Вчера похоронили первого российского президента Бориса Ельцина. В последний путь первого всенародно избранного главу России проводил специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ.
Прощание с первым президентом страны шло накануне весь вечер, всю ночь и все вчерашнее утро. Я увидел, какая это была очередь, и стоял в ней. Придя к храму Христа Спасителя ровно в полночь, я зашел в него в три утра. И эта очередь — отдельная история в моей жизни, в жизни города и страны.
Еще до полудня свободный доступ в храм был прекращен. Здесь, у тела Бориса Ельцина, постояла делегация московского правительства, потом губернаторы регионов. В храме, казавшемся мне до сих пор огромным, оказалось не так много места.
Потом со Старой площади подъехали три автобуса. В них были студенческие друзья Бориса Ельцина, сотрудники кремлевской администрации, артисты, с которыми дружил он и Наина Иосифовна, члены правительства... Три автобуса были забиты. Идя к ним, в переходе метро я увидел мчащегося мне навстречу Асланбека Аслаханова. На лице его я видел неподдельное отчаяние. Мне почему-то сразу стало понятно, что он просто не успел купить цветов и вот, видимо, понял, что не может сесть без цветов в этот автобус.
Многие люди, сидевшие в них, давно не видели друг друга, и, кажется, у них было слишком много тем, кроме той, на которую последнюю пару тысяч лет ничего нового вроде и не скажешь. Они вполголоса говорили каждый о своем, и все, о чем они говорили, было о жизни этого человека, которому они и после смерти были обязаны гораздо больше, чем он им при жизни.
Мы вышли из автобусов на набережной и зашли в храм не с Волхонки, где по-прежнему, как и ночью, было много людей. Когда мы зашли в храм и поднимались по узкой крутой лестнице, бывший префект Центрального округа Александр Музыкантский достал из кармана круглый значок с изображением Бориса Ельцина на бело-сине-красном фоне с надписью "Ельцин — наш президент!". Он сказал, что хранит значок с 1996 года, с выборов, с тех самых выборов, которые и подкосили первого президента России. Я взял этот значок в руки. Он был, как новый.
В храме, по другую от нас сторону гроба, стояли депутаты Государственной думы: Вячеслав Володин, Артур Чилингаров, Владимир Жириновский. Они были буквально прижаты к турникетам коллегами, которых здесь было очень много — исключая по понятным причинам коммунистов, которых Борис Ельцин очень не любил, когда был президентом, и нисколько к ним не изменился, когда перестал им быть. В это утро они отплатили ему за все, отказавшись встать, чтобы почтить его память,— отплатили, зная, что он впервые в жизни не сможет им ответить.
Люди, приехавшие на автобусах, начали подходить к Наине Иосифовне, к дочерям Бориса Николаевича, к его детям и внукам.
— Держитесь,— слышал я,— держитесь.
Я вдруг понял, что Наина Иосифовна не только благодарит подходивших к ней за то, что они говорят ей какие-то слова. Нет, я видел, что она старается их утешить и как-то приободрить.
— Он был святым,— говорили ей,— в самом первоначальном, главном значении слова. Он был грешен, но он был святым.
— Да,— отвечала она,— он и ушел в пасхальные дни. Берегите себя, главное — вы берегите себя.
Я увидел в двух метрах от себя бессменного президента СССР Михаила Горбачева, с которым у Бориса Ельцина были сложные отношения при жизни. Теперь они упростились. Михаил Горбачев нашел в себе силы упростить их, придя сюда в этот день, и теперь стоял, какой-то весь настолько расстроенный и как-то внезапно еще больше постаревший, что было видно: он страдает так, как мало кто в этом зале. Вместе с жизнью Бориса Ельцина из него словно вырвали кусок его собственной. Михаил Горбачев стоял и, один из немногих в этом зале, не отрываясь, смотрел на гроб с телом человека, так и не сделавшего ему ничего плохого при жизни, никак не отомстившего за то, за что люди обычно мстят друг другу, когда у них есть для этого возможности.
Я увидел, как от турникетов с той стороны гроба начал протискиваться к выходу Владимир Жириновский. Я подумал, что он здесь, наверное, давно, и решил, что отдал долг человеку, которому был обязан, может, еще больше, чем все остальные, но через три минуты я увидел его рядом с собой: он пришел, чтобы поговорить с семьей Бориса Ельцина. Мне казалось, он искренне расстроен,— и не тем, что его личный день рождения пришелся на день похорон первого президента России.
Еще несколько человек с той же стороны, увидев маневр Владимира Жириновского, попробовали повторить его, но тут лишнее движение в храме прекратилось. Под руки увели дочь Бориса Ельцина Елену: ноги, кажется, совсем уже не держали ее. Но через десять минут она все-таки вернулась и взяла под руку маму, которая так и стояла все это время.
В храм стали заходить иностранные гости. Их было много, и я видел не так уж много знакомых из новейшей мировой истории.
— Май кондоленсиз,— говорили они один за другим, подходя к членам семьи.— Май кондоленсиз.
После некоторой паузы зашли бывший премьер Великобритании Джон Мейджор и два бывших президента США — Джордж Буш-старший и Билл Клинтон. На лице Билла Клинтона была какая-то растерянная детская полуулыбка, он как будто извинялся, что он здесь так некстати и что все понимает, но никак не мог не приехать. Он дольше всех стоял, обняв Наину Иосифовну, и я видел, как он гладит ее по спине, а она прижимается к нему как к родному, потому что знает, как много связывало ее мужа с этим человеком, какие страсти бушевали тогда, какой настоящей была война и каким настоящим — мир. Она, мне кажется, очень хорошо знала, что именно этот человек искренне любил ее мужа. Я видел, как она благодарна ему за это.
Отойдя от Наины Иосифовны, Билл Клинтон отошел туда же, где уже стояли его коллеги,— но вдруг остановился и замер, глядя на гроб. Он стоял так около минуты, пристально вглядываясь в черты лица покойного. Билл Клинтон прощался с ним, и было понятно, ради чего он приехал. А я поймал себя на мысли, что ведь почти никто из тех, кто приехал, не сделал этого. Для многих здесь Борис Ельцин был уже исторической фигурой.
Через несколько минут появился второй президент России и несколько первых (и, по-моему, последних — просто потому, что не собираются расставаться с властью, тем более так играючи, как сделал это первый президент России) президентов стран из ближнего зарубежья: Нурсултан Назарбаев, Александр Лукашенко.
Все они встали рядом с сотрудниками ФСО, настоящими, с наушниками и микрофонами в рукавах, и бывшими, работавшими с Борисом Ельциным и пришедшими проститься с ним. Все они сейчас перемешались друг с другом.
Митрополит Кирилл рассказал биографию покойного ("Одаренный юноша Борис окончил Уральский политехнический институт и вскоре стал трудиться в строительстве..."), прочитал обращение патриарха, который дружил с покойным и не смог из-за болезни прийти вчера в храм Христа Спасителя, и началась служба. После нее большая часть людей на автобусах поехали в Кремль, где в 16.00 в Георгиевском зале должен был состояться траурный прием. А примерно 150 человек, из самых близких Борису Ельцину, поехали на Новодевичье кладбище. Там, рядом с центральной аллеей, на большой площадке, прямо в асфальте была вырыта могила, видная теперь, кажется, отовсюду.
Сначала мэр Москвы Юрий Лужков предлагал похоронить первого президента России в другом месте, у стены с прахом покойных, между могилой Раисы Горбачевой и генерала Лебедя. Мотивируя это тем, что вроде бы первый президент России, когда хоронили генерала, обронил многозначительную фразу: "Поберегите где-то здесь место и для меня".
Этой фразы никто, кроме Юрия Лужкова, впрочем, не слышал, и он через некоторое время на ней уже не настаивал, хотя, отвечая на тот аргумент, что вокруг могилы первого президента нужно достаточно места, потому что здесь будет очень много людей, сотрудники мэрии осторожно говорили: ведь и так у стены выделено три метра на четыре, а не как обычно.
Автобусы поехали на кладбище не самой короткой дорогой. Это было связано, как я понял, с тем, что за полтора дня сложно было подготовить безопасный маршрут для проезда такой процессии. Автобусы медленно шли по проверенному Кутузовскому проспекту, и я видел, что на улицах не так уж много людей. Вышли все водители из остановленных машин, и на их лицах я в этот раз не видел привычной озлобленности на тех, из-за кого их тут блокировали. И я думал, что следует быть им благодарными уже за то, что они не посчитали для себя возможным сидеть, когда мимо них провезут гроб с телом первого президента их страны. Ведь они вышли из машин именно для того, чтобы встретить процессию стоя.
Когда автобусы свернули на Саввинскую набережную, я увидел, что людей не становится больше. Это было понятно: никто не объявлял, по какому маршруту повезут Бориса Ельцина в его последний путь. В это время мы проезжали мимо посольства Великобритании, и тут я увидел, что на всех балконах, во всех окнах всех кабинетов, на всех открытых площадках стоят люди.
У Новодевичьего кладбища гроб погрузили на лафет, и полторы сотни людей медленно пошли за ним. По обочинам дороги стояли капитаны и майоры десантных войск, а не внутренних, как могло бы получиться. За ними тоже стояло много людей. Они бросали под ноги шедшим за гробом цветы, они фотографировали процессию на мобильные телефоны, они плакали. Почему-то именно здесь, а не в храме, было понятно: человек умер.
Я вспомнил, как однажды оказался среди людей, к которым в гости неожиданно приехал Борис Николаевич с Наиной Иосифовной. Когда их знакомили с моей женой, которая должна была со дня на день родить, то пошутили, что она может начать рожать прямо здесь и сейчас и тут уж надо быть к этому готовым.
— Ничего не бойтесь,— со страшной тревогой в глазах сказал он,— с вами ничего плохого не случится. Я сам отвезу вас в больницу. Будьте спокойны: я знаю, что делать.
Таких шуток он не понимал.
Прощание на кладбище было коротким. Когда пора было прощаться родным Бориса Николаевича, я увидел, что Наина Иосифовна, кажется, говорит, что ей, может быть, не стоит туда идти. Я думаю, она боялась, что все-таки не выдержит. Но она подошла к нему, нагнулась к нему — и заслонила его собой от двух направленных на него телекамер, незаметно положила в гроб белый носовой платок и стала заботливо осыпать поцелуями его лицо, словно боясь пропустить хоть частичку. Так, а не как-нибудь по-другому, собирают и провожают мужа в последний путь. Так провожают, но не расстаются.
Когда могильщики опустили гроб в могилу и засыпали ее специально привезенным чистейшим песком, а члены семьи Бориса Ельцина бросили в могилу по горсти этого песку, я увидел, что стоявший рядом со мной не очень хорошо побрившийся старик в солдатских сапогах и в погонах капитана, с огромным количеством каких-то значков и орденов на груди, вдруг решительно вышел из толпы и решительно, словно в последний бой, пошел к могиле с букетом цветов.
Я спросил, не знает ли кто-нибудь, кто этот человек.
— Это ветеран демократического движения 1991 года,— сказал глава РАО ЕЭС Анатолий Чубайс.
— Между прочим,— сказал еще один человек,— до сих пор не изменил своим принципам, а это редкость сейчас.
— У него, наверное, повода не было менять принципы,— сказал еще кто-то.
— То есть не предложили правильную цену? — уточнил еще кто-то.
Люди здесь знали, о чем говорили.
На обратном пути в автобусе было тихо, и только Артур Чилингаров рассказывал мне историю про то, как однажды команда правительства Москвы играла в футбол с командой правительства России и начальником этой команды был Борис Ельцин, который, увидев, что его команда проигрывает, решил выпустить на поле нового вратаря — комментатора Владимира Маслаченко. Сам Артур Чилингаров был комиссаром этого матча и сказал, что не может этого позволить, потому что Владимир Маслаченко — не член правительства. "Сейчас будет",— буркнул Борис Ельцин и в перерыве подозвал премьера Егора Гайдара и попросил подготовить распоряжение, по которому Владимир Маслаченко назначался заместителем министра физкультуры и спорта. И Владимир Маслаченко отстоял на "ноль".
На приеме в Георгиевском зале те, кто приехал сюда сразу из храма, ждали уже почти два часа. Но траурный кортеж был разделен на две части: родственники Бориса Ельцина остались на какое-то время наедине с могилой. И поэтому поминки начались еще через четверть часа.
Никогда еще столы в Георгиевском зале не стояли так, как в этот день: в три ряда метров в сто пятьдесят длиной каждый. Владимир Путин произнес короткую речь, в которой назвал Бориса Ельцина человеком несгибаемой воли и неподдельной решимости.
— Только такой лидер мог пробудить и развернуть страну,— сказал он.— Он изменил лицо власти... В 1996 году он поставил на кон свое здоровье, а может быть, и жизнь, и победил... Очень немногим дана такая судьба: стать свободным самому и повести за собой миллионы.
Сидевший напротив меня главный редактор радиостанции "Эхо Москвы" Алексей Венедиктов сказал, что это была лучшая речь главы государства за семь лет.
Геннадий Хазанов, сидевший тут же, тихо говорил о том, как ему хотелось иногда, чтобы Борис Ельцин не совершал каких-то поступков, а какие-то, наоборот, совершил бы.
— Но сейчас я думаю,— сказал он,— что ничего не понимал тогда. Сейчас я знаю, что мы часто выдаем свои желания за объективное положение вещей, а положения этого совершенно не понимаем. А понимаем только, что происходит что-то не по-нашему, и не понимаем объективного хода истории.
Он рассказал, как в 1991 году узнал, что расшифровано предсказание Нострадамуса, который сказал, что в июне 1991 года начнется развал великой советской империи.
— И в июне 1991 года Борис Николаевич стал президентом России,— сказал Геннадий Хазанов.— Понимаете, история просто выбрала его, а он справился с этой ролью.
— Повезло с ним истории,— пробормотал я, пораженно глядя на этого человека, который негромко говорил все это и даже едва улыбался.
Никто, кроме Владимира Путина, больше ничего не говорил для всего зала. Несколько месяцев назад, когда в этом же зале праздновали 75-летие Бориса Ельцина, за столами сидели примерно эти же гости, но они не отходили от микрофона. А теперь все молчали. Я подумал, что здесь просто нет больше виновника торжества.
Потом встала Наина Иосифовна. Она очень волновалась.
— Низкий поклон всем,— начала говорить она,— кто разделил горечь утраты нашего Бориса Николаевича. Все было настолько тепло... красиво... хоть так, наверное, не говорят о похоронах. Я ничего подобного никогда не видела... Владимир Владимирович сказал так много и так емко... Если бы Борис Николаевич слышал, он был бы доволен.
Наина Иосифовна говорила медленно, но не останавливалась, и даже забыла, что работает переводчик, и потом охнула, извинившись, и стала делать паузы, которые давались ей, видимо, легко, потому что говорить было трудно.
— Мы прожили долгую жизнь, больше полувека вместе, он действительно уникальный человек, я все время поражалась ему... В 1989 году, когда он пришел с очередного съезда и сказал, что надо спасать Россию, я, честно говоря, испугалась. И так и получилось...
Она хотела, кажется, добавить: "Спас...", но потом застеснялась.
— Он много сил приложил для спасения России,— продолжила она.— Он был светлым человеком и ушел в светлые пасхальные дни. Бог так распорядился, что он на мгновение потерял сознание... и он даже не знает, что ушел от нас так надолго... Навсегда.
Она наконец заплакала.