Вряд ли кто-то сможет точно вычислить момент, когда будущее нефтегазовой отрасли и в России, и во всем мире из определенно известного стало решительно неопределенным. Конечно, было бы заманчиво объявить такой датой июль 2008 года — начало "великого обвала" нефтяных цен. Именно в этот момент стало очевидно то, что раньше осознавали только специалисты: мировой рынок энергетических ресурсов — часть мирового финансового рынка. Любые долгосрочные прогнозы потребления нефти и газа в Китае и Юго-Восточной Азии, оказывается, не имело смысла читать, если не читать вместе с ними свежую статью WSJ об актуальных проблемах рынка субстандартной ипотеки в Калифорнии или исследование рынка кредитно-дефолтных свопов CDS в Европе.
Дело даже не в том, что цена на нефть и газ падала в 2008 году со скоростью, отрицающей возможность существования на этой планете таких уважаемых аналитических компаний, как CERA и IEA — не говоря уже об ОПЕК, через несколько месяцев после обвала официально признавшей неспособность влиять на цены на нефтяном рынке. Если бы цены на нефть просто падали пропорционально общему падению остальных рынков, проблема лишилась бы фундаментальности — но все оказалось гораздо сложнее: мировой финансовый кризис на нефтегазовом рынке буквально уничтожил одни пласты информационной реальности и вынес на поверхность совершенно другие.
С одной стороны, вспомним российскую повестку дня в ТЭКе в 2005-2007 годах. Это всеобщее ожидание, подогреваемое националистической общественной риторикой в России, дальнейшего наступления государства в сырьевой сектор. Это напряженное ожидание инвестиционных решений государства по Штокману и Приразломному, подковерные битвы консорциумов нефтяных грандов, на десятилетия вперед закрепляющих за собой рынок российского СПГ в США. Это акционерная битва в Каспийском трубопроводном консорциуме (КТК). Это опасения Европы по поводу предстоящей экспансии "Газпрома", поддерживаемого E.ON и Eni/Enel, на электроэнергетический рынок ЕС. Это война за Ковыктинское газовое месторождение и бесконечный диалог правительств России и Китая о цене поставок этого газа на азиатские рынки. Это "бумажное" строительство Россией флота танкеров СПГ и, наконец, вращение вентилями и телекамерами на границе России с Украиной и Белоруссией. Логика происходящего была неоспоримой: спрос на энергоресурсы в растущей экономике отстает от потенциального предложения.
Что осталось от повестки в 2010 году? На первый взгляд — ничего. Правление "Газпрома" обсуждает закрытие рынков США для российского СПГ из-за бурного развития добычи сланцевого газа. Танкеры СПГ не под российским, а под катарским и норвежским флагами ставят под сомнение перспективы рентабельность российских газопроводов 1970-х годов в ЕС. Правительство России осваивает тонкости дипломатии в поиске баланса между российскими и западными инвесторами в электроэнергетике РФ. Аббревиатура КТК вновь известна лишь специалистам, а Ковыкта официально признана не интересующей ни "Газпром", ни Китай, ни, кажется, BP. В российском Белом доме обсуждается перспектива дальнейшей приватизации "Роснефти", и недалек, видимо, тот день, когда о разделении "Газпрома" на добывающую и транспортирующую структуры, равно как и о частичном отказе от экспортной монополии, заговорят не "либералы" в правительстве, а само правление компании.
Впрочем, виноват ли в этом именно июль 2008 года? Это крайне сомнительно — на деле почти все происходящее не следствие обвала, а логическое развитие скорректировавшегося, но не исчерпавшего себя органического сырьевого роста 2005-2008 годов и продолжение технологического прогресса в ТЭКе. Широко распропагандированный сланцевый газ — детище $100 за баррель нефти, но не $50. Успешная диверсификация газового рынка ЕС поддерживается сейчас преимущественно новыми проектами России — это и два "потока", "Северный" и "Южный", это освоение рынка ЕС, это интеграция проектов Сахалина в общее развитие Юго-Восточной Азии, как и проекта ВСТО.
Да и прогнозы CERA и IEA изменились лишь на проценты и доли процентов. Разумеется, нефтегазовый мир уже не будет таким, как в 2005 году. У него гораздо более надежные перспективы — во всяком случае, более надежные и основательные, чем летом 2008 года. Все, что было прожектами, ушло на дно под звон margin calls. Остались проекты.