Новый проект Тарантино задумывался сперва как Grindhouse-Movie — традиционное американское кино ужасов периода 40-х, главным героем которого выступает маньяк, вовлеченный в серию жестоких убийств. Тогда зрителю предлагалось за одну цену посмотреть сразу несколько таких фильмов. Этот же эксперимент решили проделать Тарантино с Роберто Родригесом, сняв современный Grindhouse: их картины — два 75-минутных эпизода «Доказательство смерти» и «Планета террора» — были объединены в одном фильме. Проект однако же ожидал полный провал. Поэтому влиятельные продюсеры — братья Вайнштейн — попросили Тарантино переделать первую часть в полноценный фильм и добились его презентации в Канне. В «Доказательстве смерти» Курт Рассел (маньяк-каскадер) выслеживает хорошеньких женщин по всей Америке. Сначала ему удается угробить несколько красивых девчонок и остаться в живых, потом счастье перестает улыбаться безумцу, и жертвы сами уничтожают негодяя.
Вам уже наверняка приходилось слышать восклицания по поводу фильма: «Опять насилие, снова Slasher!»? Тема насилия, кажется, становится ключевой на этом фестивале…
Думаю, что нужно по-настоящему любить эти фильмы, чтобы снимать их снова и снова. Соглашусь, они довольно примитивны. Но если бы вы, как я, выросли на такого рода фильмах-убийцах и, как я, ощущали бы их частью истории американского кино, то по-другому оценили бы смысл моего эксперимента. Европейцу, выросшему на Годаре, Лелуше, это кино кажется отвратительным и отталкивающим. Я же обожаю «жесткач», много экспериментирую с этим жанром. Использую его структуру, форму, но наполняю новым содержанием.
Эксперимент удался, если брать во внимание восторженный прием в Канне?
Это настоящий триумф! Сначала получить кайф от работы, а потом услышать, как аудитория, затаив дыхание от страха и надежды, вскрикивает и закрывает глаза при виде нового трюка. А поверх всего этого суррогата крупно, ярко и броско возникают мои инициалы — Квентин Тарантино (громко смеется). И толпа начинает реветь от восторга. Вот это жизнь!
Зрители ревели не только от восторга, но и от негодования. Некоторые феминистические организации даже обвинили вас в недостаточном уважение к женщине. Берегитесь!
Мне часто приходилось слышать, что я неуважительно обращаюсь с женщинами, что все они для меня куколки-проститутки, которые только и заняты подпиливанием и лакировкой ногтей, болтовней и «грязными танцами». Кроме того, что они в моих фильмах еще и глупы как пробки, поскольку готовы сесть в любую машину. Мне также говорили, что я снимаю мужское садистское кино. Какое непонимание моих работ!
Во-первых, расслабьтесь и не берите серьезно в голову то, что происходит на экране. Во-вторых, господа зрители, произошла ошибка! Все наоборот! Я обожаю женщин. Мои картины воспевают женщин во всех их слабостях. Любовь к женщинам проявляется хотя бы в том, КАК камера скользит по их соблазнительным формам, наслаждается их хрипловатыми голосами. Может быть, это взгляд несколько формалистский, внешний — ведь я не показываю глубоких внутренних чувств и страданий, но это оправдывается жанром моей картины.
Значит, вы снимаете без эмоций?
Почему же, у меня есть эмоции — животный крик, агрессия, насилие. Я сторонник шумного и эффектного кино. Фильмы должны быть быстрыми, бомбардировать зрителя, не дать ему расслабиться. Например, когда вы смотрите «Доказательство смерти», вы знаете, что вот этот маньяк подслушивает разговоры девушек, что он их не зря преследует, вот-вот одна из них согласится сесть к нему в машину и он уничтожит ее. Но почему-то вы до конца не верите, что это произойдет! В этом и заключаются игра на чувствах.
По природе я человек быстрый и активный, в этом я, может быть, далек от европейцев с их постоянными сомнениями и саморефлексией или от азиатов с их философией неторопливости и вдумчивости. Я не считаю, что мои фильмы сделаны не вдумчиво, просто у меня нужно думать быстрее!
Допустим, жестокость в вашем понимании — это и есть спусковой крючок эмоций. Но чем можно оправдать этот обвал насилия в каждом втором кадре?
А зачем мне оправдываться? Жестокость и насилие — это естественная и популярная форма человеческих развлечений в кино. Вот если бы перед вами сейчас сидел Фред Астер, вы бы его спросили: что еще он может предложить зрителю, кроме пения и танцев? Насилие в кино — такая же банальность, как и то, что людям нужен воздух для выживания. Преимущество кинематографа в том, что он может лучше всех других искусств, лучше музыки, живописи или театра изобразить насилие. Поэтому я и снимаю кино. Фильмы должны доставлять удовольствие!
Может быть, вы таким образом пытаетесь выразить свою собственную агрессию на экране?
Вы думаете, я агрессивен? (Подумав.) Может быть, я и агрессивен, но не собираюсь распыляться в философских размышлениях о природе моей агрессивности, заложенной, по Фрейду, в моем трудном детстве или брошенном юношестве… Я вырос на фильмах ужасов, они развлекали мое поколение. Теперь я сам снимаю ужасы. Думаю, что фильмы о насилии не обязательно сделают из детей насильников, но они могут сделать из них сумасшедших режиссеров (смеется). Я снимаю не просто фильмы, я делаю их для своей публики, которая их любит и в них нуждается. Улавливаете разницу?
Хорошо, но вот еще удивительное дело. В новом фильме нетипично много женских диалогов. Они, собственно, и составляют вторую половину «Доказательства смерти». Это большое достижение для мастера спецэффектов и трюков.
Мои женские разговоры — это и трюк, и эффект. Они неожиданность не только для мужчин, но и для самих женщин. Эти диалоги олицетворяют торжество феминизма.
Но как вы догадались, как разговаривают женщины между собой? Подслушали?
Нет же, черт возьми! Я поступил хитрее. Заставил своих актрис импровизировать перед камерой, а сам расположился уютненько и наблюдал. Тут они и выложили все наружу! Болтающие женщины пострашнее любого маньяка, признаюсь вам!
А как вы подбирали актрис для этого фильма?
Вы думаете, я скажу, что, дескать, начал писать сценарий и все время думал о Кэтрин Зэте Джонс. Ерунда! Меня часто спрашивают, почему я не снимаю фильмы, например, с Сильвестром Сталлоне. Признаюсь, мне не интересно писать сценарии для конкретных людей, как в Голливуде. Если я создаю характер, скажем, Билла или я думаю о нем, как о Билле, а не как о Сильвестре Сталлоне, который бы сыграл Билла.
Во время фестивальных просмотров «Доказательства смерти» зрители смеялись, а вот в далекой России, господин Тарантино, ваши фильмы воспринимают серьезно! Для некоторых криминальных группировок они служат образчиком стильных убийств.
Не может быть! Польщен, польщен, что у меня есть поклонники в России. Что же касается моего так называемого стиля… Наверное, я разочарую вас и читателей — но я никогда поиском своего стиля особо не занимался. Опять же разочарую, но у меня не бывает бессонных ночей, когда мне приходят гениальные видения о том, как снять следующую картину... Мои мозги не пухнут от идей так, что я вынужден бежать домой, чтобы записывать их в блокнот... Но я отлично понимаю вас: когда я еще не снимал картин, мне казалось, что съемочная площадка похожа на церковь, где происходят таинства. А когда стал снимать, столкнулся с техничностью процесса, и все сомнения — что было бы, если бы, — закончились.
Фото YVES HERMAN/REUTERS