Борис Ельцин наложил вето на закон "О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации".
Президент мотивировал свое решение тем, что "закон ставит во главу угла одностороннее решение проблемы перемещенных культурных ценностей без учета общепризнанных норм международного права", что ослабит позиции России на уже ведущихся переговорах. Кроме того, он отметил, что "из законопроекта следует безусловное отнесение культурных ценностей к федеральной собственности, что неизбежно повлечет за собой сложные судебные процессы при экспонировании их за рубежом или принципиальную невозможность их экспонировании во многих странах мира".
Выступления президента против Думы стали уже привычными, однако на сей раз он выразил свое резкое несогласие и с Советом федерации, который впервые солидаризировался с Думой по столь политически важному вопросу (в Совете федерации закон был принят единогласно при одном воздержавшемся, несмотря на то что в июле прошлого года он был почти столь же единодушно отклонен). Таким образом, накануне саммита в Хельсинки президент предпочел скорее выступить в роли единственного гаранта российских реформ (на сей раз идеологических), нежели сделать жесткий антизападный ход в игре против расширения НАТО на восток.
Две точки зрения, которые выявились в нынешнем культурно-политическом споре, состоят не в том, чтобы "все оставить себе" или "все отдать" (с последней позиции не выступает сейчас даже и германская сторона). Решается вопрос — сделать вопрос об обмене памятниками культуры предметом диалога или застопорить его навсегда, заклеймив как "неуместный торг". Закон, мало изменившийся по сравнению с первым вариантом, подвергается критике именно за то, что делает практически невозможным и диалог, и обмен культурными ценностями. Во-первых, в нем игнорируется понятие частной собственности. Во-вторых, почти не делается различия между собственностью стран — бывших противников СССР и стран — бывших ее союзников (например, Франции). Благоприятные условия предусмотрены только для бывших советских республик. В-третьих, процедура обмена культурными ценностями неимоверно усложнена — по поводу каждого книжного тома необходимо принятие специального закона в трех чтениях Думой, утверждение его Советом федерации и президентом.
Обращает на себя внимание, что закон в его нынешнем виде саботирует варианты диалога, которые были бы выгодны российской культуре. Поскольку с германской и, например, французской сторон речь идет о предметах искусства и архивах, физически находящихся в российских музеях, а с российской стороны — о памятниках, физически безвозвратно утраченных (новгородские церкви с их фресками, "Янтарная комната" и другие вещи из петербургских дворцов), такой вариант мог бы включать в себя, например, компенсацию Германией этих разрушений в виде средств на восстановление памятников, причем уничтоженных не только во время войны, но и за годы советской власти.
Таким образом, закон о перемещенных культурных ценностях имеет довольно мало отношения к самим этим ценностям, но играет очень важную роль — индикатора позиции России по отношению к другим странам. В частности, то, что в законе, как во времена "холодной войны", мир делится на Запад и бывший СССР, не может способствовать созданию привлекательного образа России в современном мире. Сторонники закона ясно дают понять, что они предпочитают видеть Россию сильной державой, а не равноправным партнером в мировом сообществе, и, видимо, эту позицию сейчас следует считать преобладающей в российской власти. Так что если вето президента преодолеть не удастся, это откроет путь не новому и более цивилизованному варианту закона, а лишь еще одному витку конфронтации президента с Думой. Поскольку закон фактически уже сейчас действует (на обмен ценностями Думой наложен мораторий), это положение Думу совершенно устраивает.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ