1942
«ВЫ ДОСТОЙНЫ БЫТЬ ЕВРЕЕМ...»
...Ранним летним утром к воротам дачи подъехала легковая машина, из которой вышли двое мужчин в штатском, и предложили ей проследовать за ними. «Это ненадолго, — вежливо объяснили они. — Мы должны задать вам несколько вопросов, после чего вы сможете вернуться к своей семье». Она не вернулась ни к вечеру, ни на следующий день, ни через неделю. Внутренняя тюрьма на Лубянке, лагерь на Крайнем Севере, потом — снова арест, ссылка в Туруханск... В Москву Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой, смогла вернуться лишь через пятнадцать лет. Ни ее родителей, ни брата к тому времени уже не было в живых.
В лагере, как рассказывала потом Ариадна Сергеевна, было много поляков, пострадавших за то, что имели «неподходящую» национальность. В одной из партий заключенных оказались два раввина. Один — старый, с седой, раздвоенной бородой, с длинными пейсами, в лапсердаке, надетом под телогрейку. Второй — совсем молоденький, улыбчивый и скромный. Наверняка в лагере их обоих ждала незавидная участь. По еврейскому закону раввин ничего не мог делать, совсем ничего, только молиться. Если бы он прикоснулся к какой-либо работе, то он — конченый человек, для него это равносильно духовной смерти или перерождению.
Но этим «служителям культа», можно сказать, повезло. Начальником швейного цеха, куда их определили на работу, был некто Либерман, посаженный, как говорили, то ли за растрату, то ли за хищения. Атеист и человек весьма трезвый, он все-таки в глубине души верил, что где-то есть еврейский Бог, который зорко наблюдает за всем происходящим на грешной земле. Поэтому, наверное, используя свое положение, Либерман решил организовать в цехе гардероб. Прибил доску с гвоздями, огородил ее и внутрь посадил старого раввина. Так тот и просидел весь срок у пустой вешалки, ибо кто же будет в зоне что-то сдавать в гардероб, когда и так, без гардероба, могут обчистить за милую душу. Сидел год за годом и молился.
Пристроив старого, Либерман задумался о том, куда же приставить молодого. И он придумал ему должность контролера по качеству. Раввин ходил вдоль конвейера и следил за работой. Никаких замечаний по качеству он, само собой, не делал. Ходил, смотрел, слушал совершенно невообразимые по непристойности песни, разговоры, ругань уголовниц — и улыбался, посматривал на всех лукавыми глазками.
Так они и жили до той поры, пока наконец советская власть не решила: чем зря по лагерям кормить этих поляков, лучше сформировать из них национальную армию. В лагерь пришел приказ отправлять всех поляков куда-то на сборный пункт.
«В один прекрасный день, — вспоминала Ариадна Сергеевна, — к нам в цех пришел конвой, чтобы довести наших поляков до вахты: перекличка, то да се, потом пошли к дверям. Оба раввина шли рядом. Около меня они остановились, и молодой сказал:
— Встань и выйди!
Я встала, подошла к ним. И молодой раввин, серьезно глядя на меня своими всегда лукавыми и улыбающимися глазами, сказал с сильным польским акцентом:
— За весь наш трагический путь, в каждом лагере, где нам приходилось быть, мы составляли список евреев, за которых будем молиться Богу. В этот список мы включили и нескольких иноверцев, которые достойны были бы быть евреями. Мы хотели, чтобы вы знали, что в этот список вошли и вы и мы будем за вас молиться нашему Богу».
Растроганная Ариадна Сергеевна всплеснула руками и поцеловала обоих. Старый поник головой и пошел вслед за конвоем, а молодой сказал ей, укоризненно улыбаясь:
— Ох, зачем же вы его поцеловали? Разве вы не знаете, что прикосновение иноверца оскверняет? Уж поцеловали бы одного меня...
Екатерина САФОНОВАНа фото: Малоизвестная страница второй мировой войны. Братья по оружию: индийские и английские солдаты вместе с бойцами Красной Армии в Иране.
На фото Анатолия Морозова: 1942 г. Выход из окружения.