В Михайловском (Инженерном) замке, филиале Государственного Русского музея, открылась выставка «Алексей и Андреас Явленские. Приключения цвета». Более ста работ отца и сына при поддержке учителей и друзей семьи — от Репина и Грабаря до Серова и Кардовского — должны рассказать драматическую историю интернациональной звезды и его незаконнорожденного отпрыска, по памяти о которых ХХ век прошелся своим все сокрушающим катком. Разобраться в этом повествовании попыталась Кира Долинина.
Фото: Евгений Павленко, Коммерсантъ / купить фото
«Трудно быть сыном» — так все время собираются назвать свои статьи о режиссере Германе-младшем его строгие критики. Но чаще всего одергивают себя: слишком уж это на поверхности. Однако в случае с выставкой Алексея (1864–1941) и Андреаса (1902–1984) Явленских в Русском музее именно это выражение лучше всего описывает ее сюжет. Она не о том, каким художником был Алексей Явленский: был ли он русским художником или совсем уже немец, где взял он свои кричащие цвета и «распущенность» линии, когда в России и первые лет десять своей немецкой жизни видел себя вполне себе примерным учеником Репина, поклонником Серова, да и живший с ним рядом в Мюнхене Грабарь не был ему слишком уж далек со своими сиренями и кувшинами. Она и не о том, каким мюнхгаузеновским движением он вытянул себя из «русской реалистической традиции» и превратился в художника по имени Alexej von Jawlensky, каковым, собственно, он и вошел в историю искусства.
Эта выставка, с долгим забегом, с честной хронологией, с точным подбором всех этапов формальных преобразований в живописи Явленского, рассказывает почему-то не об очевидном триумфе отца, а о никого так и не заинтересовавшей трагедии сына.
Не знаю, хотел бы сам Андрей Незнакомов, большую часть жизни проживший под именем Андреас Незнакомофф-Явленский, знакомства с новым для себя зрителем именно такой выставкой. Хотя подобных парных экспозиций он при своей жизни сделал немало и, чем это чревато для него, отлично знал. Могучая тень отца практически полностью накрывает сына, и понять, каким художником тот был или хотя бы обещал быть, не дает. Да что там понять, она не оставляет у зрителя такого желания, ведь старшего Явленского тут показывают так много и так подробно, что его одного более чем достаточно для визита.
Художественная одаренность сына для Алексея Явленского была поводом для гордости. Впервые он выставил детские вещи вместе со своими в 1914 году, когда Андреасу было 12 лет. Соседями мальчика по экспозиции были Кандинский и Сарьян. Мальчику было привычно, что в доме отца его сравнивают с Матиссом, он получал комплименты от Ходлера, а в 1916-м вещи 14-летнего художника выставила цюрихская галерея Corray рядом не только с работами отца и его жены Марианны Веревкиной, но и рядом с Ренуаром, Ван Гогом, Редоном, Боннаром и Писсарро. Отец требовал от сына делать минимум один рисунок в день, много времени было отдано изучению гравюрных техник. К двадцати годам Андреас стал профессиональным, много выставляющимся художником. Критика неплохо его принимала, хотя вопрос о художественной эмансипации от родителя был слишком очевиден. Судьба решит этот вопрос по-своему: Алексей Явленский умрет в 1941 году, к этому моменту Андреас уже более десяти лет живописью практически не занимался: жить на средства от продажи своих работ он не мог. Но этот год стал переломным вдвойне: Андреас был призван в армию, где за владение русским языком был послан переводчиком в самый ад, на Восточный фронт. В конце войны бомба разрушила его дом, погибли практически все ранние работы художника, а сам он попал сначала в американский, а потом в советский плен. Вышел только в 1955 году. Возвращение домой совпало у него с возвращением к живописи, которая после войны превратилась для него в вечный гимн краскам и свету уцелевшего мира.
Большинство работ, представленных сегодня в Русском музее, происходят из собрания архива Алексея Явленского, который находится в Швейцарии, стране, приютившей семью художника еще во время Первой мировой.
Отбор честный — тут нет самых знаменитых работ Явленского-старшего из коллекций музейных грандов, но есть вещи, отвечающие за каждый период его творчества.
Андреаса Незнакомоффа-Явленского показывают исчерпывающе, тем более что фондом руководит его дочь Ангелика, которая считает такое соположение материала корректным. Отечественному же зрителю, в художественном обиходе которого работ Явленского почти нет, этот семейный подряд кажется рискованным. Чистый, идейный, наполненный книжными и формалистическими открытиями экспрессионизм отца сталкивается тут со своим салонным изводом в работах сына. Чрезмерная аккуратность, осторожность, применение раз сыгравших формул у Андреаса Незнакомоффа не продолжают, но принижают дело предыдущего поколения. Дело, в общем-то, обычное. Вот только надо ли эту грустную историю рассказывать в большом музее? Семейные разборки совсем не всегда хороши для выхода на свет.