"Власть" продолжает исследовать влияние советского наследия на национальное и государственное строительство на постсоветском пространстве. После Киргизии поиски советского продолжились в Белоруссии.
Центр Минска — Мекка для исследователей советского символизма (на фото — памятник Ленину перед зданием Палаты представителей Национального собрания Республики Беларусь)
Фото: Дмитрий Николаев, Коммерсантъ / купить фото
Про Белоруссию часто говорят "заповедник СССР". Это мнение основано на стереотипах о достижениях страны в быту ("чистенько и порядок") и контроле над политическим пространством ("авторитаризм"). На самом деле просоветский нарратив существует в стране вовсе не по инерции, а является сознательным выбором населения и властей.
После 1991 года в Белоруссии стартовало трехлетнее национальное строительство. "Тогдашние бездумные рыночные реформы вызвали явное отторжение у общества, чем и воспользовался Александр Лукашенко. Беларусь была советской Вандеей, и реванш красных сил был неизбежен. Леонид Синицын, бывший глава администрации президента, говорил, что в 1994 году в стране произошла "консервативная революция"",— рассказывает политолог Александр Шпаковский.
На первых и последних конкурентных президентских выборах Лукашенко очень удачно использовал запрос общества на ресоветизацию. "Независимость свалилась нам на голову, и в момент растерянности внешние факторы вроде деконструкции советского и возрождения национализма оказывали то же влияние, что и в России. Но в отличие от вас у нас возникло ядро сопротивления — научные кадры, силовики, красные директора, которые собрались под эгидой лидера, возглавившего просоветский дискурс. Три года общество "пересобиралось", а потом откуда-то сбоку, не из партийной вертикали появился народный трибун",— объясняет научный сотрудник Института философии Национальной академии наук (НАН) Алексей Дзермант. "В 1994 году все кандидаты, за исключением двух, шли под лозунгами о реинтеграции с бывшими советскими республиками,— напоминает Вадим Гигин, декан факультета философии и социальных наук БГУ.— Кебич (Вячеслав Кебич, белорусский политик, в 1990-1994 годах — председатель Совета министров Белоруссии.— "Власть") прямо пишет, что, если бы он победил, Беларусь уже была бы в одном государстве с Россией".
Спустя год после избрания Александр Лукашенко инициировал референдум. По его итогам русский язык получил статус второго государственного, президент — право роспуска парламента и поддержку курса на экономическую интеграцию с Россией, государственная символика стала фактически советской (бело-красный флаг и герб "Погоня" были заменены флагом и гербом БССР с незначительными отличиями). После этого, как говорят собеседники "Власти", президент начал реализовывать планы по "въезду в московский Кремль". Обозреватель газеты "Свободные новости плюс" Валерий Карбалевич говорит, что "интеграция с Россией в 1990-е годы рассматривались как восстановление СССР. Президент пытался взять на себя роль интегратора, эдакого Ивана Калиты, уговаривая Ельцина и Кучму объединяться. Еще в 2006 году он говорил, что Ленин и Сталин — символы нашего народа, а в 1997-м в Беларуси КПРФ проводила III Конгресс народов СССР. Молодой и динамичный Лукашенко вполне мог выиграть выборы президента объединенного белорусско-российского государства на фоне старого и больного президента России. После того как пришел Путин, Лукашенко понял, что попасть в Кремль у него не получится".
"Вооруженные силы Республики Беларусь — наследники Белорусского военного округа, чья структура похожа на советскую: бригады, полки, подразделения специального назначения, но без армий и корпусов. Парадная и повседневная форма, используемая в ВС, в значительной степени повторяет советскую форму 1980-х годов, однако символика на погонах и шевронах — белорусская. Полевая форма существенно улучшена по сравнению с советским периодом, в спецподразделениях мало чем отличается от натовской. Кирзовые сапоги и портянки используются все меньше, заменяясь берцами и носками",— рассказывает собеседник "Власти" в силовых структурах. Знаки различия и система званий идентичны советским, хотя иерархия обрывается на генерал-полковнике: звания генерал армии и маршал упразднены. Согласно строевому уставу ВС, офицеры остались "товарищами", не став "господами".
Как и кокарда на милицейской фуражке, нагрудные знаки МВД и КГБ РБ почти дословно повторяют аналогичные знаки у советской милиции и чекистов вплоть до форм щитов, изгибов гарды и лент, правда, звезда, серп и молот заменены гербом Белоруссии. Наследие белорусской культуры в наградной системе — орден и медаль Франциска Скорины, проявление белорусского суверенитета символов — ордена Отечества и Почета. Медали Жукова, 50-, 60-, 65- и 70-летия Победы в Белоруссии те же, что и в России. Отличие белорусской медали "За отвагу" от советского оригинала — в языке надписи, медали "Герой Белоруссии" от "Золотой Звезды" Героя СССР — в цвете флага (добавилась суверенная зеленая полоска), ордена Матери от советской медали материнства — в зеркальном отображении матери, смотрящей на ребенка под лучами солнца. Сочетание цветов национального флага и георгиевской ленты украшает колодку ордена Воинской славы. Орден "За службу Родине" в ВС СССР в Белоруссии сохранил свое название, с советского ордена Дружбы народов исчез герб СССР, а в белорусской копии появился земной шар. Герб СССР, красную звезду, серп, молот, орден Отечественной войны, орден "Победа", георгиевскую ленту в самых разнообразных сочетаниях легко найти в каждом населенном пункте: от центральной библиотеки в Гомеле до музея паровозов в Бресте.
В стране пять государственных праздников: дни конституции (15 марта), единения народов Белоруссии и России (2 апреля), Победы (9 мая), государственных герба и флага (второе воскресенье мая) и независимости (3 июля). Характерное отличие от прочих постсоветских стран — на государственном уровне подчеркивается не независимость от СССР (как правило, день принятия декларации о государственном суверенитете), а празднуется освобождение Минска от вермахта в 1944 году.
Центр Минска — Мекка для исследователей советского символизма. На почтамте, здании сталинского ампира,— советский герб, наискосок — на площади Независимости от государства, которое он создавал, стоит Ленин. Под проспектом Независимости можно пройти в метро "Площадь Ленина", где на входе стоит бюст Ленина с натертым бронзовым носом, а посередине платформы на возвышении — герб СССР. Памятников вождю по всей Белоруссии более 70. Гомельский Ленин смотрит на здание театра, на фронтоне которого изображена Спасская башня московского Кремля. В стране сохраняется символическое наследие местного уроженца Феликса Дзержинского: большой памятник стоит на въезде в одноименный город, бюст — почти напротив здания КГБ в Минске, во многих городах страны есть улицы, а в столице — проспект.
При этом белорусам не чуждо уважение к героям других эпох. Гродненский Ленин на центральной площади стоит недалеко от мемориальной доски гродненскому же губернатору Петру Столыпину, а с главной площади Бреста Владимир Ульянов показывает в сторону поставленного рядом с костелом скромного памятника Каролю Войтыле (папа римский Иоанн Павел II). На входе в военный музей Гомеля соседствуют бюсты Паскевича, Румянцева-Задунайского и Жукова.
В стране сложилась уникальная для постсоветского пространства ситуация: язык не является ни фактором, ни инструментом национального строительства
Вадим Гигин рассказывает о специфике переименования топонимов: "Проспект Независимости — одна из самых переименовываемых улиц в Европе: Захарьевская — в Российской Империи, Советская — после нее, Мицкевича — при польской оккупации, Гауптштрассе — при немцах, потом — проспект Сталина, Ленинский проспект, в 1990-е годы — проспект Франциска Скорины. Проспект Машерова стал проспектом Победителей, но при этом имя Машерова не исчезло с карты города — так назвали другой проспект в центре Минска. Улицу Горького переименовали в улицу Максима Богдановича. Администрация президента по-прежнему стоит на улице Карла Маркса. В смысле бережного отношения к топонимике Беларусь нельзя сравнить не только с Украиной, но и с некоторыми российскими регионами".
В стране сложилась уникальная для постсоветского пространства ситуация: язык не является ни фактором, ни инструментом национального строительства. На пике белорусизации в 1994 году, до начала политики ресоветизации, белорусоговорящих было 17%. Последние 22 года количество тех, кто в быту говорит на белорусском, колеблется в районе статистической погрешности (см. график на стр. 26). Филолог Лариса Кохановская считает, что "белорусский — умирающий язык. В деревнях еще пытаются разговаривать, но все меньше и меньше. В школах его изучают, но скорее как английский или немецкий — часов уделяется очень мало. Белорусскость, белорусизация — это все прерогатива оппозиции. Надписи в метро и на вокзалах на белорусском — это показатель того, какими мы хотим выглядеть для мира. Это гораздо больше про "казаться", чем про "быть"".
По мнению профессора БГУ Александра Бендина, власть начала "потихоньку разыгрывать националистическую карту", дав старт "ползучей белорусизации": "В начале мая на мероприятии в НАН профессор Академии МВД заявила, что необходимо всячески усиливать роль национального языка. Это был явный вброс с целью протестировать, как отреагирует общество. Коллега говорила о том, что госструктуры считают белорусский язык средством защиты суверенитета страны, связывая будущее нации только с белорусским языком". При этом отношение к самому национальному языку крайне комплиментарное. Кандидат исторических наук Александр Гронский описывает известный социологам феномен: "Лично знаю двух человек, которые на белорусском не говорят, но принципиально сказали переписчикам, что используют белорусский повседневно". Политолог Александр Шпаковский сравнивает белорусский язык с "бабушкиным сокровищем, которое не используется, поскольку хранится в сундуке, но, безусловно, любимо": "Если кто-то пытается смеяться над "мовай" в стиле "это какой-то испорченный русский", такой человек подвергается однозначному общественному порицанию. По данным переписей, около 60% утверждают, что говорят на белорусском. На самом деле эта цифра завышена раз в 20 — люди просто гордятся своим национальным языком, хотя и не используют его в быту".
"Как объяснить сокращение доли говорящих на белорусском в десять раз за семь лет? Лукашенковской русификацией? — задает риторический вопрос Сергей Николюк, социолог из Независимого института социально-экономических и политических исследований (НИСЭПИ) — старейшей негосударственной социологической организации, которая базируется за пределами Белоруссии и не контролируется властями.— Но почему тогда доля говорящих в быту по-русски снизилась на 20 пунктов? Национальная мобилизация, которой после развала СССР были охвачены практически все республики, в Беларуси была еще более значительной. Именно она и заставляла людей самоопределяться с языковым предпочтением". Коллеги социолога из НИСЭПИ с иными идеологическими предпочтениями "национальную мобилизацию" называют "насильственной белорусификацией со стороны партии БНФ". Вадим Гигин считает, что принятое на референдуме 1995 года решение уравнять в правах два государственных языка, русский и белорусский,— "одно из условий мирного и стабильного развития Беларуси": "Сейчас Министерство культуры в делопроизводстве полностью перешло на белорусский язык. Некоторые чиновники, даже один из райкомов Компартии, вводят дни, когда преимущественно говорят на белорусском языке. Языковая ситуация у нас схожа с Ирландией. В обиходе там большинство населения использует английский язык, при этом все названия партий, госучреждений, кораблей — на ирландском. И все считают себя патриотами, хотя говорят по-английски". О мягкой белорусизации говорит журналист Фаина Наконечная: "Государство решило ее поддержать, чтобы доказать свою независимость от России и приблизиться к Евросоюзу. "Посмотрите, у нас есть своя идентичность и вышиванки!" — это лозунг белорусизации сейчас. К ней подключился и БРСМ (Белорусский республиканский союз молодежи.— "Власть")".
Официальные белорусские историки однозначно говорят о возникновении первого государства в формате БССР. Как пишут авторы "Энциклопедии идеологического работника", подготовленной Академией управления при президенте, находясь в составе "княжеств Древнерусского государства, ВКЛ (Великое княжество Литовское.— "Власть"), Речи Посполитой, Российской Империи... Беларусь по понятным причинам не имела своей государственности". Вадим Гигин и Алексей Дзермант говорят, что власть проводит линию на преемственность от Белорусской ССР, а Ленина и Сталина представляют ключевыми фигурами при создании белорусской государственности, личным решением которых было создание республики на белорусских землях. "ВКЛ воспринимается как исторический фон,— считает Дзермант,— государство реставрирует замки, но нельзя сказать, что пытается удревнить корни государственности, связав нацию преемственностью с ВКЛ". Доцент кафедры философии Гродненского университета Олег Романов уточняет: "Фразы про многовековую белорусскую государственность начали проскакивать в последнее время. Власть магистрально не обозначает эти настроения — скорее о них можно говорить в отношении профессиональных историков, которые видят начало белорусской государственности в ВКЛ. Белорусский "Кремль" никому не навязывает исторические воззрения. Власть через идеологическую вертикаль активно занимается праздниками, демонстрациями и конкретной историей, но не системной. Ее, например, мало интересуют Грюнвальдская битва 1410 года или разделы Речи Посполитой. На государственном телевидении скорее будут обсуждать распад СССР или Великую Отечественную войну". Костелы в Гродно и Бресте, Мирский и Несвижский замки — вся несоветская архитектура восстанавливается государством. "Мирский замок,— написано в буклете,— является не только отличным примером замкового зодчества Беларуси XVI-XX веков, но и знаковым символом национального наследия независимого государства Республики Беларусь". Наследие ВКЛ представлено в музеях по всей стране: рыцарские доспехи, герб "Погоня", портреты польских князей предваряют ППШ, пионерские галстуки и удостоверения председателей обкомов.
Доктор исторических наук Кирилл Шевченко описывает три течения внутри исторического сообщества: "Первое — консервативно-просоветское, второе — белорусско-националистическое (к советскому периоду они относятся как требовательные дети, признавая большевистскую коренизацию, но считая ее недостаточной), третье — продолжатели западного русизма, считающие белорусов органической частью русского народа, воспринимающие СССР критически, поскольку именно в его рамках происходило отделение белорусов от великороссов". В Белоруссии нет исторических паттернов, в рамках которых имперский центр обвиняют в подавлении нации. Во-первых, как говорит политолог Лев Криштапович, "в XVI-XVII веках высшее сословие денационализировалось, растворившись в польской шляхте. Осталось белорусское крестьянство, на плечи которого легла защита своего общерусского образа жизни. То есть народ был, а нации еще нет. Национальная интеллигенция начала формироваться во второй половине XIX века". Таким образом, в истории Белоруссии, в отличие, например, от украинской со знаменитым Эмским указом, нет оснований для массового дискурса о губительности репрессий, как имперских, так и советских, для национальной интеллигенции. "Такого всплеска культурного развития, как в советское время, Беларусь не знала никогда: становление огромного количества национальных писателей, проведение белорусизации в 1920-е годы, создание университета, института белорусской культуры, академии наук, рост городов. При Сталине делопроизводство велось на белорусском языке",— утверждает Вадим Гигин. Он упоминает "отдельных историков и журналистов, которые пытаются создать альтернативную историю": "Стоит хотя бы упомянуть о "подвигах" некоей армии "Черного кота" после 1944 года. В большинстве своем это полный миф".
Как утверждают собеседники "Власти", в БССР после войны фактически не было диссидентов — традиция несогласия с властью попросту не имела корней. Постоянно отмечаемая белорусами национальная черта — спокойствие. Депутат Палаты представителей Валерий Бороденя утверждает, что Белоруссия — "одна из немногих стран, на территории которых не лилась кровь при ответе на вопрос "Кто мы?" в отличие от прочих постсоветских государств". Олег Романов считает, что "в Белоруссии нет ярко выраженных мировоззренческих поисков, а есть социальная апатия. У белорусов в характере нет терзаний по поводу своей идентичности — на протяжении многих веков они идентифицировали себя просто "мы тутэйшие" (здешние)". Сергей Николюк объясняет спокойствие белорусов с помощью эмпирической социологии: "Незначительное расслоение по доходам — важный фактор поддержания социальной стабильности. Отсюда и относительно низкая популярность образа врага в белорусском обществе по сравнению с российским: в 2014 году 26% россиян и вдвое меньше белорусов считали, что их страна окружена врагами со всех сторон".
Крымские события белорусское общество не раскололи. "Белорусы совершенно не разделяют откровенно русофобскую политику официального Киева, но и не приемлют антиукраинских настроений, активно продвигаемых государственными медиа в России. У белорусских властей нет цели по накачке образа внешнего врага для национальной мобилизации, как у вас. Украинцев здесь не ненавидят, а, наоборот, относятся с добром и жалеют",— объясняет политолог Шпаковский. Социолог Николюк поясняет, что в июне 2014 года 62% белорусов оценило присоединение Крыма "как восстановление исторической справедливости", в то время как доля негативных оценок оказалась заметно ниже — 27%. Историк Гигин, философ Дзермант и политолог Шпаковский считают, что уровень поддержки на самом деле выше — 70-75%. Дзермант утверждает, что "белорусы хотят не откусывания по кусочку былой империи в ПМР, Абхазии, Крыму, Донбассе, а действий по более понятному прямому сценарию. В стиле "если уж не избежать военных действий на Украине, надо до Днепра идти"". Журналист Карбалевич подтверждает, что "по уровню национальной самоидентификации значительная часть населения Беларуси похожа на ДНР и ЛНР. Если включить российскую пропагандистскую машину, то половина населения России будет считать Лукашенко бандеровцем".
В Белоруссии именем президента не называют общественные здания, ему не ставят памятников, не украшают стены цитатами
Ситуация с георгиевской ленточкой в Белоруссии похожа на киргизский и казахский случаи. Несколько лет назад власти якобы отреагировали на инициативу снизу (в Белоруссии ее автором был БРСМ) — создать и распространять собственный символ победы в Великой Отечественной войне, не отрицая общего подвига советского народа. Георгиевскую ленту не запрещали, но негласно рекомендовали не использовать. Валерий Карбалевич утверждает, что рекомендация о "цветах победы" спускалась по идеологической вертикали: "Во время празднования Дня Победы в райисполкомах или облисполкомах есть прямые инструкции из администрации президента. А у милиции прямого приказа хватать людей с ленточками нет. В отличие от герба "Погоня" и флага". Профессор Брестского университета Анатолий Лысюк рассказывает о школьницах, которые раздавали в Бресте георгиевские ленточки: "Они рассказывали, что столько унижений наслушались от учителей. А ведь они часть идеологической вертикали, в рамках которой четко объяснили, что это неправильная лента — не наша".
В Белоруссии именем президента не называют общественные здания, ему не ставят памятников, не украшают стены цитатами. Из белорусской специфики — президентский сын Коля, виртуально присутствующий не только в официальной хронике поездок отца по планете, но и, например, в Музее обороны Брестской крепости. В Минском музее Великой Отечественной войны первое, что видят посетители,— капсула. Экскурсовод, выстраивая группу вокруг позолоченного шара, объясняет, что ее "в основание здания заложил сам президент Александр Григорьевич Лукашенко". Шар заточен в гранит, вокруг — золотой венок, сверху — стекло, все это огорожено сверкающими цепями. Последний зал, "Наследники Победы", украшен большой портретной фотографией Верховного главнокомандующего в форме. Президентский портрет висит и в начальственных кабинетах всех уровней. Президента очень много в телевизоре, ему посвящают стихи и песни. "Он по-прежнему советский человек,— объясняет Сергей Николюк.— Как и большинству, ему совершенно чужды рыночные механизмы. Он приходит и дает общую команду "сделайте хорошо, или я вас сниму". Он владеет только инструментами давления. "Последний диктатор Европы" — это ему очень льстит".
В экономическом смысле, по мнению депутата Валерия Бородени, страна далеко ушла от СССР, став "самой европейской из постсоветских: больше всего шенгенских виз выдано белорусам. Здесь высочайший уровень мобильности. Я не знаю ни одного студента, который ни разу не был бы за границей". Научный сотрудник Института философии НАН Алексей Дзермант называет экономическую систему государственным капитализмом, настаивая также на том, что от советской модели государство отказалось, "находясь ближе к азиатским, вроде Китая или Южной Кореи". Эксперт по экономике "Либерального клуба" Антон Болточко, напротив, утверждает, что в целом структура экономики не изменилась: "Сохранился класс "красных директоров", немногие госпредприятия прошли модернизацию, появилась небольшая часть собственников, которые создают 20-30% ВВП, приватизация была совсем не массовой. Экономика по-прежнему остается плановой, только последние года три в планах правительства нет жестких показателей, которые должны соблюдать предприятия, правда, планирование стало не директивным, а индикативным". Социолог Сергей Николюк рассказывает об исследованиях НИСЭПИ, которые показывают, что "главная характеристика белорусского общества — это раскол, не ценностный, а материальный. При высоком рейтинге президента он может быть определен как расхождение его сторонников и противников. Человек стареет и переходит к сторонникам Лукашенко. Процентов 30 — молодые образованные люди из больших городов, не любящие власть, поскольку она мешает им жить. Россию они не любят и боятся. Процентов 60 — люди, которые не могут прожить без господдержки и не способны выживать в конкурентной среде. Если у вас "Крымнаш" поддерживают до 90%, то у нас эти 60% — ядро советского нарратива. Остальные 10% — наверное, откровенные маргиналы. В зависимости от текущей ситуации 25-30% всегда выбирают европейский вектор, а в России, по данным Института социологии РАН, таких меньше 10%. В этом смысле мы ближе к Западу".
Антон Болточко объясняет, что "белорусы очень любят телевизор, который формирует настроения здесь. Но российские каналы после "Крестного батьки" транслируют здесь с временным лагом, чтобы при необходимости можно было поправить контент. Из КВН шутки про Беларусь вырезаются". Анатолий Лысюк говорит, что белорусы постепенно становятся русскими: "Поскольку мы смотрим ваши телеканалы, а Путин гораздо популярнее Лукашенко". Журналист государственного телеканала так описывает специфику государственной информационной политики: "Мы не врем, просто показываем часть реальности, нивелируя другую, неудобную власти. Мы найдем одного человека, который семью из шести человек кормит на 10 тыс. руб., другого, которому профсоюзы оформили путевку. Так работают все". Сергей Николюк утверждает, что на последних президентских выборах власть отказалась проводить мобилизацию электората, потому что показатели социально-экономического развития на пять лет не были достигнуты. "В Беларуси вообще не считают голоса,— говорит он,— их просто рисуют, а цифры получаются одни и те же. Во втором туре первых выборов президента Лукашенко поддержали 82% человек. Это его реальный потолок, сформировавший психологический барьер: каждые выборы он должен получать не меньше 80%".
Белоруссия сохраняет не только символическое наследие СССР, но и советскую практику функционирования государственной идеологии. Главное отличие Белоруссии от Киргизии и Казахстана — не ценностная, а институциональная реставрация Советского Союза. В стране существуют две идеологические вертикали. Неофициальная представляет собой иерархию институтов социализации молодежи — от Республиканской пионерской организации (численностью около 570 тыс. человек) до Белорусского республиканского союза молодежи, заявляющего себя преемником комсомола БССР (480 тыс. человек). С учетом неразвитости партийной системы (конкуренция 15 партий носит формальный характер) советская четырехступенчатая лестница октябрята-пионеры-комсомольцы-коммунисты обрублена с обоих концов. Журналист Фаина Наконечная утверждает, что всю аполитичную молодежь "пытаются огосударствить, прививая ценности патриотизма": "Молодым белорусам рекомендуют обязательно вступать в БРСМ — иначе у них не будет льгот по учебе, поступлению, заселению в общежитие".
Официальная идеологическая вертикаль пронизывает все уровни власти. Координацию осуществляет главное идеологическое управление администрации президента. С ним в обязательном порядке согласовывается назначение на должности главных редакторов государственных СМИ и заместителей руководителя по идеологии на госпредприятиях, в высших и средних специальных учебных заведениях. Уровнем ниже в иерархии находятся шесть идеологических управлений облисполкомов и управление Минского горисполкома со штатной численностью 15 человек каждое. Согласно должностной инструкции, начальники таких управлений обязаны не только бороться с асоциальными явлениями в обществе, повышать профессиональный уровень журналистов, организовывать неукоснительное выполнение директив президента, пропагандировать патриотизм и занятия спортом, но и "обеспечивать меры по недопущению проведения несанкционированных митингов, шествий, протестных акций и других действий оппозиционных структур". За областными управлениями следуют отделы идеологической работы на уровне райисполкомов, горисполкомов и местных администраций. В каждом коллективе есть заместитель руководителя по идеологии, которые, согласно президентскому указу от 2004 года, "несут персональную ответственность за состояние идеологической работы".
Про Вторую мировую войну идеологическим работникам, по мнению авторов "Энциклопедии идеологического работника", знать не следует
Годом ранее, в 2003-м, были созданы информационно-идеологические группы. Каждый третий четверг месяца в стране наступает "единый день информирования" — "для реализации конституционного права граждан на получение достоверной информации о деятельности госорганов". Подобные группы, делящиеся на отраслевые и территориальные, должны объяснять населению вопросы внутренней и внешней политики государства, причем "не формально, а компетентно". Политолог Александр Шпаковский рассказывает, что раз в неделю в школах проводится 15-минутка, в ходе которой учитель беседует с детьми на разные темы общественно-политического характера: "Это может быть как современная проблематика, так и сюжеты далекого советского прошлого. Если педагог подходит к этим вопросам несерьезно, то воспитательный процесс превращается в формальность и говорить могут о чем угодно. С недавних пор Академия управления при президенте выпускает небольшое количество профессиональных идеологов. Власть в свое время столкнулась с кадровым дефицитом: специалисты для отделов идеологической работы набирались в основном из числа школьных учителей гуманитарных дисциплин, что отражалось на их деятельности. При этом идеологической работе в стране критически не хватает новых форм и методов, прежде всего в интернете". С ним соглашаются кандидат политических наук из Белорусского государственного университета культуры и искусств (БГУКИ) Александр Филиппов и доцент кафедры философии Гродненского университета Олег Романов: никакой конкретной идеологии или идеи нет, есть только сама вертикаль.
Про Вторую мировую войну идеологическим работникам, по мнению авторов "Энциклопедии идеологического работника", знать не следует. Великая Отечественная война определяется в первых строках по-военному четко: "справедливая освободительная за свободу и независимость..." Пакт Молотова--Риббентропа и вторжение СССР в Польшу 17 сентября 1939 года не упоминаются. Белорусская интерпретация войны в целом похожа на российскую, но явно отличается в описании ее начала. В минском Музее Великой Отечественной войны, над которым реет знамя СССР, напольные плиты отсчитывают даты до 22 июня 1941 года. День нападения на Польшу Германии там есть, на СССР — нет. В белорусских учебниках школьникам сообщают, что жители формально польских земель, по которым с 17 сентября 1939 года Красная армия шла навстречу вермахту, "встречали их как избавителей, с надеждой, хлебом-солью". Кандидат исторических наук Александр Гронский считает, что это адекватное описание реальности: "Эти люди, находившиеся на белорусских землях под властью Польши, вообще не знали, что такое СССР,— они встречали советские войска как русскую православную армию. В воспоминаниях некоторых очевидцев входа советских войск в Брест присутствуют фразы "наши русские танки"". Вузовские учебники более конкретны: они упоминают и пакт Молотова--Риббентропа, и вступление СССР во Вторую мировую, но называют это "освободительным походом Красной армии" для "воссоединения белорусских земель". Тема "СССР и Германия — союзники" в учебниках не представлена. Только экскурсовод в Музее обороны Брестской крепости, показывая на совместную фотографию комбрига Кривошеева и генерала Гудериана, говорит о совместном прохождении войск РККА и вермахта перед ними при передаче Бреста советским войскам в сентябре 1939 года.
В "Энциклопедии идеологического работника" герои Советского Союза из разных этносов перечислены по убывающей: от 8160 русских, 2069 украинцев, 309 белорусов до трех якутов, двух молдаван и одного тувинца. Надпись в зале "Наследники Победы" в минском Музее войны: "Потери народов СССР — 26 600 000 человек". В вузовском учебнике "Великая Отечественная война советского народа в контексте Второй мировой войны" говорится об "1,3 млн белорусов в РККА, 374 тыс.— в партизанском движении, 70 тыс.— в подполье, нескольких тысячах из европейского Сопротивления". Репрессии в учебниках упоминаются, но только в виде сухих цифр. Декан факультета философии и социальных наук БГУ Вадим Гигин утверждает, что о сталинских репрессиях говорят открыто, "поскольку большинство документов рассекречены. Всего в 1917-1953 годах жертвами репрессий, проводимых советской властью, стали около 600 тыс. человек, в том числе около 35 тыс. были расстреляны, 250 тыс. раскулачены, более 100 тыс. депортированы из Западной Беларуси после 1939 года. Это черная страница, но нашей отечественной истории".
Как пишет Светлана Паречина, автор учебного пособия "Основы идеологии белорусского государства", вопрос о ее создании был поставлен в 2003 году в рамках постоянно действующего семинара управленцев государственного и местного уровней. В 2007-м Министерство образования утвердило учебную программу для вузов "Основы идеологии белорусского государства". Автор учебного пособия академик НАН Евгений Бабосов уже во введении цитирует классиков марксизма-ленинизма и заверяет читателя, что "буржуазный либерализм и американизация взглядов приводит к насаждению культа денег, наживы, насилия и других неискоренимых болезней западной цивилизации". Постсоветская государственность страны называется подлинной. Языком советского агитпропа пособие объясняет студенту важность экономического либерализма: "Во всех уровнях и звеньях идеологической деятельности, начиная с теоретико-концептуального определения сущности и заканчивая конкретной пропагандистско-агитационной работой с людьми в трудовых коллективах и по месту жительства, необходимо обосновать необходимость становления и развития национальной рыночной экономики на путях ее инновационной модернизации".
По мнению автора пособия, США и их союзники по НАТО развязали агрессивную войну на уничтожение суверенитета и национальных культур, но империалистической военщине противостоит нерушимый блок России, Белоруссии, Индии и Китая. Однако, несмотря на явно плохой Запад и хороший Восток, "президент Лукашенко подчеркивает необходимость внешнеполитической диверсификации, равной приближенности к Востоку и Западу".
Учебные пособия по идеологическому курсу других авторов имеют чуть больше точек зрения. Так, Светлана Паречина во введении цитирует Аристотеля, а обзор идеологий строит в том числе на основе воззрений западных классиков: Сорокина, Мангейма, Грамши, Парсонса, Фукуямы, Тоффлера. Наряду с "русской идеей" Владимира Соловьева, по мнению Паречиной, существует и белорусская, "также имеющая глубинные корни". Ирина Кузнецова в аналогичном пособии описывает ее как "стремление белорусского народа к свободе, самостоятельности, благосостоянию, любви к Родине (особенно малой родине — "роднаму куту"), желание сохранить белорусский язык".
Национальное строительство также проявляется в трех видах билбордов. Одна серия посвящена поискам "того, что нас объединяет": на таких плакатах изображают 23-этажное здание минской библиотеки и восстановленный Мирский замок — с ответами "Культура" и "История" соответственно. Вторая серия всеми цветами радуги доказывает, что между словами "я" и "Беларусь" может быть размещен остров на реке, васильки в поле, земляника в лукошке — все в форме сердечка. Наконец, с третьей серии щитов белорусы напоминают белорусам: "Мы — белорусы". Все эти билборды, по мнению политолога Александра Шпаковского,— "еще одно следствие деятельности идеологической вертикали для развития ценностей патриотизма у молодежи. Эдакая бесхитростная прямая пропаганда добра".
На вопрос "Сложилась ли постсоветская белорусская нация?" все собеседники "Власти" без исключения отвечали утвердительно, однако уточнение "Каковы же ее признаки?" вызывало серьезные затруднения. Язык, важнейший инструмент национального строительства, здесь не работает. "Белорусы, русские и украинцы — это разные народы или три ветви одного народа?" — последние десять лет спрашивал НИСЭПИ у населения страны. Две трети считали и считают, что народ один (см. график далее).
В статье про белорусскую национальную идею из "Энциклопедии идеологического работника" социально ориентированная экономика названа "самобытной белорусской", а важнейшей ценностью народа признана принадлежность к восточнославянской общности. Академик Бабосов перечисляет традиционные ценности белорусского народа: любовь к Родине, толерантность, свобода, справедливость, христианские принципы, самоуважение и независимость, трудолюбие, терпимость, громада (как и на Украине — местная община) и толока (совместный труд членов одной общины). Александр Шпаковский и Александр Филиппов приводят в пример известную фразу президента: "Белорусы — это русские со знаком качества", понимая под качеством "образцовый порядок, который мы поддерживаем самостоятельно, а не из-под полицейской палки". Филиппов уточняет, что в обществе преобладает гражданский национализм, формулируя единственное верифицируемое качество нации: "Мы — белорусы, поскольку у нас есть белорусский паспорт". Шпаковский считает одной из отличительных черт национального характера скрытность: "Мы всю жизнь жили на перекрестье цивилизаций, в условиях постоянного ожидания войны — белорус по природе недоверчив, более подозрителен, чем русский, и не торопится сразу раскрывать свою душу".
Руководитель экспертной инициативы "Минский диалог" Евгений Прейгерман согласен с тем, что "паспорт является ключевым признаком". "Но за ним кроются другие, более глубокие признаки. Например, результаты соцопросов по вопросам геополитической ориентации, где большинство белорусов высказывают все более консенсусные взгляды",— добавляет он. Поколение ровесников суверенной Белоруссии эксперт считает индифферентным по отношению к советскому наследию: "Молодежь в абсолютном большинстве не отрицает советское наследие, а просто не связывает его с настоящим или просто не знает его. Общее отношение к СССР — безразличность и восприятие как должного". Филиппов описывает известный постсоветский феномен: поколение, выросшее после распада СССР, национальную символику воспринимает как должную, оно "не чувствует в подчеркивании этничности четкой связи с оппозиционностью, как это было в 1990-е. Для этих людей флаг БССР, являющийся символом суверенной Белоруссии, никаким образом с Советским Союзом не связывается".
Несогласные даже могут публично собраться на акцию, чтобы через несколько минут самостоятельно ощутить, как белорусская милиция их бережет
Социолог Сергей Николюк считает, что "в последние 15 лет в Беларуси сохранялся социальный контракт: лояльность в обмен на рост доходов. В прошлом году в новогоднем обращении президент фактически объявил об отмене этого брежневского контракта, вернув его к сталинским временам: лояльность в обмен на жизнь — у нас мир, и мы живы, а раз так, то какая разница, какая у нас зарплата. Если не знать контекст, можно было подумать, что уже бомбы на Минск падают". Оппозиция есть, но без доступа в телевизор. Несогласные даже могут публично собраться на акцию, чтобы через несколько минут самостоятельно ощутить, как белорусская милиция их бережет. На кухнях люди активно обсуждают политику и травят анекдоты про главу государства, но публично выражаемое неудовольствие вполне может стоить карьеры. Интеллигенция рассуждает о режиме открыто и также критикует власть, но, отвечая на вопрос "Ваша позиция представлена в медиа?", смущенно улыбается. "Можно читать лекции, рассказывать о своих идеях, писать статьи, но, если человек начнет раскалывать общество, его очень настоятельно попросят не делать этого",— говорит депутат Валерий Бороденя. Экономист Болточко более категоричен: "Публичной политики здесь нет — можно просто встроиться в машину власти".
Филолог Лариса Кохановская так характеризует современную белорусскую историю: "Это то, каким мог стать СССР. Это постсоветский Советский Союз". Белоруссия остается советской не только из-за нетронутого символического наследия вроде памятников коммунистическим вождям и сохранения звезд, серпов и молотов по всей стране. Более глубокие пласты: функционирование идеологической вертикали, неконкурентная апартийная система (вместо КПСС — АП), отсутствие конкурентных выборов, экономическая модель с широчайшим влиянием государства, избирательная узкая приватизация, зависимость карьерных траекторий от "правильности" идеологических воззрений — все это делает страну инкарнацией СССР 2.0.