Мы сидим с Хаматовой в буфете театра «Современник»—накануне она отыграла премьеру «Рассказов Шукшина» Алвиса Херманиса в Театре наций, на следующий день отправляется в Лиссабон на съемки нового российско-португальского фильма, откуда собирается прилетать несколько раз в месяц на репетиции «Бедной Лизы» к Алле Сигаловой, где под музыку Леонида Десятникова будет танцевать вместе с солистом Большого театра Андреем Меркурьевым. А 18 декабря в прокат выходит мультфильм «Сказ про Федота-стрельца», в котором она озвучила одну из ролей. К Чулпан подходит молодой человек с огромной сумкой, набитой сценариями. «Прочитай обязательно!—говорит он.—Тут везде—главные роли»… Я хотела начать наш разговор с вопроса про то, как Хаматова озвучивала мультик по сказке Леонида Филатова, но кипа сценариев в момент, когда 70 процентов кинопроектов в стране заморожено, произвела впечатление…
Говорят, что кинопроизводство сейчас замерло, а вам приносят целую сумку сценариев.
Самой удивительно. Один сценарий я уже прочитала—он такой трогательный, совсем, конечно, некоммерческий…
На кинофестивале «Завтра» Иван Дыховичный несколько раз повторил одну мысль: возможно, как раз в период кризиса может усилить позиции некоммерческое искусство, потому что люди захотят в сложный момент задуматься наконец о жизни. Вы разделяете такую точку зрения?
Мне, конечно, очень бы хотелось с ним согласиться, но мне кажется, что дело не в кризисе. Не в том, что сначала мы жили спокойно, чувствовали себя защищенно и думали, что все в шоколаде в прямом и переносном смысле… А дело в том, что где тот стержень, внутренний, позволяющий нам пройти и трудности, и излишества, которые не способствуют выстаиванию духа человеческого? Есть это в нас или нет? Мне кажется, что этого нет на сегодняшний день. Это надо в себе взрастить и воспитать.
А прошлый кризис вы хорошо помните?
В прошлый кризис я потеряла все деньги, полученные мной за фильм «Лунный папа», в котором снималась 9 месяцев! Они были в Мост-банке—он обанкротился. Я это хорошо помню, как осталась совсем без средств к существованию.
Недавно вы жаловались, что из-за кризиса очень сократились пожертвования в ваш фонд помощи детям, больным лейкемией. Сейчас как-то налаживается ситуация?
Нет, конечно. Когда у бизнес-людей были свободные деньги, они жертвовали. Сейчас лишних денег у них нет, они сами в долгах—и мы это сразу почувствовали. На сегодняшний день единственное, на что нам остается надеяться,—это люди ниже среднего достатка. Они всегда помогали.
А когда вы катались в «Ледниковом периоде», фигуристы ходили с вами в больницы?
Да. И я надеюсь, в этом году тоже пойдут Вот, я вижу: звонок был только что от Алены Бабенко—надеюсь, что по этому поводу. Я по себе знаю, как это бывает. Обещаю себе: приду на четыре часа, больше времени нет! Только в одно отделение зайду. И ты зависаешь там… Мы разговариваем, рисуем, мне показывают какие-то их достижения в компьютерных играх, еще что-то. И ты понимаешь, что не можешь уйти, и сидишь там и четыре часа, и шесть, и отменяешь встречу за встречей, а потом, если спектакль,—в мыле несешься на спектакль, а если нет спектакля, то в одиннадцать—полдвенадцатого ты выплетаешься из больницы. Правда, нацелованная, насчастливленная, наслушавшаяся прекрасных слов. Это очень важно, и я рада, что понимаю это не только я, но и артисты, к которым я обращаюсь. Я каждый раз собираю пожелания и у детей, и у мам—кого бы они хотели, чтобы пришел к ним в гости.
А кого хотят видеть мамы и кого дети?
Дети просят… У меня тут все записано. Я их не знаю: «Ранетки», «Папины дочки». В прошлом году было «Кадетство». То есть то, что они смотрят по телевизору. Ну а мамы—из своего поколения, Игорь Николаев, например. И все приходят. Отказался один человек, промучил меня, названивал каждый день, но Бог ему судья. Надеюсь, его никогда в жизни не коснется такая беда… Сейчас мы делаем программу для мам—мам ведь надо лечить так же, как детей! И я очень счастлива, что все мои друзья, у которых есть рестораны, в момент кризиса все равно откликнулись. Это такая акция постоянная для мам: каждый месяц у них будет несколько бесплатных походов в ресторан. Представить себе маму с зарплатой в 4,5 тысячи рублей и больным ребенком, которая отправится сама в ресторан, невозможно. А тут их приглашают лучшие рестораны в центре Москвы. С детьми в это время будут волонтеры, а она может пойти с подругой, с другой мамочкой: посидеть, выпить вина, хорошо поесть и просто отвлечься. И это будет постоянно. Или мы делаем нашим врачам корпоративную вечеринку. Сейчас все корпоративы отменяются, прекращаются, а у нас будет! Представляете, 250 человек в кризис напоить, накормить… У нас сейчас 250 волонтеров. Каких-то я очень хорошо знаю, каких-то не знаю совсем. Но нам катастрофически не хватает людей. Например, я хотела, чтобы кто-нибудь взял на себя кинопрограмму. После того как все процедуры закончены, мы садились бы и смотрели фильмы Петра Ефимовича Тодоровского. А на следующий день приходил бы Петр Ефимович и отвечал на вопросы. Так же с Юрием Борисовичем Норштейном, с Гарри Бардиным, даже со мной—могла бы им показать «Лунного папу». Они же вообще не знали, что я актриса. Вот когда на коньках каталась и сейчас, когда реклама «Бумажного солдата» пошла, у них что-то сомкнулось. Поэтому, когда Сергей Сельянов и Первый канал обратились ко мне с предложением озвучания в «Федоте-стрельце», я сразу сказала: «Ребята!..» И они пошли навстречу. На премьере будут наши дети. Не так, как раньше, когда нам говорили: «Ну, еще чего, будут дети сидеть в масках и настроение всем портить».
Такое было?
Было, и очень часто. Сейчас такого нет, и на «Ледниковый период» ходят каждый раз на запись программы, и сидят в масках, и никто на них пальцем не показывает. Что-то все-таки меняется. Медленно, конечно, но меняется. И вот наши дети придут на премьеру «Федота-стрельца», и Первый канал подарит им диски…
Недавно вышел «Бумажный солдат» Алексея Германа-младшего, дважды призер последнего Венецианского фестиваля, у вас там главная, по-настоящему значительная роль. Но у меня лично такое ощущение, что ваша героиня прибыла в 1960—1961 годы, когда происходит действие фильма, из 2008 года. Она говорит вещи, которые сейчас говорим мы, но которые тогда вряд ли формулировали: «Ваш Ленин—кровавый палач» и так далее. Как так получилось—это была режиссерская задача?
На самом деле героиня моя очень автобиографична для Германа—это его мама. И какие-то вещи, которые произносит моя героиня, говорила его мама. И они все равно формулировались такие вещи, и тогда тоже. И в нашем поколении есть люди, которые уже могут посмотреть на сегодняшнюю ситуацию из будущего и понять, где мы живем, как мы живем. И куда все это движется.
А почему она все время на шпильках? Это ваша идея?
Да. Я об этом жалела, конечно, в какие-то очень холодные дни, но я хотела, чтобы это была такая женщина в струне: с прямой спиной, на шпильках, с маникюром—то, на что у меня не хватает выдержки. А она не позволяет себе вынуть стержень из позвоночника и сложиться пополам… Это мое преклонение, моя личная благодарность той интеллигенции, которая что-то такое все-таки сумела донести до меня сегодняшней, что позволяет мне верить в то, что красота спасет мир, творчество возможно и что есть такие понятия, как совесть, достоинство—как бы это смешно и глупо ни звучало на сегодняшний день.
Насколько я знаю, вы ездили со съемок фильма Германа на запись «Ледникового периода» и наоборот. Как вам удавалось переключаться?
Никак! Не помню! Думаю, это настойчивость Германа и то, что в таком фильме нельзя было работать спустя рукава.
А вы не жалели в этот момент, что согласились кататься?
Я перестала жалеть, что согласилась кататься, сразу же. Потому что я знала, ради чего это—пока я каталась, пожертвования на фонд росли стремительно. У меня, правда, еще была надежда, что меня сдвинут где-то в середине проекта, но мне внятно дали понять, что этого не произойдет.
А что значит «дали понять»?
Существуют зрительские рейтинги и так далее. Костомаров приезжал ко мне в Питер на съемки, и мы по ночам катались. Это был, честно скажу, ад моей жизни. Я его вынесла и поняла, что это урок. Урок выдержки. Урок понимания того, что для меня значит фонд—какое-то уж совсем глобальное понимание. Потому что после нашего последнего концерта полтора года назад у меня был очень серьезный нервный срыв: я плакала и говорила, как я устала и больше у меня нет сил все это тащить, я умираю. Здесь я уже себя не жалела. Произошло такое хорошее спокойное переосмысление ценностей жизни. Здесь я уже понимала, что не принадлежу себе, что фонд—это моя жизнь. Это больше, чем мое здоровье, это больше, чем все.
Вы можете освобождать себе время, отказываясь от каких-то проектов? Или нет—из материальных соображений?
Сейчас я снимусь в большом рекламном проекте и тем самым получу возможность спокойно готовить концерт 1 июня. К сожалению, только так. Потому что жить мне надо. В фонде, конечно, никто из попечителей не получает ни копейки—мы получаем только лавину любви. На таких проектах, как «Бумажный солдат», и на зарплату в театре тоже не проживешь. Приходится сниматься в коммерческих фильмах тоже.
Вы дорогая актриса?
У нас нет дорогих актрис. У нас шовинистическое общество.
А вы не боитесь, что вот вы отказываетесь от ролей, отодвигаете актерскую профессию—видимо, в кино, а не в театре—на второй план и постепенно вам перестанут предлагать роли. Как это было одно время с Олегом Меньшиковым: «А чего ему предлагать? Он все равно откажется».
Пусть. Мне хватит театра, и у меня вообще большие проблемы на сегодняшний день в идентификации себя как актрисы. Отношение к этой профессии как-то преломляется. Есть какие-то вещи, которые я раньше не видела, а сейчас вижу. Неприятные. Они мне перестали нравиться.
Можете сформулировать?
То, что эта профессия все-таки связана с тщеславием. С честолюбием, что даже если ты пытаешься это задавить, то, видя это в других, ты провоцируешь то же самое в себе самой. Это мне не нравится категорически. Я недоумеваю: как это может меня беспокоить?! А все-таки каким-то отраженным образом беспокоит. И это меня очень расстраивает, и я понимаю, что с этим надо как-то разбираться.
То есть вы огорчитесь, если не получите «Нику» или «Золотого орла» за роль в «Бумажном солдате»?
Нет! Я не про премии сейчас говорю. Я говорю про внутреннюю самооценку. А премии… Слава богу, мне лет уже достаточно, и это уже пройдено.
Я однажды слушала телевизионное интервью главного редактора русского Vogue Алены Долецкой—кажется, это было в «Школе злословия». Она рассуждала о том, что есть знаменитости, которых она никогда не допустит на страницы журнала, потому что они не соответствуют стилю Vogue, а есть те, кто является воплощением этого стиля, и это в первую очередь вы.
Да вы что?!
Ощущаете ли вы себя сами частью изысканного гламура?
Я совершенно в этом ничего не понимаю—честно вам скажу. Это какие-то правила игры. Я соблюдаю правила уличного движения, потому что понимаю, зачем это нужно. Я готова поиграть в правила этикета, но остальные правила… В любом случае надо понимать, что это игра, условность.
А когда вы приезжаете на фестиваль, готовитесь к выходу на красную дорожку, вы пользуетесь услугами своего личного стилиста?
Да вы что! У меня нет денег, чтобы в фонде разобраться, а еще стилистов с собой возить! Нет, в этом году мне в Венеции уже просто подбирали из того, что осталось, потому что у меня был выпуск спектакля, я сильно выдохлась и я не хотела ехать в Венецию. И были события в Грузии, и Мираб (Мираб Нинидзе—грузинский актер, ныне живущий в Австрии,—исполнитель главной роли в фильме Германа.—«О») тоже не хотел ехать. Я буквально за полчаса до вылета позвонила Теме Васильеву, продюсеру, и сказала: «Прости, я не поеду». И он конечно же надавил, зная меня, на все альтруистические точки, которые во мне существуют. Я совершенно не успела собраться, села в машину за 15 минут до окончания регистрации и каким-то чудом успела. И решила, что это знак… А там же целая индустрия по одеванию гостей фестиваля. Я очень люблю вечерние платья. Очень люблю! Для меня это часть какого-то праздника. Но, естественно, я их не покупаю.
Ходили слухи, что Скарлетт Йоханссон не приехала в этом году в Канн, потому что ее условие—стилист за 5 тысяч евро в день—не было выполнено фестивалем. У вас это вызывает какое-то отторжение?
Нет. Она может себе это позволить. Значит, Канн не очень хотел ее видеть. Если бы хотели, все бы сделали, чтобы она приехала. И она, видимо, не очень хотела ехать. Это же игра с двух сторон... Я такие капризы не позволяю себе, потому что живу в другой стране. А Скарлетт Йоханссон—ее уже нет! Представить себе, что она где-то дома, с родителями—уже невозможно. Это уже бренд. И она без стилиста—это все равно, как если бы в Канн приехал непомытый «мерседес». Этого нельзя допустить. Непомытые «жигули» приехать могут, и никто не обратит внимания.
Вы активно снимаетесь в немецком кино. Когда начинали, у вас был уже хороший немецкий?
Ну, такой, шатающийся. У меня было две школы—в одной учила немецкий, в другой—английский. В институте—французский. В общем, к выпуску я не знала ни одного языка. Нормальное советское детство. Вся моя семья—и родители, и дяди, и тети—подчинена только точным наукам, к языкам никто не имел отношения. И в какой-то момент на съемках «Лунного папы» я осознала, что—какой ужас! Я не понимаю, чему люди смеются! Надо учить языки! Сейчас пытаюсь вдолбить это своим детям.
А что за португальский фильм, в котором вы сейчас будете сниматься?
Это совместный проект. С нашей стороны работает команда независимых молодых продюсеров—«2-план-2»: Александр Шеин и Гия Лордкипанидзе. Это фильм про семью, про то, что такое состояние дома, нахождение себя. Все происходит на берегу моря, с маркесовской такой атмосферой. Очень много тем в одной картине.
Ксения Раппопорт, сыгравшая главную роль в фильме Кирилла Серебренникова «Юрьев день», рассказывает, что буквально напросилась на эту роль—героиня ведь по сценарию должна была быть намного старше. Вы напрашиваетесь?
Про «Юрьев день» я конечно же тоже знала. Но туда не напрашивалась—не буду же я соперничать с Ксенией! Она—грандиозная актриса, посмотрев итальянскую «Незнакомку» с ней в главной роли, я поняла, что такое настоящая зрительская благодарность. Но обычно я напрашиваюсь. В спектакль по Шукшину к Херманису я напросилась. Я там играю несколько женских ролей. Я очень давно хотела поработать с этим режиссером. И если бы он мне сказал: «Играй стульчик в 10-м ряду», я бы с удовольствием сыграла стульчик в 10-м ряду. И сейчас с удовольствием выхожу в ролях второго плана. Второго плана, потому что в центре все равно—шукшинский герой, святой чудак в исполнении Жени Миронова. Я счастлива, что напросилась, и работала с Херманисом, и влюбилась в него по уши, и что я работала с Женей Мироновым.
Неужели это ваш первый проект с Мироновым?
У нас было два до этого, и я ушла из обоих. Женя с настороженностью послушал, что я хочу работать с ним в театре, и какое-то время он, видимо, был уверен, что я уйду и отсюда, но я не могла лишить себя такой радости—студенческой! Я так устала от кастовости! Я вчера видела одного голливудского актера—средней руки актер, но известнейший. Мы пили с ним кофе, как он общался с людьми вокруг! Я отраженно увидела ту проблему, которая касается нас всех. И это было так страшно! Так чудовищно! И это меня сильно бесит и раздражает на сегодняшний день. Конечно же мне очень ставит на место голову фонд—и люди, и врачи, и мамы, и дети. Такое счастье, что у меня есть эти приоритеты, и я надеюсь, что они будут со мной всю жизнь.
Беседовала ЛАРИСА ЮСИПОВА
Фото ОЛЬГИ ЛАВРЕНКОВОЙ