Иностранцы в русской прозе — да и в русском сознании — всегда зеркало. По отношению героев к иностранцам и загранице всегда можно судить, через какой исторический этап проходит Россия. В девяностые все иностранцы в отечественной прозе были любящими, порядочными и надежными, строго соблюдающими закон, любящими Россию даже больше, чем мы сами. Сегодня наметился поворот, и происходит он по гендерному признаку. Мужская проза еще не решилась полностью порвать с ними, проклятыми, но уже дистанцируется: они не решат наших вопросов, не поймут глубин. Правда, особо радикальная часть авторов, в основном представители спецслужб и их соловьи, уже догадалась, кто тут первопричина отечественного страдания. Что до женщин, они по-прежнему страстно жаждут дорваться до иностранца (сегодня — преимущественно тюрка) и немедленно ему отдаться, но при этом твердо сознают, что все иностранцы дураки, а тюрки в особенности. Это придает современной женской прозе изысканную внутреннюю противоречивость — именно на желании отдаться дураку строится конфликт большинства новинок.
Начнем с «Русского проекта»… хотя с чего, собственно, начинать? В романе Андрея Ветра и Валерия Стрелецкого «Во власти мракобесия» все герои, в диапазоне от Ельцина до Лисовского, названы своими именами. Вся операция по переизбранию российского президента в 1996 году в книге недвусмысленно управляется ушлыми америкосами, которым, понятно, противостоит отважный Коржаков (полковник Стрелецкий — бывший подчиненный Коржакова). Судьбу выборов решают американские консультанты Чубайса, самый откровенный из которых называется Дик Моррис. «Наши страны договорились обо всем. Об этом, конечно, не пишут в газетах (…). Поверьте мне, я в курсе», — патриотичному силовику Воронину американец сообщает об этом, «дыша перегаром». Само собой, они все там анонимные алкоголики, охотники до русских женщин: «Все больше и больше американцев, которые делают семью с вашими женщинами». Справедливости ради заметим, что еще хлеще в книге Стрелецкого — Ветра достается отечественным провинциалам, лимите, захватывающей Москву: «Сотни крохотных фирм вылупились на пустом месте, что-то скупая и перепродавая. И в каждой такой фирме сидели молоденькие девочки и мальчики, примчавшиеся в Москву из провинции, чтобы «завоевать» ее. (…) Им не нравилось, когда их называли провинциалами, однако у себя они жить отказывались. Чужаки вели себя беззастенчиво, нагло, агрессивно. Они безжалостно сжигали старинные дворянские особняки» — ну и так далее, на две страницы; короче, Россия гибнет от понаехавших. Из Израиля понаехали отсиживавшиеся там теневики, из Америки — политтехнологи, из Чечни — террористы, из провинции — лимитчики; одни силовики умудряются сдерживать их, поминутно отвлекаясь на секс с красавицами-женами. А я вам скажу, что меньше надо было отвлекаться: глядишь, и страну, о которой так тоскуют, спасли бы.
В романе старательно раскручиваемого Игоря Симонова (он бизнесмен, но теперь же все они пишут) «Приговоренные» положительный герой умирает от разрыва сердца 19 августа 1991 года, и его беременная подруга достается хорошему, положительному норвежцу по имени Курт. Курт хорош всем — мягкостью, юмором, безоговорочной преданностью, но чего-то в нем нет, чего-то главного. Тут на новом уровне возвращается мотив из «Интердевочки»: русской женщине с ее неуемностью всегда чего-то будет не хватать в фальшивой Скандинавии с ее благополучными и плоскими людьми; но страдания кунинской Тани можно было списать на ее неугомонный темперамент, вполне соответствовавший профессии, а Катя у Симонова — девушка интеллигентная, невалютная, и ее приговор куда более весом, а возвращение-бегство — куда более символично. Лучше всех чувствующий политическую конъюнктуру адвокат Михаил Барщевский (еще немного, и писателей окончательно вытеснят профессионалы) в новом романе «Командовать парадом буду я» отправляет героя в 1990 году в Штаты на стажировку, и умница Вадим Осипов уже тогда все понимает. Конечно, улицы в Америке чище и народ приветливей, но лицемерия здесь куда больше, чем у нас. Не зря герой, молодой юрист, в пику соросовскому лектору сравнивает американскую конституцию со сталинской: одна, мол, цена всем этим обещаниям всеобщей демократии! Убедившись, что между декларируемыми намерениями и реальной практикой американских адвокатов — пропасть (жуть сказать, Осипов-то и не догадывался об этом после тридцати лет советского опыта!), он легко побеждает заокеанских коллег и триумфатором возвращается в родную Москву. И опус Симонова, и творение Барщевского, изданные в январе, заканчиваются одинаково: победоносным прилетом в Шереметьево-2; словно вся преуспевающая Россия, показав им там, как мы могем, вернулась сюда, где мы могем еще лучше. Это удивительно совпадает с пафосом заявления Михаила Прохорова по возвращении из Куршевеля: оказывается, французы просто завидуют тому, как русский бизнес в условиях «театрализации общения» вырабатывает корпоративные «этические нормы». Беда в том, что все они никак не оценят, до какой степени мы реально могем, но это, конечно, от зависти.
Девушки тоже сознают, до какой степени ничтожен заграничный человек. Роман Марии Введенской «Канатоходец» целиком посвящен фантастической коллизии: жительница Рублевки влюбляется в турецкого бармена. Ну, что она с Рублевки — в том нет ничего удивительного, поскольку все население российских женских романов 2005 — 2007 годов именно там и сосредоточено; начинаю думать, что истинные размеры этого поселения простираются до самой Сибири, куда рано или поздно должны перетечь согласно новейшим антиутопиям. Но вот что он бармен — для нас ново. По всей вероятности, олигархи уже неактуальны; да и правду сказать, по манерам они мало чем отличаются от барменов. Девушка одета в трикотажную кофту, «неумолимо падающую с плеч», небось вся Анталья умоляет: остановись, не падай! — но кофта от Rick Owens и по-турецки не понимает. «Я всегда мешаю запредельный гламур со спортивным шиком» — немудрено, что турецкий бармен Ферхат, чье сердце бухает «бум-бум-бум», напрочь утратил чувство собственного достоинства: «Для него важно было оказаться рядом с предметом обожания». Бармен страдает, героиня ревнует его к швейцарской брюнетке, он просит у героини в долг, желая сквозь землю провалиться от унижения, — в общем, кошмар; но тут к героине, зовут ее, вы не поверите, Марго, приезжает муж, и все становится на свои места. Муж очень, о-о-очень богат и замечательно умеет ставить всю эту обслугу на место — взглядом, рукопожатием… «Ферхат с обожанием смотрел на моего мужа. Глаза его стали какими-то лучистыми, словно кто-то зажег свет внутри». Роман мог закончиться экстравагантно и экстремально («Рублевка — это всегда экстрим» — сказано тут). Вышло наоборот. Ферхат понял свое место и покончил с собой, разбившись на мотоцикле. Он понял, что ему никогда не попасть на Рублевку, и не смог жить с этой мыслью. По этой логике остается ожидать скорого прыжка в альпийскую пропасть в исполнении Саркози.
В свежей книге Анны Козловой «Привет победителю», в романе «Открытие удочки» героине достается крутой, но тупой араб Дауд. Действие происходит в эмирате Дейра. Впрочем, с Даудом героине скоро надоедает — «наша койка стала превращаться в семейную постель, несмотря на все фаллоимитаторы» — и настоящий бурный оргазм повествовательница испытывает, лишь отдавшись бедуину в пустыне: «Только после безумной, неправдоподобной для обыденного сознания любви с человеком, прожившим десять лет в пустыне, разгребая говно и спаривая верблюдов…» Все эти страсти не мешают героине произносить монологи о вреде офисной работы и пользе нонконформизма: только после секса с человеком, разгребавшим говно, можно так много понять о свободе. Дальше героиня пытается найти счастье в Москве, а напрасно. Если Дауд оказался тупее всех москвичей, а Гафиз тупее Дауда — существуют новые степени свободы, и ту же африканскую саванну с ее продвинутыми пигмеями тоже никто не отменял.
Правда, за просветлением лучше ехать в Индию — этим маршрутом регулярно путешествовала Анастасия Гостева («Приют просветленных»), Марина Москвина («Дорога на Аннапурну»), теперь вот и Мария Арбатова («Дегустация Индии»). Как ни странно, в книге Арбатовой, чей взбалмошный феминизм распугал многих поклонников ее острого и веселого ума, присутствует множество здравых наблюдений над нашим отношением к загранице: в 1991 году мы рабски преклонялись, в 1996-м заносчиво гордились, в 2006-м пугливо шантажируем… Между тем не следует ни заискивать перед остальным миром, ни угрожать ему: можно его просто не замечать. Так живет индийское население, «энергетическому монолиту» которого Арбатова вполне обоснованно завидует. Самодостаточность — вот чего не хватает россиянам: ощущая собственную духовную твердыню, можно с легкостью не замечать остальных. Но этой-то духовной твердыни в современной России нет, вот почему она беднее нищей Индии, несмотря на все свое процветание. Это и объясняет вечную русскую тоску по Индии, в которую мы — к счастью или к несчастью — так никогда и не превратимся. «Индию создал улыбающийся Бог». Русский Бог не улыбается.
Впрочем, есть и у нас своя пара, и ее обнаружил Андрей Филатов, тоже не писатель, а копирайтер, в романе Sugar Mama. Ничего себе роман, смешной — про Кубу. Про счастье, которое нашел там простой российский бизнесмен мелкого пошиба, про безумную любовь в волнах, про прелесть ничегонеделанья, про то, как страна умеет наслаждаться собой и любить себя такой, какова она есть. Вероятно, это и есть наше истинное зеркало — без лишних претензий. Страна, состоящая из брендов, давно лишенных содержания: Фидель, Хэм, мохито… Впрочем, в мохито кое-какое содержание еще есть. Поэтому его и пьют почти все время. Что еще делать-то?
Возвращение элиты из Штатов, самоубийство отельной обслуги после знакомства с бизнес-нравами и духовная эмиграция интеллигенции в третий мир — вот итог последнего пятнадцатилетия нашей беспрецедентной открытости.
Иллюстрация KOMISSAR