ПРОЩАЙ, ДУРАЧОК!

Петр Николаевич ехал в троллейбусе и мечтал. Он задал себе жизненно важный вопрос: что делать дальше?

ПРОЩАЙ, ДУРАЧОК!

Как отмечали потом коллеги по работе, погибший Петр Николаевич был очень вежливым, пунктуальным и постоянным человеком. За те двадцать лет, что у них проработал, он ни разу не дал никому усомниться ни в своей трезвости, ни в своем профессионализме, ни в каком другом качестве, необходимом для высококвалифицированного гравера по мрамору на надгробных плитах. Гравер он был, по правде сказать, высококлассный. Передовой был гравер! Порой приходила бабушка заказывать плиту погибшему на войне мужу и так и говорила: мне-де пусть Петр Николаевич ее смастерит. Коллеги Петра Николаевича соглашались, а в душе удивлялись: откуда бабуле известно об их работнике?

Слава Петра Николаевича ходила по всему маленькому городку после его легендарной работы 15-летней давности. Он тогда взял большой черный мрамор (примерно 3 на 4 метра) и убедительно большими позолоченными буквами написал: «Вот и все». Потом отошел в сторону, присмотрелся и дорисовал в конце три точки — для художественной убедительности.

До сорока четырех лет ему так и не удалось завести порядочную семью, а все его любовные игры заканчивались обыкновенно одинаково: он с позором сбегал от девушки в самый ответственный момент.

Всякой девушке Петр Николаевич готовил свой надгробный камень. То есть он, конечно, не желал бедной своей возлюбленной смерти, но на всякий случай готовился. Обычно это было какое-нибудь изречение из классиков, например, одной колоритной 25-летней мамзели с характером полководца Петр Николаевич думал сделать громадный камень коричневого цвета с воинствующей надписью: «Люблю грозу в начале мая», а в конце Петр Николаевич непременно думал поставить восклицательный знак.

Петр Николаевич жил с мамой в двухкомнатной квартире в центре своего провинциального городка Бутовск. Мама жила тихо, она готовила сыну поесть, звала его к столу и незаметно скрывалась в своей комнате, где сидела и подолгу смотрела в окно. Мама Петра Николаевича иногда разве что спрашивала милого сына, когда же он женится, а Петр Николаевич на это ничего не отвечал. В глубине души мама Петра Николаевича, тихая и добрая восьмидесятилетняя женщина, радовалась за любимого Петю, ибо считала, что все бабы дуры и любая из них испортит сына, но сказать это граверу стеснялась.

...У Петра Николаевича была кожаная куртка на все случаи жизни, потому что у этой куртки была волшебная меховая подкладка, которую при теплой погоде можно отстегнуть и снять. Петр Николаевич с гордостью рассказывал товарищам, что купил ее еще при советской власти в Чехословакии, а вот функционирует она до сих пор. В феврале Петр Николаевич обычно ходил еще с подкладкой, потому как морозы в Бутовске были порой крайне неожиданны и весной, но в это историческое воскресенье, собираясь с утра пораньше на свидание к девушке, Петр Николаевич посмотрел на градусник за окном кухни и с удивительной легкостью расстался с зимой. Петр Николаевич вылил на себя половину склянки советского одеколона, чисто выбрил трехдневную щетину, ударил себя по широким карманам и, напевая любимый мотив («Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в бою, вот и теперь...»), вышел из родной каморки. На свидание пошел.

Петр Николаевич вообще жил в последние дни в каком-то романтическом бреду. Он влюбился в десятиклассницу, носил ей каждый день цветы, водил в кафе-мороженое, угощал пивом, говорил всякие комплименты и никак не смел к ней прикоснуться. Такое состояние, как ни странно, вдохновляло высококвалифицированного гравера, он радовался непонятно чему, цвел и мечтал. Настюше надгробную плиту он тоже придумал. Это должна была быть маленькая плитка с изображением пушистого котенка Семена. А под этим котенком была бы надпись: «Это Семен, его любила Настя больше всего».

Десятиклассница Настя была очень милой девочкой. Петра Николаевича она всегда удивляла. Например, когда ради спора с ним выпила шесть бутылок пива. Или вот сейчас, например, когда назначила ему встречу на остановке в полдевятого утра в воскресенье. Но Петр Николаевич с радостью воспринимал жизнь и с радостью приходил на свидания с Настей в любое время, потому что он ее любил. Петр Николаевич пришел без опоздания. Вышел из троллейбуса, потянул руки вверх, встал на цыпочки и колоритно зевнул по-граверски. Начал ждать. «Эх, — подумал он на двенадцатой минуте ожидания, — девушки! Всегда опаздывают!» Потом мысленно помолчал и мысленно добавил: «А нам ведь это нравится!..»

...Настя не специально опаздывала, Настя тем временем спала сладким утренним сном в своей теплой, на удивление милой и детской кроватке. У Насти в последние два дня случилось легкое помутнение рассудка из-за контрольной по геометрии, и ей сейчас снился правильный треугольник, в каждом углу которого стояла геометричка и, грозно пылая взором, называла Настю шлюхой. Естественно, Настя забыла про назначенное свидание. Настя проснулась в девять утра от криков папы на маму и мамы на папу, открыла глаза и подумала, как это хорошо — не учиться по воскресеньям. Потом Настя залезла под одеяло и стала вспоминать ненавистных одноклассников, мальчишек всяких, которые вереницей пишут ей любовные записки, мужиков, которые вереницей покупают ей мороженое и пиво... Потом Настя подумала, что она живет несколько неправильно, но тут же обиделась на себя за такие дурацкие мысли, сказала сама себе, что она еще маленькая и что пока можно порезвиться. С такими радостными настроениями Настя встала с кровати и по привычке посмотрела в окно.

Настино окно выходило аккурат на остановку, где ее ждал Петр Николаевич. Незамутненным утренним взором Настя приметила знакомую фигуру. Знакомая фигура стояла с цветами в расстегнутой кожаной куртке и сверяла часы...

...Петр Николаевич был предельно логичным человеком. После получасовых пустых ожиданий Петр Николаевич решил так: спутал. Опять, дурак, спутал! Наверное, Настюша имела в виду не полдевятого, а девять тридцать, то есть полдесятого! Петр Николаевич обрадовался простой догадке, перестал уповать на часы и сел на остановку ждать.

...Настю знакомая фигура несколько раздражала. Ей не нравилось то, что, назначив свидание, она об этом забыла. Настя пошла умываться, решая, что же делать дальше. И решила: сей же час начнет приводить себя в порядок и краситься, Петр Николаевич подождет часок, зато потом она выйдет к нему во всей красе. И все бы было радостно и счастливо, если бы после утреннего умывания не раздался из кухни грозный папин голос:

— Настя, кушать!

...Петр Николаевич тем временем блаженно думал о жизни и о работе, но в конце всякой его мысли непременно появлялась юная круглолицая девица Настя. Например, Петр Николаевич думал о дальнейшей жизни, представлял себе загс, ковровую дорожку, идет он, значит, потом поворачивает голову налево — и видит Настю. Или, например, выгравировал он самый свой лучший камень, гордится им, поворачивает голову налево — и знакомый голос тихо говорит: «Молодец!» Обыкновенной бутовской девочкой была Настя, и эта мысль почему-то особенно вдохновляла Петра Николаевича. Петр Николаевич забыл о времени, а когда вспомнил, было уже десять. «Странно, — подумал он, — задерживается».

...Настя в десять часов практически села краситься, но в этот ответственный момент мамаша ее вспомнила, что сегодня воскресенье, и заставила дочь мыть пол во всем доме.

...Когда в пол-одиннадцатого Петр Николаевич трезво взглянул на себя, ему подумалось, что напрасно он снял меховую подкладку. Петру Николаевичу стало холодно, у него слегка помутился граверский рассудок. Петр Николаевич, чтоб не закоченеть окончательно и предстать перед любимой в нормальном, здоровом виде, решил согреться в ближайшем гастрономе. Он быстро пошел туда и встал около батареи. Простоял пять минут и подумал: «А если она сейчас придет?» Тогда он быстро купил стакан горячего чая и побежал на свой пост.

...В двенадцать Настя закончила мыть пол и забыла за работой о Петре Николаевиче. В двенадцать часов десять минут Настя села пить чай. В двенадцать часов тридцать минут Настя посмотрела в окно, и ей стало немного стыдно.

...Петр Николаевич сидел и думал.

...Когда Насте стало немного стыдно, она решила сесть краситься, но тут позвонила подружка и разбила все планы. Настя была болтливой девушкой.

...В час дня Петр Николаевич отметил, что ждет Настю на холоде уже четыре с половиной часа и это почти любовный подвиг.

...В полвторого был семейный обед. На семейном обеде все молча жевали борщ со сметаной, только папа изредка спрашивал дочь: «Уроки сделала?» — и после некоторой паузы: «Так уроки, говоришь, сделала?» После семейного обеда Настю под бдительным маминым надзором заставили делать уроки. Настя сидела на кухне и учила стихотворение Некрасова наизусть. Стихи учились плохо и медленно.

...Вот что тем временем произошло с Петром Николаевичем. Петр Николаевич в полтретьего решил определенно: он все спутал! Свидание было назначено на полдевятого, но, разумеется, не утра (кто ж в воскресенье так рано встает?), а вечера. Так что Настя придет.

...Выученное стихотворение Настя с мамой отметили полдником. Кушали запеканку со сметаной, запивали все это остывшим чаем.

...В три часа пятнадцать минут Петр Николаевич задал себе жизненно важный вопрос: что делать дальше? Было два пути: уйти (и прийти, соответственно, к полдевятого вечера) или остаться ждать.

...Потом Настя говорила с мамой о жизни. Они выпили еще по стакану остывшего чая.

...В три часа сорок пять минут сердце Петра Николаевича сказало хозяину: «Оставайся ждать!»

...В пять вечера, утомленная Некрасовым, и учебой вообще, и маминым скучным обществом, Настя зашла в комнату полежать на кровати, посмотрела в окно...

...В пять часов семнадцать минут Петр Николаевич проникся логикой своего сердца. Логика была чрезвычайно проста: Петру Николаевичу просто некуда было идти. Только домой, а дома скучно, а жизнь скучная Петру Николаевичу надоела.

...В шесть тридцать Настя...

...В семь часов пятнадцать минут решительный Петр Николаевич...

...В восемь вечера был ужин...

...В восемь тридцать вечера Настя на свидание не пришла. В восемь сорок тоже не пришла. И даже в девять вечера не пришла. Тогда Петр Николаевич порешил окончательно: спутал все на свете! Договаривались они, наверное, на понедельник. На полдевятого утра! На всякий случай нерешительный Петр Николаевич решил подождать еще полчасика. Он сел, положил цветы рядом с собой и, кутаясь в свою легендарную любимую куртку, начал думать. Но думать ни о чем не получалось.

Петр Николаевич смотрел на одинокий фонарь. Он видел, как фонарь порой моргает нерешительно и то увеличивается, то уменьшается в размере. В любое другое время Петр Николаевич сказал бы себе: у меня плохое зрение, это все поэтому. Но сейчас Петр Николаевич так не думал. Петру Николаевичу казалось, что фонарь дышит.

Потом фонарь перестал дышать, то есть выключился, потому что в городе имелись некоторые энергетические проблемы и на электричестве экономили.

Петр Николаевич заснул и видел сон. В этом сне, разумеется, были две самые важные вещи в жизни Петра Николаевича: Настя и граверский молоточек. Настя держала молоточек в руке, стояла спиной к Петру Николаевичу и лицом к большой черной мраморной доске. Что-то гравировала. Первое слово Петр Николаевич видел. Второе открывалось постепенно. «Д»... «У»... Наконец работа Настина закончилась. Она поправила свой короткий сарафан, отошла в сторону, повернулась лицом к своему поклоннику и широко улыбнулась. Показала рукой на надпись, типа, как вам, Петр Николаевич, моя работа? А написано было: «Прощай, дурачок!» Петр Николаевич прочитал надпись с некоторым умилением, потом опять захотел увидеть Настю, но ее уже не было. Грустно стало Петру Николаевичу. Резкий февральский холод обдал его, и он умер на скамейке остановки так, как умирают обычно алкоголики.

Саша ИВАНСКИЙ