24 ноября в Большом театре состоится премьера оперы Альбана Берга "Воццек", ставшей одной из революционных вех в искусстве ХХ века. "Огонек" встретился с постановщиками спектакля — режиссером Дмитрием Черняковым и дирижером Теодором Курентзисом
"В последние десятилетия "Воццека" в России боялись как черта"
— Если бы ваш "Воццек" был фильмом, какой бы слоган у него мог быть, как вам кажется?
— Хочется сказать "как страшно жить". Но боюсь распугать публику.
— Насколько резко он отходит от драматургии первоисточника?
— Он отличается от первоисточника, от драмы Бюхнера — так уж совсем. Но опера Берга тоже отличается от Бюхнера, потому что тот саркастический тон, который есть в пьесе, сменился на в общем-то трагическую картину мира. И предельного напряжения, которое есть в этой партитуре, у Бюхнера нет. Известно, что это сюжет исторический, и сам Бюхнер в возрасте 20 с чем-то лет нашел выписываемый его отцом старый журнал по психиатрии, где описывалась вся эта история. А мы, когда пытаемся сейчас рассказать эту историю, имеем дело с еще более сложной задачей. С одной стороны, опера "Воццек" практически неизвестна русской аудитории, да и драму Бюхнера знают скорее люди театра, чем широкий зритель-читатель. С другой стороны, если говорить о зарубежной сценической истории, то и опера, и пьеса обросли таким большим количеством разных концепций, что многие темы, которые они содержат, стали уже общим местом или даже архаичными.
— Даже архаичными?
— Да. Ну, допустим, маленький человек — этот пресловутый, даже одиозный "маленький человек", о котором столько сказано. Это же клише.
— Даже при том что "Воццеку" 90 лет, то есть это не какой-нибудь "Орфей" Монтеверди?
— А это не имеет значения. "Воццек", мне кажется, ставился в мире гораздо чаще, чем "Орфей" Монтеверди, а за последние 20-30 лет его поставили очень многие крупнейшие фигуры режиссерского театра и даже кино. И есть ощущение уставшего сюжета. Многие постановки, которые я видел, как бы пробуксовывают, не пытаются рассказать нам об этой вещи что-то такое, чего мы не знаем, повторяют много раз сказанное. Как будто бы вещь выдохлась, и в ней нет новых смыслов.
— Но для Москвы это вещь новая.
— Да, в этом-то и сложность. Ведь поначалу не ясно, что является для тебя главным ориентиром в подходе к произведению. То, что "Воццек" имеет в мире очень интенсивную и богатую сценическую историю и ты в своей работе должен это учитывать, или то, что здесь эта вещь почти никому незнакома. А многих даже пугает. Даже странно, что в 20-е годы "Воццека" перенесли в Россию с пылу с жару, нисколько не испугавшись, а в последние несколько десятилетий боялись как черта. Я слышал, что в 70-е годы были поползновения сделать это в Большом театре, и даже с большими постановочными именами, но это не задалось.
— Кстати, почему?
— Советский Большой театр в те годы — это же часть государственной культуры, как там могло быть какое-то произведение "дегенеративного" немецкого искусства? А во-вторых, я думаю, большинство певцов тогда просто взяло бы больничный и отказалось петь, потому что считалось, что эта музыка ломает голоса. Нет, это действительно очень сложная для вокалистов музыка, я сейчас пришел с очередной репетиции и не понаслышке об этом говорю. И мне даже трудно репетировать, понимая, что перед ними стоит непосильная задача, им бы просто "выплыть" музыкально, не говоря уже о каких-то актерских задачах.
— Визуально "Воццек" похож на какой-то из ваших прошлых спектаклей?
— Сознательных повторов нет. Если, когда поднимется занавес, откроется что-то такое, про что можно сказать "о, сразу понятно, кто делал декорации", то это только потому, что почерк такой. Если вы смотрите фильмы Альмодовара — они же все похожие в каком-то смысле.
— А по языку тоже нет перекличек?
— На "Евгения Онегина" это будет совсем непохоже, я бы так сказал.
— Так все-таки не проще работать, если известно, что большинству публики вещь незнакома?
— В конце концов, я пришел к очень простому выходу. Я понял, что мне надо поступить просто для себя честно. То есть я должен в этом спектакле историю рассказать так, как ее представляю я. Я не мог ставить перед собой какую-то установку, что делаю малоизвестную вещь и должен начать с азов. Это был бы вымученный суррогат. То, что я придумал по поводу "Воццека", — это не умозрительная конструкция, это не что-то вымученное и противоестественное, это абсолютно живая плоть, и я только таким образом вижу, как в этот усталый сюжет можно вдохнуть какую-то новую, извините, семантику. Так, мне кажется, правильнее: ты действуешь абсолютно искренне и весь арсенал своих умений прикладываешь на пользу произведению, а не пытаешься действовать по каким-то придуманным лекалам. В конце концов вне зависимости от качества и таланта моей работы и работы дирижера главным героем премьерного вечера станет все-таки партитура Альбана Берга.
Досье
Дмитрий Черняков
Родился в 1970 году в Москве. Окончил Российскую академию театрального искусства (ГИТИС). Поставил более десятка оперных спектаклей, включая "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" (2000, Мариинский театр), "Аиду" (2004, Новосибирский театр оперы и балета), "Тристана и Изольду" (Мариинский театр), "Бориса Годунова" (2005/06, Берлинская государственная опера Unter den Linden), "Евгения Онегина" (2006/07, Большой театр), "Хованщину" (Баварская государственная опера, Мюнхен, 2007), "Игрока" (2008, Берлинская государственная опера Unter den Linden и Миланский театр La Scala), "Макбета" (2008/09, Новосибирский театр оперы и балета — Парижская национальная опера). Лауреат премии "Золотая маска". Постановки Чернякова отличаются весьма радикальным переосмыслением и осовремениванием классики и даже порождают скандалы: так, в частности, по поводу "Евгения Онегина" Чернякова певица Галина Вишневская публично высказала свое крайнее неудовольствие "подобным отношением к классике".