Голосуя случайной машине и назначая цену за провоз (у нас почему-то цену положено называть пассажиру), говорю твердо: «С «Шансоном» - 100, без - 150». Иногда помогает.
Так много музыки только в черных кварталах американских городов и в арабских странах, там она свидетельствует о расовом и национальном возрождении. О чем свидетельствуют Катя Лель и певец Данко, я не знаю. Если тоже о национальном возрождении, то у нас нет шансов.
Днем в парижском кафе слышны стук вилок и ножей, тихие разговоры, доносящийся с улицы городской шум. В Москве не слышно ничего, кроме собственного внутреннего голоса, молящего о пощаде. Трехсловные признания в любви, положенные на две ноты, и лирический блатняк гремят в ресторанах, магазинах, подземных переходах и парках. Лишь в самых дорогих заведениях есть вероятность посидеть в тишине или под негромкий аккомпанемент.
Водитель, выключая радио, сочувственно спросил: «Музыку не любите?» «В том и ужас, что люблю», - признался я.
Ни над одним цивилизованным городом музыка не гремит с такой истинно нечеловеческой силой. Для нее есть дискотеки, клубы и прочие специальные места, от которых ничего другого не ждут, а юные любители, готовые из любви к музыке со временем полностью оглохнуть, ходят, как и наши, с плеерами и в наушниках. В Москве же уличный продавец шаурмы озвучивает весь квартал и удивится, если ему сказать, что он нарушает общественный порядок.
Дело не в качестве звуков, у каждой национальной аудитории такая попса, какая аудитория. Если здесь нравится песня про черный бумер, то, значит, именно она и соответствует народному представлению о прекрасном. В конце концов, американский гангстерский рэп тоже не Гендель. Но от него в Америке можно укрыться, у нас от искусства не деться никуда.
Права человека, свобода экономики, гражданское общество… Без этого, конечно, в приличную компанию не пустят, как можно. Но музыку-то выключить не забудьте! Ну или потише сделайте. Хотя бы.
