На фиг вам деньги?
МАРК НОПФЛЕР
СЭР ДИНОЗАВР
Когда Марк Нопфлер был маленький, у него был дядя. Которого он люто ненавидел: дядя заставлял крошку племянника играть на губной гармошке странную музыку, а под гитару дядя и племяш распевали шотландские народные песни. Потому что и дядя и Марк Нопфлер были шотландцы. Они даже родились в шотландском городе Глазго. Это уже значительно позже, когда Марк Нопфлер стал очень знаменитым музыкантом, он понял, что дядя в своем шотландском упорстве сделать из мальца музыкально подкованного человека в чем-то был прав. Возможно, был прав. Но сказать об этом дяде Марк Нопфлер не сумел, помер злобный старик к тому времени.
Марк Нопфлер и его музыка пользуются настолько непристойной любовью англоговорящего населения планеты, что в честь гитариста пару лет назад назвали какого-то ископаемого ящера — отныне кости, принадлежавшие ранее не известному археологам чудищу, будучи собранными в полноценный скелет, обязаны именоваться масиаказаурус нопфлери. Как сообщили специалисты по древностям, которые и нашли те самые кости на острове Мадагаскар, во время своей работы в местных оврагах и буераках они «до осатанения слушали музыку Dire Straits». Так что не вполне ясно, был ли то акт глубочайшего восхищения и всемерного преклонения или же ученые просто решили посмеяться над большим и мужественным музыкантом. Но вот английская королева и подчиненный ей двор ни к каким шуткам расположены не были: в 1999 году они просто присвоили Марку Нопфлеру титул «сэр» с прилагающейся по этому случаю церемонией выдачи сэру ордена Британской империи. Теперь в Англии имеются целых четыре музыкальных сэра: сэр Пол Маккартни, сэр Элтон Джон, сэр Эрик Клэптон и сэр Динозавр.
«Достаточно признаться себе: «Я композитор» — и можно смело отправляться в сумасшедший дом. Потому что, когда такое происходит, когда человек, зарабатывающий на жизнь абстрактным творчеством, уже внутренне убежден, что абстракция управляет реальным миром, — это означает только одно: очень важные связи в голове серьезно нарушены. Довольно часто возникает соблазн уговорить самого себя, убаюкать сознание и добиться такого состояния души, при котором наступает приятное безразличие к себе и окружающим. Вообще-то это очень хорошее состояние, но опасность его связана с тем, что к процессу того самого творчества, за которое платят деньги, оно не имеет никакого отношения. В общем, додумался до того, что ты: композитор, поэт, писатель, философ, — отправляйся в дурдом. Там тебя примут с распростертыми объятиями хотя бы потому, что ты точно поставил себе диагноз: «я философ-писатель» обычно означает «я сумасшедший». А как человек, вынужденный содержать целую кучу народу: бывших жен, нахальных детей и всех их собак и кошек, — я не могу очень долго отдыхать в смирительной рубашке, просто счета за электричество некому будет оплачивать. Выжить в том абстрактном мире, в котором мне приходится работать и из которого я периодически вылезаю в мир реальный, чтобы получить причитающийся мне гонорар, без смеха над самим собой невозможно. А потешаясь над собой, неизбежно зацепишь кого-то из знакомых — далеко не все они разделяют мою теорию относительно психиатрического аспекта самоиронии.
Подготовка, запись, сведение и последующее объяснение всего того, что я хотел сказать своим последним альбомом Sailing To Philadelphia, — все это превратилось в один хороший балаган, и, Бог свидетель, не я его организовал. Началось все с того, что мне позвонил Вэн Моррисон и потребовал, чтобы мы прямо завтра — он так и сказал: «прямо завтра» — начали записывать блюзовую пластинку.
Вэн Моррисон ирландец. Настоящий, закаленный долгими и изнурительными боями с виски и «гиннессом» ирландец. Поэтому, когда он все-таки прилетел в Эдинбург, все музыканты, включая меня, пили три дня. На четвертый свеженький как утренняя роса Вэн ввалился в мой отель и, страшно гневаясь, потребовал, чтобы мы немедленно — он так и сказал: «немедленно» — начинали работу. Пятеро шотландцев, которые должны были что-то такое делать с перкуссией, работать в тот день отказались наотрез, а между тем каждый из них был моложе Вэна по крайней мере вдвое. И каждый из них был шотландцем, не забывайте. В общем, через неделю мы вошли в студию, одновременно вздохнули, и из студии ушли все служащие: они тоже были шотландцы, а наше воинство выступало в таком знакомом всем нам с детства ореоле, что и они почувствовали зов гор. Еще через неделю собрались все, и Вэн провозгласил «сухой закон», чему все неслыханно обрадовались: если бы один ирландец продолжал сражаться со всей Шотландией, это могло бы закончиться международным скандалом.
Потом мы с Вэном и Джеймсом Тейлором, который тоже записывался с нами, дали интервью на телевидении, в котором долго рассказывали о народной шотландской музыке, лежащей в основе пластинки. В студию позвонили и объяснили ведущему, что «эти ваши лысые гости ни черта не смыслят в музыке: как можно говорить о фольклоре, когда звучит чистейшей воды блюз!» Ведущий попытался объяснить звонившему, что «эти лысые гости» и написали музыку, и тоже удостоился звания «козла». Позже, когда Sailing To Philadelphia появилась в продаже, «Лос-Анджелес таймс» поместила рецензию, в которой говорилось, что «два брата старика Вэна Моррисона теперь живут в Америке, и один из них работает под псевдонимом Нопфлер». «Интересно, как к этому отнесется Фил Нопфлер из Jethro Tull?» — вопрошал в конце автор. Я работал с Филом Коллинзом, он тоже восхитительно лыс, но ни он, ни я никогда не играли в Jethro Tull, хотя Иэн Андерсон, который заправляет этой группой, тоже лысый. Было очень смешно, хотя и немного грустно: лет десять назад меня вряд ли с кем-нибудь спутали и имя точно не переврали бы. Правда, в таком вот смехе через легкую жалость к самому себе и рождаются отличное настроение и желание работать дальше.
Самый большой бонус, который дает мне моя жизнь, — это возможность не вскакивать чуть свет и не мчаться сломя голову на работу: я почти композитор. Нет ничего лучше, чем понежиться в постели и привести в порядок и мысли, и породившую их голову. Иногда я вспоминаю события прошедшего дня, и мне становится или не по себе, или немного стыдно бывает, я веду себя не самым пристойным образом. Но в конце концов нет ничего, что нельзя было бы объяснить просто хорошим, приподнятым настроением. Например, мне стыдно за то, что как-то на пляже в том самом Сансет-Бич я едва не убил двух чопорных английских леди: мы с приятелем мирно выпивали под зонтиком, я крутил в руках тарелку «фришби», тарелка вырвалась и пролетела точно между шеями тех гусынь. Стыдно не потому, что не убил, а наоборот, потому, что... А, собственно, почему? Не убил же, и как все вокруг смеялись!»
Сергей КАСТАЛЬСКИЙ
В материале использованы фотографии: Reuters