— C ложно объяснить. Когда перевалило за 40 лет, я вдруг почувствовал, что это определенный рубеж и сознание меняется. Я ведь на самом деле — закрытый человек. И всегда был таким. И в этом смысле мало чем отличаюсь от привычного образа госслужащего. На госслужбе я уже 18 лет, 10 из которых работаю в правительстве. Но любой человек неизбежно задает себе вопрос: что остается после него? Стандартный ответ: родить сына, посадить дерево, построить дом. Госслужащие свое тщеславие пытаются удовлетворить написанием какой-нибудь докторской или кандидатской с идиотским названием, над которой работает коллектив авторов и которая забывается на следующий день после защиты. Есть еще вариант: собрать все свои речи, статьи, вплоть до частных объявлений, в книгу — с кожаным переплетом и позолоченной надписью «Матрац Иванович Сидорчук. Избранное». Напечатать это тиражом 20 тысяч, из которых 19 999 идут в макулатуру…
Или заполняют шкафы в кабинетах его друзей, таких же чиновников. Причем этих книг никто никогда не открывает.
Ну да. Схема очевидная. Что до меня, как-то получилось, что сорокалетие совпало с общим чувством ностальгии, которое сегодня доминирует в обществе. Подрастают дети — их у меня двое, им что-то рассказываешь о тех годах, которые для них являются рассказами о другой стране. И в результате написал 10 рассказов о своем детстве, по возможности весело попытался это сделать. Понимаю, что этот жанр, мягко говоря, не уникален, и спокойно отношусь к художественной ценности моей книги. Ее единственная ценность, как я считаю (я ведь историк по образованию), — попытка запечатлеть бытовые детали того времени.
Это один из модных сегментов книжного рынка — «история повседневности»...
То же мне сказала и главный редактор «Детской литературы» Ирина Кoтунова. Живой пример. Я помню, что в пионерлагере надо было подписывать свой чемодан на внутренней стороне крышки — фамилию и номер отряда. И трижды корректор из издательства исправлял в моем тексте внутреннюю сторону на внешнюю. Я не понимаю, в чем дело?.. В конце концов выяснилось: у корректора тоже было пионерское детство и они-то как раз подписывали чемоданы на внешней стороне. У всех было по-разному, понятно, но обратите внимание — насколько человеку дорого его воспоминание, что он с таким упорством его отстаивает!
У вас в книге мама говорит: «Посмотри, не приехала ли «корова»? Это у вас молоковозку так называли?
Да. Любую цистерну — с квасом, молоком, пивом. «Корова» — потому что открываешь и что-то течет. Вокруг «коровы» с пивом в провинциальном городке, как у нас в Дзержинске, обычно собиралась большая часть мужского населения… Или вот например еще деталь… Скажите, у вас был велосипед? Вы его как-то украшали?
Нет. А вы, я прочел, спицы на колесах обматывали разноцветной проволочкой. Для красоты. У нас тоже так делали.
Да. Тюнинг. А вы велосипед чинили когда-нибудь?
Только шины накачать мог. Я законченный гуманитарий.
Я тоже гуманитарий, но велосипед — это святое… Помните, такой большой разводной ключ был? С разными отверстиями. Так вот: этот ключ у нас назывался «семейный». А в других регионах его называли «семейка». Чепуха, да? Но если сейчас не написать об этом — через 20 лет об этом забудут навсегда. А это ведь тоже часть культуры.
Я теперь только понял, зачем вы книгу написали. Потому что все, что нам от детства остается, — это слова.
Прелесть этих рассказов именно в их типичности, узнаваемости для тех, кто родился и жил в то время. Моя задача была в том, чтобы, с одной стороны, это было нескучное чтение — подростков сейчас не заставишь читать, а о хулиганстве родителей все-таки забавно прочесть. С другой стороны, интересно будет и моим ровесникам.
У вас, судя по книге, было счастливое советское детство — в трехкомнатной квартире…
Я почти все детство провел в этой квартире, но моим родителям она досталась настолько трудно, что единственным кошмарным сном, который периодически снился моему отцу, был — что нас заставляют почему-то разменивать нашу квартиру, почему-то ее отнимают…
Ваши дети интересуются тем временем, понимают вас?
Пожалуй, нет, не интересуются — это меня расстраивает. Сейчас у детей — в моем понимании — просто отняли детство. Нагрузки в школе такие, что ни на что нет времени. Хотя я учился хорошо, не могу сказать, что я все время сидел за уроками. Мы читали море литературы, гуляли, ходили в гости — чего сейчас нет вообще. И я задаю закономерный вопрос: а кто сказал, что заучить формулы по биологии, физике, химии важнее, чем посмотреть, например, «Семнадцать мгновений весны»? Или прочесть «Графа Монте-Кристо»? У ребенка помимо полезного чтения должна быть любимая книга, до дыр зачитанная, неважно, «Робинзон Крузо» это или книга рецептов. Иначе мы лишаем ребенка той части жизни, которая формирует его как личность.
Да, такого предмета в школе нет...
Я очень обрадовался, когда старшая дочь в прошлом году пришла из школы и сказала: «О, ужас — мне поручили выпускать стенгазету, с тремя девочками, в результате мне как старшей все приходится делать самой». И она мучилась, но выпускала эти стенгазеты. Я подумал: вот оно — счастье. Она в 12 лет уже поняла главную трудность управления: проще сделать самому, чем заставить других. Так было и будет. Но зачатки руководителя проявляются в детстве. И это пригодится человеку в жизни больше, чем формулы. А главная помощь родителей — уметь находить общий язык с детьми. Я сегодня с удивлением осознаю, насколько мои родители были либеральными и толерантными. Меня никогда не изводили вот этим — покажи дневник, почему четверка… Давления не было, и мне кажется, что так и должно быть.
Беседовал МИХАИЛ СЕРАФИМОВ