Когда я вырасту, я стану папарацци
Почему непременно надо определять чемпионов во всех областях человеческой жизни, я не знаю. Может быть, это какой-то общечеловеческий комплекс неполноценности или просто глупая мода. Кто есть человек недели, девушка месяца, автомобиль года? Отчего абстракции эти так занимают умы современников, отчего книга Гиннесса, а не какая-то другая, есть книга века — непонятно.
Но моде можно либо следовать, либо игнорировать ее. Последуем: попробуем установить каких-нибудь своих чемпионов. Например: что есть профессия года? "Кем ты хочешь стать, мальчик с лопаткой, ковыряющийся в сугробе?" И вот, пожалуй, профессией года можно объявить одну и только одну — а именно писательскую. Несомненно: профессия-97 — это homme de lettres в самом широком смысле слова. Ни одна другая специальность не привлекла столько внимания и не вызвала такого ажиотажа. И таким образом, сбылась мечта поэта: его рабочий инструмент приравняли к штыку. А мальчик, смахнув скупую детскую соплю с пухлой губы, ответит: "Вырасту и стану папарацци".
Конечно, речь не о литераторах как таковых, но скорее — об архетипе писателя. В пещерах неолита, вечерами, у костра, эти несчастные услаждали сыто порыгивающих охотников всякими россказнями. И в награду получали от вождя, соответственно, кость мамонта с недогрызенными хрящами.
Но прошло время. И вот уже вождь косится на летописца со страхом — репутация и в итоге самая власть вождя зависит от этого мутноглазого хмыря. Хмырь, в свою очередь, роется в бумажонках и изредка взглядывает на вождя со значением: мол, попляшешь ты еще у меня. И холодок бежит по спине руководителя.
Ситуация, когда СМИ почти всесильны (ну и жалобы по поводу такого положения вещей), вообще-то приелась уже настолько, что даже спародировать это интересно не удается. Чему свидетельство — новейший фильм о Джеймсе Бонде. Увы, все вырождается в этом мире — выродился и иронический эпос об английском шпионе. Когда-то счастливо соединявший в себе джеромовского фокстерьера Монморанси и Шерлока Холмса, нынешний Бонд есть не более чем манекен, водитель авто, глотатель напитков, носитель часов и трусов. Но это к слову — симптом же времени в том, что суперзлодеем наших дней, коего сокрушает 007, оказывается медийный магнат. Он хочет затеять мировую войну, чтобы было что освещать его СМИ.
Реальность, как ей и положено, превосходит смелые выдумки художников, а особенно реальность российская. Истекающий год убедительно показал, что нашим-то, собственно, для того чтобы начать освещение войны, никаких специальных поводов не требуется. Стоило, к примеру, отечественным СМИ начать освещать гонорарный скандал, как — глядь! — вот он, скандал, и разразился. По сути, все происходило в пространстве выдуманном, виртуальном — и событие было создано, вылеплено заботливыми руками тех, кто описывал сочинителей.
На деле чемпионской — но в своей, конечно, весовой категории — книжицей был мемуар Коржакова. СМИ, верные традициям советского времени, как-то отнесли данное произведение по ведомству бульварного чтива. А сколько уж объясняли, что никакого бульварного чтива давно нет, а все, напротив, едино. Благороднейший голливудец Клинт Иствуд — и гаер Траволта. Наисерьезнейшие сочинители книг о приватизации — и разобиженный телохранитель. Триумф чистой текстуальности — когда нет ничего невозможного и все, что может быть написано, непременно будет прочитано и востребовано,— триумф, давно предреченный Владимиром Сорокиным, наступил наконец и в прикладной, массовой, политизированной беллетристике.
В визуальных жанрах тоже. Не говоря уж о том, что медийные и общественные церемонии, развернувшиеся после смерти принцессы Дианы, совершенно затмевали само событие. Нечто странное, особые зрительные эффекты явил и недавний трагический эпизод в Москве, у шведского посольства.
Тысячу раз показанные по всем каналам кадры... Три выстрела — и вот, взбрыкнувшие и рухнувшие за дверцей видавшего виды "вольво" ноги подстреленного террориста.
Ноги мертвеца. И обширные словесные массы, потоки бессмысленных комментариев, мутные (от вранья?) глаза чекистов. На деле же смерть, снятая в реальном времени, и бессмысленный вопрос, повторяемый раз за разом,— что же там все-таки на самом деле произошло? — есть некая эмблема той власти СМИ, под которой мы прожили год.
Удивительным образом комментарий обладает свойством изменять структуру события. В отсутствие телекамер, возможно, развитие событий у стен посольства было бы иным.
И уж конечно, иной была бы картина российской политики в конце 1997 года. Понятно, что Новый год — рубеж достаточно условный. Но удивительно, как каждый раз и в самом деле что-то меняется в мире после 1-го января, даже если мы и не верим в эти перемены. Чего же пожелать в новом году? Журналистам сдержанности — и папарацци, соответственно, скромности? Наивно. Или зрителям — дальнейшей недоверчивости? Тоже как-то чудно будет: куда уж больше?
Странным образом ньюсмейкеры, те, кто создает сердцевину событий, в качестве объектов новогодних пожеланий приходят в голову в последнюю очередь. Что ж, информация — это товар, и судьба ее, как, например, судьба котлеты в супермаркете, зависит прежде всего от коробочки.
МИХАИЛ Ъ-НОВИКОВ