Проще простого было бы взять сейчас и сравнить только что вышедший шикарный том "Мировой кухни" Елены Чекаловой — с хрестоматийной "Русской кухней в изгнании" Вайля и Гениса. Тем более что нынче как раз исполняется двадцать пять лет первому изданию непревзойденного шедевра русской гастрономической словесности. И конечно, книжки эти роднит многое: умение новыми глазами взглянуть и на хорошо знакомый предмет, и на затертый, затасканный навык; и в то же время — готовность с легкостью принять и адаптировать чужое, незнакомое, иногда странное, местами противное; и тут же бросающаяся в глаза щедрость, точнее даже расточительность автора,— когда на каждом следующем развороте, в каждой следующей главе, как в борще, что называется, ложка стоит, и слышится стон издателя, умоляющего не наталкивать текста и картинок в верстку так туго, "поберечь матерьяльчик" на продолжения и сиквелы. Тем более что они предстоят автору и читателю неизбежно.
И вообще — как уже было сказано: "Вольный воздух. Ничего принудительного. Множество затей и фантазий... Неназойливая, необременительная ученость... Незыблемые ценности не стоят на месте, приколотые, как экспонаты, по научным рубрикам... Наше дело не повиноваться, а любую идею подхватывать на лету и продолжать, иногда, может быть, в другую сторону..." И все такое прочее, что очень справедливо писал Андрей Синявский в своем не менее знаменитом предисловии к "Русской кухне", удачно названном "Веселое ремесло".
Не, не... Минуточку...
Погодите: "Веселое ремесло" — это, конечно, Синявский, к Вайлю и Генису, да. Но только к совершенно другой книге предисловие-то. Это к "Родной речи", к замечательно остроумным, убедительным и поучительным "Урокам изящной словесности".
И все же. Синявский своим предисловием отзывался на угрюмые пророчества насчет того, как "Скоро читать и производить книги будут одни компьютеры. А людям достанется вывозить продукцию на склады и на свалки!". В то время, в конце 80-х прошлого века, как раз поднялась первая волна тоскливого пессимизма относительного завтрашнего дня мирового книжного дела. Никаких еще букридеров, никакого интернетовского пиратства не было слышно еще и духу, но все равно книжное будущее выглядело жутко уныло. И Синявский приветствовал живую и увлекательную "Родную речь" Вайля и Гениса именно "на этом индустриальном фоне, в виде оппозиции, в опровержение мрачной утопии".
Вот ровно так же, в этом самом смысле мы вправе радоваться теперь работе Лены и Лени. Прошу прощения за этот немножко панибратский тон, но я уж именно так позволю себе именовать равноправных соавторов книги.
Лена вложила сюда, под этот переплет, колоссальное упорство и поистине энциклопедическую гастрономическую ученость, наработанную целой эпопеей поездок, знакомств, учеб, дегустаций и дотошных расспросов. Глядя на нее, год за годом методически объезжающую мир в поисках кулинарных таинств, истин и секретиков, а потом упорно, на собственной кухне, превращающую собранное в наработанные, натруженные навыки и умения,— ловишь себя на каком-то восхищенном бормотании: вот же без устали, без продыху, ух!..
А Леня — ну, в смысле, Леонид Парфенов, муж Ленин и верный спутник в странствиях за гастрономическим Граалем,— наполняет общую работу виртуозной точностью, раз и навсегда найденной и закрепленной как фирменный стиль, как с полувзгляда узнаваемая манера на знаменитой его книжной серии "Намедни". И эта пинапообразная обложка, при первом знакомстве изумляющая прямо уж какой-то наглой своей непосредственностью, на самом-то деле только Парфеновым, кажется, могла быть высчитана, выстроена, выверена, вымерена с такой хладнокровной скрупулезностью. И эта верстка, конечно, только им могла быть превращена в самостоятельный стилевой аттракцион, изматывающий и исполнителя и, в конце концов, читателя...
Это такая работа, именно: "в виде оппозиции", "в опровержение мрачной утопии". Вооот.
А вы-то уж было совсем уверились, будто не существует в природе никакой такой гастрономической книжки, которая действительно была бы вам нужна по делу. Совсем уж смирились с тем, что последней такой книжкой был толстый том Елены Молоховец, с которого, как у всякого нормального собирателя, ваша коллекция и начиналась.
Кстати, Молоховец и в самом деле надо дома иметь. Рано или поздно родится же, например, экзотическая идея самостоятельно кулич испечь и выяснить, чем, в сущности, он отличается от обыкновенного панеттоне. Ну, или вы решите все-таки выяснить, что внутри у правильной пожарской котлеты. Тут-то вас и будет ждать потрясающее открытие, что с котлетой по-киевски ее вообще-то довольно мало что связывает. И в обоих случаях вам будет важно знать, а еще важнее говорить, что это не просто так кулич и не вообще какая-то там котлета,— а "по Молоховцу".
Но, в общем, с тех пор, как у вас есть уже есть Молоховец (а их наверняка есть две — одна с ятями, а другая без,— сами вспомните, так ведь?), в вас и так зрело подозрение, что все остальное в вашей гастрономической библиотеке торчит там просто так, без дела и смысла. Все это "остальное" — очень точно, совершенно по существу, в качестве устоявшегося уже вполне серьезного профессионального термина, называется теперь food-porn.
Гастрономическая порнография, ровно так же, как и в случае с порнографией классической, предназначена для того, чтобы при помощи ярких впечатляющих картинок, пробудить в потребителе вожделение и вызвать прилив крови к чему-то там важному в организме, где-то внутри и внизу. В данном случае кровь приливает куда-то в район желудка,— в этом вся разница. Но отливает-то все равно от мозга. Рано или поздно кому-то из нас и правда "достанется вывозить продукцию на склады и на свалки"...
Через этап увлечения food-porn'ом этим каждый из нас обязательно проходит. И я, и я, и я в свой час приводил в нервное изумление разноязыких кассирш, когда с натугой подкатывал на расчет свою тележку. И я жарко уговаривал уступить стендистов на книжных ярмарках. А потом слоями выкладывал добычу на дне чемодана, платил в аэропортах за жуткие перевесы, вез, вез, вез, тащил, волок, дома любовно переставлял то в таком, то в сяком порядке. А как же, было. Но однажды вдруг в очередной раз явился по заветному парижскому адресу, на улицу Данте, дом 6, и вместо легендарной, лучшей в мире Librairie Gourmande, обнаружил запертую пыльную дверь с рукописным объявлением "мы переехали". И какое же облегчение — вдруг понять, что знать тебе, куда именно они переехали, совершенно не-за-чем.
Ну да: однажды радость книжного стяжательства сменяется навыком спокойного, расчетливого поиска нужных сведений. Все в гугл, все в гугл — и никакого немотивированно учащенного сердцебиения. Возвращение из отпуска в Малайзии или Аргентине уже не сопровождается целым обозом глупых национальных гастрономических справочников. И уж не поймать нас в предотлетном дьюти-фри на очередную мелованно-иллюстрированную дешевку. Что же, это и есть зрелость собирателя гастрономической библиотеки. Ничего страшного, рано или поздно она приходит.
Приходит — и приносит, иногда совсем неожиданно, страсть к гастрономической книге, вытесняющую лихорадочное любопытство к кулинарному порноальбому. Книге, книге, да, в самом деле, я книгу имею в виду.
Вот так окажется в руках "Made in Italy" Джорджо Локателли — и поймешь, что тут бывают семейные саги, выстраивающие жизнь нескольких поколений огромного патриархального рода в логике полноценной гастрономической эпопеи. Вот так встанешь, прислонившись к стеллажу в магазине, над несколькими первыми страницами "Мяса с кровью" Энтони Бурдена,— и убедишься, что триллеры в мировой гастрономической индустрии, полные страсти ожесточенного соперничества, закручиваются в особенно тугие жгуты. Гастрономическая литература складывается из настоящих книг — книг для чтения, книг с началом, серединой и концом. Книг с автором, живым автором, вот что тут главное, пожалуй.
Лена и Леня свою книгу для нас уже написали. Первую из своих книг. Веселое же их ремесло!