При составлении президентского послания на 1996 год был избран жанр защитительной речи. Наиболее известным образцом этого жанра, явно вдохновлявшим кремлевских аналитиков, представляется апология Сократа — "Не шумите, афиняне".
Выбор апологии мог быть продиктован очевидной неуместностью в нынешней ситуации прежних жанровых подходов. Послания 1994 и 1995 гг. носили проспективный характер, обрисовывая задачи, стоящие перед страной и властью, и предлагая законодателям направления совместной работы. За три с половиной месяца до президентских выборов законодатели, большая часть которых рассчитывает на смену власти, вряд ли вообще в состоянии интересоваться ельцинскими планами, рассчитанными на столь длительный срок. В случае победы коммунистическая оппозиция намерена произвести капитальные изменения всей политической и экономической системы, делающие тезисы послания неактуальными; если коммунисты потерпят поражение, избранный на второй срок Ельцин вряд ли откажется от возможности достаточно жестко показать коммунистической части Думы, кто хозяин. Жанр проспективного послания, предполагающего совместную работу, не имеет смысла в условиях фронтального столкновения — каков бы ни был его исход.
Другое дело — ретроспекция, т. е. подведение итогов ельцинского правления. Красно-коричневая оппозиция давно уже оперирует тезисом о полном банкротстве антинародного режима. Одна из газет, представляющая гражданско-демократическую оппозицию, еще год назад напечатала портрет Ельцина в траурной рамке с аршинным вердиктом: "Виновен перед людьми, перед конституцией, перед историей". При такой устойчивости этих двух тезисов выход на выборы без серьезной попытки оправдаться перед Богом и людьми был бы эквивалентен откровенному признанию в том, что единственным побудительным мотивом Ельцина является ненасытная жажда власти.
Крайне необходимая перед выборами апология Ельцина может базироваться на двух социокультурных образцах. Образцом могли бы служить рузвельтовские "Радиобеседы у камина", в которых президент США изъяснял гражданам смысл, значение и оправданность своих действий. Правда, "беседы у камина" — на что Ельцину давно уже указывали — были регулярными и еженедельными, а у нас серьезная попытка апологии является едва ли впервые за пять лет, но тут, вероятно, будет дан ответ, что лучше поздно, чем никогда. Возможно, впрочем, и другое объяснение — в соцреалистической культуре существовал устойчивый жанр апологии правителя: обвиняемый во всех грехах царь (Иоанн IV, Петр I) или генсек (Сталин) в интимной беседе изъяснял всю небывалую сложность задач, стоявших перед царством и не дававших ему возможности действовать иным, более приятным способом. "Царь как заложник исторической задачи" есть очень важный миф русской культуры, силой и глубиной которого вряд ли можно было пренебрегать. Этим же объясняется и момент появления апологии: Россия — не Америка, и интимная исповедь правителя есть последнее и уникальное средство, к которому нельзя прибегать еженедельно.
Превращение новейшей истории России в главного героя президентского послания производит важный деидеологизирующий эффект. Действующей власти вообще трудно полемизировать с идеологами, ибо оппоненты говорят о разных вещах: власть — о политике как искусстве реального, идеологи — об искусстве идеального. Не то что нынешняя многогрешная власть, но даже и власть по-европейски благопристойная была бы бессильна, играя на идеологическом поле, что-нибудь противопоставить хоть красно-коричневой утопии Зюганова, хоть розово-зеленой утопии Явлинского. Споря за благосклонность избирателей с теми, кто уже поставил принципиально неисполнимые цели, бессмысленно придумывать цели еще менее исполнимые. Куда эффективней может оказаться иной прием: не разоблачать демагогию оппонентов (сколь угодно логичные доводы все равно будут игнорироваться со ссылкой на пристрастность обличителя), но предоставить это дело эмоциональной памяти о событиях недавнего прошлого. "Предчувствие гражданской войны", успех точно угадавшего общественные настроения кабаковского "Невозвращенца", гуманитарные сосиски, табачные бунты, хлебные хвосты, обретающая всеобщность карточная система, кровавые национальные погромы (а еще раньше — парткомы, субботники, всенародный энтузиазм и не больше килограмма в одни руки) — это и есть нарушенная нынешним режимом идиллия, это и был строительный фундамент для ультрадемократических альтернатив Явлинского. "Мы — все забываем. Мы помним не быль, не историю, — а только тот штампованный пунктир, который и хотели в нашей памяти пробить непрестанным долблением. Обидное свойство. Оно отдает нас добычею лжецам". Чтобы Россия опять стала такой легкой добычей, нужно совсем немного — рассматривать вопиющие несовершенства нынешнего режима sub specie aeternitatis, полностью игнорируя и то, что было прежде, и то, что могло бы быть вместо.
Конечно, апелляция к исторической обусловленности опасна, ибо при желании ею можно оправдать что угодно. Но в момент, когда к власти рвутся утописты, в очередной раз сулящие выход во внеисторическое пространство, исторический детерминизм оборачивается свободой, а свободолюбивое нежелание слышать про налагаемые историей ограничения оборачивается новой и страшной несвободой.
МАКСИМ СОКОЛОВ