Серебряный мир

В Дагестане, где уже много лет не прекращаются военные действия, есть село, сумевшее избежать религиозных и межэтнических конфликтов,— его смело можно назвать самым безопасным местом республики. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова побывала в высокогорном селе Кубачи и выяснила, почему там никто ни с кем не воюет.

"Это глобализация виновата"

В Дагестане в шутку говорят, что иностранцы и россияне знают о республике только две вещи: здесь родился и жил прекрасный поэт Расул Гамзатов, написавший слова знаменитой песни "Журавли", а еще в горах есть село Кубачи, в котором уже несколько веков делают потрясающей красоты изделия из серебра и золота.

От Махачкалы до села Кубачи три часа езды на хорошей машине. Дорога круто уходит вверх по серпантину — в облака, туда, где еще лежит снег и орлы парят так близко, что, кажется, можно кормить их с рук.

Кубачи — это особенный мир. Другая планета, параллельная реальность. Здесь тихо так, что слышно, как ветер гонит облака. Здесь на тебя внимательно смотрит первый же встречный человек — как будто оценивает, друг ты или враг. И ты улыбаешься, а он уже жмет тебе руку и тащит тебя домой — пить чай и греться, потому что в Кубачах всегда холодно, даже летом.

Местные женщины идут тебе навстречу в одинаковых легких пледах в крупную клетку. На головах у них белые ажурные платки. Говорят, такие платки кубачинские женщины носят много веков и невозможно заставить их сменить эти головные уборы. Платки вяжут крючком, это умеют делать девушки в каждой семье. Раньше женщины выгоняли коров и овец на пастбище и по дороге вязали. Сейчас скот есть далеко не в каждой семье, но традиция осталась: кубачинки вяжут на автобусных остановках, пока ждут транспорт.

Когда местные женщины выезжают из села, они переодеваются в обычную одежду, ничем не отличающуюся от той, которую носят остальные дагестанские женщины в возрасте: темные юбки, шифоновые или шерстяные платки темного цвета. Но, вернувшись в родное село, едва выйдя из автобуса, они как по команде достают из сумок свои белые ажурные платки и покрывают ими голову. Это очень красиво.

Жизнь здесь течет размеренно, все расписано по дням и часам. На рассвете те, кто держит скот, выгоняют коров и коз на пастбище. По дороге женщины собирают мелкие горные цветы — потом эти цветы вы увидите в их домах на обеденных столах.

В первой половине дня почти в каждой семье мужчины приступают к своей основной работе. Каждая семья в Кубачах имеет специальность. Кто-то делает браслеты и кольца из серебра, кто-то — золотые изделия. Кто-то — посуду, а кто-то — мечи и кинжалы. Одна семья занимается гравировкой, другая — чернением, третья вытачивает мельчайшие сетчатые узоры.

Яхья Шахаев — специалист по перегородчатой эмали, эта тонкая ювелирная работа отнимает у него весь день. Яхья — предприниматель, но работает дома. В его красивом, ухоженном доме мастерская — единственное место, где царит беспорядок. Серебряные изделия и крошечные серебряные геометрические фигуры, необходимые для работы в технике перегородчатой эмали, кажутся диковинными существами, заполонившими огромный деревянный стол.

Вместе с Шахаевым в домашней мастерской работают два его сына. Детей в Кубачах с раннего детства родители обучают всем тонкостям ремесла. Считается, что кубачинское художественное искусство сохранилось только благодаря крепким семейным традициям: секрет старинного ремесла передается из поколения в поколение, и нет никаких пособий, по которым человек со стороны мог бы научиться создавать такие изделия. Любовь к металлу передается здесь детям с молоком матери, и шестилетний ребенок уже может набросать простые с виду цветочные сюжеты, которыми так славятся кубачинские изделия. Дети школьного возраста обучаются в Кубачинской школе искусств, где преподают местные же жители. Несколько кубачинских мастеров носят звания народных художников России, так что лучших преподавателей для школьников не найти.

Яхья говорит, что раньше все кубачинские дети становились ювелирами и оставались жить в селе, но сейчас многие выбирают другую профессию и уезжают в город. Здесь очень трудно жить зимой и весной: холодно, и, чтобы держать дом в тепле, нужно прикладывать много усилий. В прошлом году в село провели газ, что в какой-то степени остановило отток населения, но топить большие каменные дома дорого, особенно если семья мало зарабатывает на своем ювелирном промысле.

"Мой старший сын стал врачом,— рассказывает Яхья.— Это хорошая профессия, нужная людям. Кубачи пустеют, молодежь уезжает. Трудно стало работать, выживать на рынке... Людям проще купить в магазине заводскую вещь, чем покупать изделие ручной работы: оно же дороже".

И добавляет: "Это глобализация виновата..."

В соседней с мастерской комнате — семейный музей с камином, заполненный старинными медными кувшинами, посудой, фарфором, текстилем. Такие музеи есть в каждой кубачинской семье, объясняет Яхья. По традиции, когда девушку выдают замуж, родители отдают вместе с ней в новую семью семейные реликвии. По этим реликвиям можно изучать историю рода: некоторые изделия насчитывают несколько веков. В этом уютном музее понимаешь, что слова "дом", "семья", "родина" для местных жителей наполнены особым смыслом. Как и белые платки, веками покрывающие головы местных женщин, это якоря, которые держат кубачинцев, даже если они живут далеко от этих мест. Наверное, поэтому в селе так много крепких каменных домов, в которых никто не живет. Каждый кубачинец считает своим долгом сохранить отцовский дом или на худой конец построить себе новый, чтобы когда-нибудь, пусть даже в старости, сюда вернуться.

"Отсюда тоже видна Россия"

В самой высокой части села — на высоте 1800 метров над уровнем моря — живет большая семья Алмасовых.

В этой части Кубачей они единственные, кто никогда не уезжает из села. Ахмедхан Алмасов много лет проработал на местном художественном комбинате мастером, потом преподавал в школе искусств. "Это была единственная общеобразовательная школа в СССР, которая давала профессию,— рассказывает Ахмедхан.— Из комбината в школу приходили мастера, отбирали выпускников и забирали к себе работать. Мы постоянно получали медали, нашим ученикам присваивались разряды в школе, они становились народными художниками СССР. Тогда было важно быть художником, делать красивые вещи, участвовать в выставках. Сейчас время другое, деньги стали важнее всего, и люди тоже изменились".

Он говорит, что работы теперь у кубачинских мастеров мало: сырье дорогое. Килограмм серебра стоит около 40 тыс. рублей, покупают серебро в основном в банках, а те, у кого денег не хватает, скупают лом. Спрос на редкие, эксклюзивные вещи падает, поэтому и возможностей вести полноценный бизнес все меньше. "Если ты частный предприниматель, то ты должен только пенсионных отчислений делать 36 тыс. рублей в месяц,— говорит Ахмедхан.— А всего налогов выходит около 50 тыс. рублей в месяц. Причем не важно, сколько ты заработал — миллион или 10 тыс., вот эти 50 тыс. ты должен заплатить в любом случае. Вот и закрываются частники, а молодежь уезжает в город".

Работа мастера тяжелая: целыми днями он сидит согнувшись над рабочим столом, гравируя свои изделия (кубачинские мастера славятся именно техникой глубокой гравировки). Особенно сложно работать зимой на местном комбинате. "Здесь всегда было тяжело топить дома, зимой сидишь работаешь — вода замерзает, руки немеют,— рассказывает Ахмедхан.— У меня за годы работы горб вырос. Конечно, молодым не хочется такой жизни. Вот у нас половина домов в Кубачах пустые. В нашем квартале все уехали, я один хозяин и президент". Ахмедхан улыбается и сразу как будто молодеет.

Сын Ахмедхана Курбан — народный художник России. Он мастер по холодному оружию: кинжалам, ножам, саблям, кортикам. Его работы выставлялись в Москве и Петербурге, они занесены в художественные каталоги, которые мне прямо тут, в семейной мастерской, показывают. Сами клинки куют мастера в Кизляре, они восстановили старинные технологии дамасской стали, и теперь их оружие известно по всему Кавказу. Курбан Алмасов закупает заготовки у кизлярских мастеров и приступает к их обработке. "Самое сложное — придумать рисунок,— рассказывает мастер.— Рисунок должен быть особенным, он не должен повторяться в других изделиях, но это обязательно должен быть рисунок в кубачинской традиции".

Кубачинский узор выстраивался в течение многих веков. В образах фантастических животных в нем нашли отражение отголоски древних языческих культов, а также традиции искусства Востока с его растительными узорами. Кроме этого кубачинский узор стал своеобразным художественным форпостом между Россией и Ближним Востоком, между христианским миром и исламским. Он формировался во взаимодействии с национальным искусством России, Грузии, Северного Кавказа и Средней Азии. Так появились москов-накьиш (московский или русский), чаргас-накьиш (черкесский), гурже-накьиш (грузинский), бухаре-накьиш (бухарский) и иран-накьиш (иранский) орнаменты.

Все виды кубачинского орнамента определяются как угбуган-накьиш и делятся на несколько типов. Помимо названных этнических орнаментов это могут быть "заросли" — орнамент, похожий на разросшиеся, вьющиеся побеги дикого растения; замкнутый узор в виде фигурного медальона, которым может стать любая геометрическая фигура, а также многолепестковые розетки и все виды цветов; ветка дерева — растительный орнамент с замкнутой симметричной композицией; сеть — ритмично повторяющийся плотный растительный орнамент с симметричной композицией. Все виды орнаментов могут сочетаться в разных вариациях в одном изделии и позволяют художнику фантазировать.

Курбан Алмасов может неделями работать над орнаментом для рукоятки кинжала, и его терпение вознаграждают знатоки, которые ценят его работу и время от времени обеспечивают заказами.

У Курбана трое маленьких детей, старшему сыну шесть лет, и он уже проводит в мастерской отца по несколько часов в день. Уезжать из родного села Курбан не собирается, хотя его отец говорит, что в городе и клиентов было бы больше, и возможностей для творчества, да и в выставках он бы участвовал чаще. "Здесь все мое, я здесь на своем месте",— говорит Курбан. Я вижу, что его отцу приятно это слышать, но он качает головой: "Трудно тут молодым".

Потом мы сидим в большой столовой на втором этаже дома, пьем чай. За окном мчатся рваные облака, здесь всегда сильный ветер. Видны горы, кое-где еще покрытые снегом.

"Вон там село Амузги,— показывает Ахмедхан на темные горы, расположенные по другую сторону ущелья.— Все говорят, что это мертвое село. Но оно не мертвое. Там живет одна старая женщина. Там нет света и газа. Ничего нет. Дети хотели забрать ее в город, а она отказалась. Говорит, что умирать надо на своей земле. Так вот, если бы эта женщина оттуда уехала, то считалось бы, что Дагестан электрифицирован на 100%. А так — только на 99,9%".

Глаза Ахмедхана смеются. Он рад, что по ту сторону ущелья живет старая женщина, которая не дает умереть селу Амузги.

И вдруг, как бы споря сам с собой, говорит, что уезжать и молодым отсюда никуда не нужно: "Отсюда тоже видна Россия — если вдаль умеешь смотреть".

"Вожди живут меньше, чем художники"

В музее при Кубачинском художественном комбинате имени Расула Алиханова хранятся уникальные изделия работы мастеров XX века и несколько раритетов прошлых веков.

Самый известный экспонат — сабля с двойным лезвием иранского правителя XVIII века Надир-шаха Афшара. Сабля из дамасской стали, а эфес к ней сделали кубачинские мастера. На лезвии на языке фарси мелким убористым почерком изложена вся история Надир-шаха. В 1993 году сторожа музея убили, а саблю украли. Организатором кражи был глава районного КГБ, заказчики находились за границей. Кубачинцы, узнав о пропаже раритета, оцепили все дороги и сами поймали грабителей. "У нас все друг друга знают, незнакомых людей сразу видно, вот их быстро и поймали",— объясняет директор музея Гаджи-Ибрагим Никаев. Организатор кражи получил девять лет тюрьмы, а сабля вернулась в музей. Это самое громкое происшествие последних десятилетий. Кубачи — мирное село, его обходят стороной и преступники, и религиозные радикалы.

Другая реликвия музея — китайская ваза из Эрмитажа. "Один наш кубачинец еще в дореволюционное время работал реставратором в Эрмитаже, ему вместо зарплаты отдали эту вазу,— рассказывает Никаев.— Он вез эту вазу из Буйнакска на ишаке. В советское время его раскулачили — и вазу забрали в музей. Сам реставратор во время войны умер в Ленинграде, в блокаде. А ваза теперь у нас".

А с вазой из серебра и слоновой кости случилась почти анекдотичная история. Над этой резной вазой кубачинские мастера работали несколько лет. Профиль Иосифа Сталина на ней выточен с особым изяществом. В 1952 году ее подарили вождю. А в 1953-м, после смерти Сталина, в сельсовет Кубачей позвонили и сообщили, что лучше бы они свою вазу забрали, а то ее выкинут, потому что началась борьба с культом личности. "Для вас культ личности, а для нас произведение искусства",— ответили кубачинцы и отправили в Москву целое посольство. "Едва успели,— говорит Никаев.— Вазу нашли уже в мусорной корзине. Теперь эта вещь напоминает нам о том, что вожди живут меньше, чем художники".

Кубачинцы всегда отличались каким-то особым хозяйственным духом. Не зря именно здесь советская власть раскулачивала крестьян с особенной злостью: слишком состоятельными и независимыми всегда были местные жители. Во время Второй мировой войны кубачинцы отдали все свое фамильное серебро, чтобы купить муку. Потом, в 1960-е, когда нарастили жирок, ездили по всему Кавказу, выкупая свои вещи обратно. За годы советской власти этот особый дух не выветрился: кубачинцы и сегодня считаются хорошими и бережливыми хозяевами.

До первой четверти XX века кубачинские мастера работали на дому, а в 1924 году создали артель художников. В 1975-м здесь был построен художественный комбинат, который стал известен далеко за пределами Дагестана. Комбинат работает и сегодня, но если в советское время он обеспечивал работой 800 человек, то сейчас — только 200. Это огромное здание не отапливается: не хватает денег на его содержание. Только в нескольких мастерских стоят обогреватели. "Чтобы одна серебряная стопочка с кубачинским узором попала на прилавок магазина, над ней должны поработать 12 мастеров-специалистов,— рассказывает Гаджи-Ибрагим Никаев.— Кто-то придает форму, кто-то придумывает и наносит узор, кто-то занимается глубокой гравировкой, кто-то чернением, кто-то конечной обработкой напильником и наждаком. Но у нас есть и мастера, которые могут в одиночку из пластины создать готовое изделие. Правда, они иногда уходят в частный бизнес".

Готовую продукцию упаковывают в коробки и везут в Махачкалу — там проверяют качество изделий, ставят пробу 875 и отправляют в Москву на продажу. Продукция комбината продается, но средств от выручки едва хватает, чтобы выплатить небольшую зарплату работникам. О развитии производства здесь уже не мечтают, хотя потенциал у предприятия колоссальный.

Мы покидаем Кубачи вечером. Нас провожают новые знакомые, с которыми мы, кажется, так и не наговорились. Ощущение стабильности, покоя, безопасности медленно тает по мере приближения к Махачкале. В городе снова неспокойно, в районах проходят спецоперации. Уставшие от этой непрекращающейся гражданской войны дагестанцы в вечерних беседах говорят, что хотят уехать из республики навсегда. Кубачи отсюда кажутся оазисом доброты, тепла и света. Это одно из немногих мест Дагестана, совсем не подверженных влиянию религиозных радикалов. Вряд ли это связано с тем, что кубачинцы много веков были язычниками и очень поздно приняли ислам: когда-то все дагестанские народы исповедовали язычество. Скорее всего, важную роль играет сильная привязанность к национальным традициям. Местные чиновники говорят, что новый президент Дагестана Рамазан Абдулатипов вскоре после вступления в должность заявил своим подчиненным, что надо всячески поощрять и поддерживать национальное многообразие и что именно традиции — лучшая защита от радикалов, которые не признают национальные особенности и считают, что религия должна их стирать. Правда, чрезмерное увлечение национальными традициями таит в себе другую опасность — это может привести к росту националистических настроений, что на Кавказе часто становится причиной конфликтов. Но дагестанцы убеждены, что их эта угроза не коснется: здесь полсотни разных народов, которые привыкли веками жить на небольшой территории. И каждый понимает, к чему может привести одно неосторожное слово.

Впрочем, у феномена села Кубачи может быть и более простое объяснение: там почти нет безработных. Правда, в этом "виноваты" не власти и государство, а все та же национальная традиция, давшая людям работу на века вперед.