и исцеляя Америку от комплекса мирового господства.
Как изолироваться ради искусства
Тейчин Сье
«Клетка», 1978-79
Фото: Courtesy of the artist
«Клетка», 1978-79
Фото: Courtesy of the artist
Самый первый и самый известный перформанс Тейчина Сье, тайваньского художника, работавшего в Нью-Йорке с конца 1970-х до конца 1990-х и считающегося духовным учителем Марины Абрамович, продолжался год — с 29 сентября 1978-го по 30 сентября 1979-го. Все это время Тейчин Сье провел в тесной деревянной клетке (размером 3,5х2,7х2,4 метра), где были только койка, лампочка, умывальник и отхожее место в виде ведра. Раз в сутки ему приносили еду, выносили помои и фотографировали его в этом добровольном одиночном заключении. Он ничего не делал, даже не разговаривал, сосредоточившись на голом проживании времени и полностью стирая границу между творческой жизнью и физическим существованием. В отличие от американской акции Бойса, все было по-честному: нотариус регулярно удостоверял, что художник не покидает клетки. Дважды в месяц поглазеть на радикальный перформанс пускали публику. Но оценить затворнический проект в момент таких кратковременных визитов было невозможно — смысл работы раскрылся лишь тогда, когда наконец выставили все 365 фотографий, сделанных за год этого экзистенциально-буддийского схимничества, так что течение человеческой жизни — в одном, всем известном направлении — явилось воочию во всей полноте предрешенности, несвободы и абсурда.
Тейчин Сье
Фото: Hugo Glendinning
Перформансы, которыми Тейчин Сье занимался до 1986-го, тоже длились по году и были связаны с какими-то наложенными на себя по собственной воле ограничениям, подчас вполне мучительными: так, скажем, перформативный сезон 1981–1982 годов — по контрасту с заточением в «Клетке» — художник провел на улицах Нью-Йорка буквально без крыши над головой — он даже не позволял себе переждать дождь под козырьком какого-нибудь ларька, постоянно перемещаясь по городу и ночуя под открытым небом в спальном мешке. 31 декабря 1986 года, в день собственного 36-летия, Тейчин Сье приступил к своему opus magnum, а именно — к «Тринадцатилетнему плану»: поклялся в течение тринадцати лет постоянно заниматься искусством, но не выставлять его публично, а 1 января 2000 года объявил, что жив и пережил 31 декабря 1999 года — это сообщение стало единственным видимым результатом его многолетнего творческого преодоления системы отношений «художник — зритель». Вскоре Тейчин Сье и вовсе заявил, что уходит из искусства окончательно.
Как изолироваться от искусства
Фикре Гебрейесус
Фото: Ficre Ghebreyesus
Фото: Ficre Ghebreyesus
Фото: Ficre Ghebreyesus
Фото: Ficre Ghebreyesus
После смерти повара Фикре Гебрейесуса (1962–2012), беженца из Эритреи, в его доме в Нью-Хейвене осталось более 700 картин и несколько сотен рисунков и фотографий. Теперь их начали выставлять в музеях, о художнике с большой нежностью пишет The New York Times, а его наследие представляет Galerie Lelong — наряду с работами Жоана Миро, Дэвида Хокни и Йоко Оно. Казалось бы, очередная история очередного Пиросмани, несчастного самоучки, которому при жизни путь в мир искусства заказан и которого только смерть выводит в гении. Однако все не так просто.
Фикре Гебрейесус
Фото: Hiroyuki Ito/Getty Images
Во-первых, Фикре Гебрейесус не был таким уж несчастным. Конечно, бегство с родины, охваченной войной за независимость, и долгие скитания — Судан, Италия, Германия — не самая завидная участь, однако Caffe Adulis, которое трое братьев Гебрейесус открыли в Нью-Хейвене в 1992-м, уже через несколько лет прославилось на все Штаты, и Фикре Гебрейесуса, настоящего художника высокой африканской кухни, впервые упоминают в большой статье The New York Times именно в качестве шефа (ресторанный критик замечает в скобках, что шеф — еще и живописец, расписавший стены заведения). Во-вторых, Фикре Гебрейесус не был самоучкой: прибыв в Америку, он некоторое время учился живописи и графике в Нью-Йорке — в Лиге студентов-художников и знаменитой Печатной мастерской Роберта Блэкберна, а позже, перебравшись в Нью-Хейвен, закончил с отличием Школу искусств Йельского университета. А в-третьих, у него была тысяча возможностей выставляться при жизни и делать успешную карьеру. Дело в том, что Фикре Гебрейесус женился на известной поэтессе Элизабет Александер, лауреатке множества премий, удостоенной чести написать стихотворение на инаугурацию президента Барака Обамы, в прошлом — профессоре Йельского университета, а с недавних пор — президенте Фонда Эндрю У. Меллона. В общем, это была семья со связями.
После смерти мужа Элизабет Александер написала трогательные воспоминания. Ее часто спрашивают, почему он не хотел выставляться. Она объясняет, что ему было жалко тратить время на организационно-институциональную чепуху — он просто хотел работать. Они даже ссорились по этому поводу — он всячески сопротивлялся ее попыткам сделать из него знаменитого художника, его вполне устраивала роль знаменитого шеф-повара. Фикре Гебрейесус был из коптов — узоры коптских тканей переплетаются в его меланхоличной живописи с мотивами христианской иконографии, странную палитру связывают с тем, как красили дома в его родной Асмэре при итальянцах, когда город прозвали «маленьким Римом», а синкопированные ритмы его композиций объясняют любовью к эфиопскому джазу. Возможно, он просто не хотел торговать воспоминаниями о родине. И очень надежно изолировался в собственном доме — от дилеров, галеристов, кураторов, критиков, коллег, от мира искусства и всей этой ярмарки тщеславия.