Украшение русской жизни

В Русском музее открылась выставка "Французы в Санкт-Петербурге".

Русский музей вообще любит такой жанр. Любит не то что большие — прямо-таки безразмерные темы. То показывает Иисуса Христа в русской живописи, то игру и игроков, а то и просто красный цвет. Всегда получается страшно распухшая глыба, концептуально не слишком крепкая. Кажется, будто музей устраивает это просто для того, чтобы развесить привычную экспозицию в новом порядке. Оживить, так сказать, восприятие. Но с французами несколько иначе. В выставку влилось около 20 разных петербургских институций. Так что показывают на ней все: от архитектурных проектов до дамских нарядов. Показывают к тому же в Михайловском замке, а не в привычных музейных корпусах.
       Концепции внутри выставки нет никакой — одна простая констатация. Ну жили французы в Петербурге. Ну строили дома, шили платья, рисовали русских крестьянок в нарядных сарафанах, играли в театрах, служили во флоте, воспитывали детей в русских семьях, держали рестораны и кондитерские, делали украшения, стригли и брили, наконец. Их историческая функция прозрачна: они занимались эстетической организацией русского быта. Парикмахер мог быть самым завалящим, но если он при этом француз, то все равно воспринимался послом элегантности. А главное — сам себя осознавал таковым.
       И, надо сказать, французы не обманывали ожиданий. Когда французский художник рисует русскую бабу, она выглядит у него фрейлиной, переодетой для маскарада. Даже, кажется, пахнет духами. При этом в чертах лица у нее какая-то галльская игривая живость, миниатюрность и яркость. И так во всем. Висит полно французской живописи, имена не первого порядка, но титанов и гениев эта живопись не может произвести принципиально — слишком много в ней продуманной театральной щеголеватости. Слишком это искусство привязано к быту, как будто художник с самого начала думает о цвете обоев на стене, где будет висеть его картина.
       Собственно говоря, это не искусство живописи, а искусство жить. И отчетливее всего это ощущается, как ни странно, у Огюста Монферрана, едва ли не единственного француза, который в Петербурге добрался до больших тем, государственных заказов, эпохального размера строек и монументальных зданий. Его Исаакиевский собор должен бы выбиваться из общего тона. Но не выбивается.
       Когда видишь его среди платьев, ресторанов, девушек в кокошниках и театральных эскизов, становится понятно, почему поколения критиков с упорством, достойным лучшего применения, повторяют банальнейшее сравнение собора с чернильницей. Просто это такая французская специализация — украшать русский быт, и любая французская работа воспринимается в России как "щегольская вещица".
       ЮЛИЯ ЯКОВЛЕВА