London Eye
Наш лондонский резидент НИКИТА КОЛЕСНИКОВ решает подстеречь олимпийских гостей Лондона в Британском музее, но обнаруживает, что в честь Олимпиады тот никак не перестроился. Однако в любом случае Британский музей — хороший повод порассуждать о британском характере.
Британский музей спокоен и величав. Его служители, переполненные сознанием собственной изящности, увидев меня, тянутся навстречу, но, узнав, что я из прессы, быстро теряют интерес.
— Музей закрыт,— говорят они мне.
Ну конечно. Неужели они думают, что в полшестого вечера музей уже никому не интересен? Сейчас, когда Лондон полон олимпийских гостей. А оставить его открытым до 12 ночи, например, они не додумались.
Но мне нужно было срочно позвонить в редакцию! А телефон, как это обычно бывает в самый неподходящий момент, неожиданно, жестоко, бессмысленно и беспощадно выбыл из строя. Я решил просить помощи у всех.
— Друг, телефончик не дашь позвонить? — спрашиваю я у крутящегося рядом человека в красной униформе, как-то связанного, видно, тоже с музеем. Он нерешительно подходит ко мне, окидывая взглядом мои татуировки и надпись "Russia" аршинными буквами на футболке. В его взгляде недоверие. Но не подойти все-таки нельзя, и он мелкими шажками приближается.
— У меня очень важный звонок, понимаете? Просто позарез надо... Десять секунд!
— Давайте,— решается человек и протягивает мне iPhone чуть ли не пятой версии. А я-то думал, что англичане никогда не помогут попавшему в беду... Ай, молодец! Я с огромным облегчением выдыхаю, но в самый последний момент человек отдергивает руку.
— Ой!.. Это мой автобус, простите.— И он, торопясь, трусит за гигантским автобусом.
Я остаюсь стоять несколько разочарованный, но... надежда умирает последней. Я решил взять в оборот очередного служителя музея.
— Да, сейчас я приму гостей и можете позвонить,— с улыбкой сказал мне он.
Гостей?.. Автобус раскрыл двери, и из обитых пурпурной тканью недр появились дорогие гости. Жеманные, гордые и прекрасные, они проплыли к входу в музей, сопровождаемые расплывающимся в улыбках служителем, и исчезли, как прекрасный мираж, оставляя за собой запах дорогого кофе и Givenchy.
И тут до меня сзади донеслось: "Еда меня добила! Fish & сhips — беспредел..." Произнесено это было с до боли мне знакомой московской протяжкой. Я извернулся и кинулся на голос, крича "Девушки!" с несколько сомнительным энтузиазмом. Девушки обернулись. Удача!
— Я российский журналист! — выпалил я. Про то, что журналистом я стал только недавно, в России не был 11 лет и говорю по-английски больше с американским акцентом, чем с русским, я рассказывать им не стал.
На этом одна из девушек с удовлетворением и сразу включила микрофон на своем телефоне, а другая начала оперативно задавать вопросы. Некоторое время интервьюировали меня. Ошеломленный таким разворотом, я даже как-то забыл, что у меня срочное дело для редакции, пока краем глаза не заметил, что тот самый музейный гид сфотографировал гостей у входа и повел внутрь. Ага, для публики, значит, закрыт музей? Ах, равные права... Ах, демократия... Вот, значит, как.
— Вы не считаете, что англичане, простите, бессердечные сволочи? — решил потроллить я новообретенных знакомых, надеясь, что они не приведут мое имя в своей газете. Все-таки я с англичанами много прожил и знаю их лучше, чем кто-то другой.
— Они другие,— политически корректно ответила одна.— Они просто очень жестко воспитаны. Пуританское воспитание, понимаете... В глубине души-то человек — это человек.
— А вы в курсе, что Общество охраны домашних животных основали тут на 40 лет раньше, чем Общество защиты детей? — спросил я.— Это вам ни о чем не говорит?
— Они сдержанные, да, в проявлении эмоций,— согласилась девушка, заступаясь за англичан.— Но они толерантны к иностранцам.
Тут я вынужден был с ней согласиться:
— Мне тут на днях сказали, что, когда Олимпиада закончится, все вернется на круги своя — поезда будут опаздывать, англичане будут хмурые ходить и толкаться локтями в метро...
Девушки звонко рассмеялись.
— Вот это юмор! — восторженно сказала другая.— Видите, как они смеются над собой!
— Но это фасад! — воскликнул я.— Это витрина! Юмор! Вежливость! Учтивость! А если вы будете тонуть, вам же руки не подадут.
— Ну это как сказать. Мы видели карикатуру, где тонущий человек сначала просто кричит "Help!" и англичанин проходит мимо, морща нос. А потом он кричит: "Извините, пожалуйста, вас не затруднит оказать мне такую любезность и помочь? Я страшно извиняюсь за такую наглость", и тот ему с радостью кидает спасательный круг.
— Англичане — не сволочи,— твердо сказала вторая девушка.— У меня есть один друг-англичанин. Он Достоевского читает.
— Да он, может быть, и читает его,— сказал я.— А вот вам хоть один друг-англичанин помог в минуту бедствия?
— С англичанами,— с достоинством сказала девушка, глядя на меня огромными голубыми глазами взглядом ангела из "City of Angels",— я в бедствия не попадала... Деньги, правда, одалживали.
— Но не помогали.
— К ним нельзя звонить в три часа ночи и залезать в душу. Это правда.
Я делал это с ними бесчисленное количество раз и каждый раз получал в ответ ярость.
— Нельзя,— согласился я.
— Но у них есть хорошие стороны. Нам стоит поучиться у них вежливости.
— Это может быть,— согласился я.— Но мне русская невежливость даже симпатична. Я со всеми братаюсь, даже если меня окликают по-русски "чувак" или "эй, брат, стоп, раз-два, третьим будешь?". А что, собственно, плохого в этом?
— Вежливость,— сказала девушка,— это важно, понимаете? Этикет. Это хорошая черта. Воспитание.
Мы стали прощаться, потому что я вновь заметил моего гида, который освободился наконец и теперь опять улыбался мне из-за толстой стальной решетки ограды музея.
Господи, телефон!
— Дружище! — окликнул его я.
Он улыбнулся и помахал рукой.
Я сделал ему жест, поднимая большой палец и оттопыривая мизинец и прикладывая руку к уху с отчаянным выражением на лице: мол, форс-мажор полный, зашиваюсь, надо!
Он улыбнулся еще теплее.
А телефончик-то так и не дал...