Если даже представить, что всем нужно бежать из России, то и тогда стоит подумать, кем мы будем там, куда сбежим
Цементом русской государственности во все времена была ложь, ложь, ложь. Государство любило врать нам, что жизнь стала легче, жизнь стала веселее, но мы этой легкости и этого веселья никогда не испытывали и вряд ли когда-нибудь дождемся. Мы привыкли жить трудно, чувствуя мучительное атмосферное давление, пригибаясь к земле, и в конце концов выполнили возложенную на нас государственную задачу: мы смирились. Одни поверили в ложь, другие сделали вид, третьи ушли наверх, в туманы лжи. Смирившись, мы с неприязнью смотрим на кучку тех, кто обличает, стремясь эту ложь разогнать. Мы выросли на болоте, и еще неизвестно, что с нами будет, если нас вывести на чистую воду. Мы боимся самих себя.
Я бы посоветовал всем уехать из нашей страны. Всем уехать, оставить только начальников. Пусть они сами себя возглавляют. Потому что, если мы не уедем, мы, конечно, когда-нибудь взорвемся, и будет еще хуже, чем было, и мы еще раз смиримся.
Но мы тяжелы на подъем — мы никуда не уедем. Мы тяжелы на подъем, потому что мы всегда жили и будем жить двойной жизнью. Мы научились дышать ложью, как никто, но мы же научились перерабатывать эту ложь внутри нас в поэзию, живопись, музыку высокого правдивого смысла. Мы стали Пушкиными и Чайковскими внутри нас самих, даже если мы это за собой не замечаем. Это не значит, что все мы пишем стихи или сочиняем музыку, но это значит, что мы — бессознательные артисты. Бомжи и генералы — все играют, все перерабатывают ложь в лепестки роз.
Конечно, из нашей страны надо бежать без оглядки. И многие бегут в надежде обрести свое счастье там, где чистые воды и нет бессознательных артистов. И некоторые испытывают там большую радость: кромешная ложь отступает, работа спорится, все улыбаются. Но почему так много душераздирающих русских эмигрантов, засевших в самых разных странах? Я видел сотни и сотни бежавших, уехавших или уползших. Они, как правило, представляют собой перегной. Им не хватает лжи для переработки себя в Пушкины и Чайковские, у них всего лишь машина, садик, дом и утренняя почта. Они ночами тоскуют по бессознательным артистам, которых они в себе теряют и уже больше никогда не обретут. Их время остановилось на границе, у них реальны в основном воспоминания — живые трупы собственной памяти.
Есть нации, склонные к успешному побегу. Хорошо и много бегут поляки. Адаптируются, сливаются с местным населением, в Германии так совсем растворяются. Но даже в Иерусалиме, где я на днях был на книжной ярмарке, среди наших евреев на исторической родине — казалось бы, родине! — не чувствуется гармонии: порой претензии к России выглядят как скрытая форма ностальгии. И в том же Иерусалиме на ярмарке я встречаю свою давнишнюю подругу, хорватскую писательницу, которой во время ужасной югославской войны пришлось эмигрировать в Амстердам. Я помню огонь и похоть в ее огромных глазах — теперь они спокойны, как блюдца. Она не живет — выживает. Амстердам отвратителен! Он скучный! — Я про себя, выпивая кофе со сливками: А что твой Загреб? — Но тут же подумал: у нее ведь отрезали родной язык!
— Стой! Стрелять буду! — кричали солдатики на русской границе.
От этого крика мне хотелось бежать. Моя мама до сих пор боится, что я эмигрирую. Ее антиэмигрантские аргументы слабели год от года. Журналисты миллион раз задавали мне вопрос: "Почему вы не уехали?"
Я предпочел создать для себя несколько любимых точек в мире и перебегать от одной к другой с лихостью таракана по мере возникновения скуки. Я уворачиваюсь, насколько возможно, от тоски, тошноты и стереотипов. Но язык меня тянет домой.
Писатель — особый случай с отрезанным языком, но и остальным тоже его отрезают при переселении.
Вот и получается, как сказала мне торговка из Старого города в Иерусалиме: "Один язык забыла, другого не выучила".
Но это все-таки экстремальные состояния, и часть уехавших свысока смотрят на бывших своих смиренных соотечественников. Ну и бараны же вы!
Так что же делать молодому, способному человеку нашей страны, из чего выбирать: ложь с музыкой или скука со сливками? И то, и иное — неизбывно. Преуспевание в любом случае эфемерно — если дойти по этому пути до конца. Мы родились таким образом, что независимо от места жительства нас подстерегла засада-судьба.