премьера / кино
На экраны вышел снятый в Австралии фильм Стива Джейкобса "Бесчестье", поставленный по роману нобелевского лауреата Джона Кутзее, в котором специфика перехода от апартеида к демократии в Южной Африке рассмотрена в сексуальном аспекте. МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ тщетно пытался понять, что, на взгляд авторов, лучше: лицемерные сексуальные домогательства белых людей или простое и честное африканское изнасилование.
Самое депрессивное в мире кино — австралийское, отягощенное виной перед матушкой-природой и аборигенами. Соревноваться в депрессивности с австралийскими режиссерами может только писатель из ЮАР. У потомка буров депрессия актуальнее: аборигенов давно не истребляют, а апартеид издох только что. Австралия живет по-человечески, а в ЮАР шайки насильников "мстят" белым женщинам. Одной из жертв стала лесбиянка Люси (Джессика Хейнс), дочь профессора Лури (Джон Малкович). Лури, уволенный из университета за harassment, переехал к ней на ферму, где усыплял собак в клинике неприятной ветеринарши, которой отдавался за деньги, как отдавались ему в Кейптауне чернокожие шлюхи, и чуть не сгорел — ради смеха подожженный насильниками.
Снимай Джейкобс чуть динамичнее, "Бесчестие" было бы чистой воды чернухой, и говорить тут не о чем. Но камера так пялится в затылок Малковича, так парит, как в "Солярисе", над жженой землей, так угрожающе клокочет за стеклом ресторана океан, а сюжет, состоящий из простых действий, так неподвластен логике, разбивающейся о бесчеловечную реальность, что рождается метафизическое чувство. Жизнь хрупка, культура иллюзорна и лицемерна, как и представление о том, что человек способен понять другого человека, как бы близок он ему ни был. В общем, жить стыдно.
Джейкобс стал идеальным сообщником Кутзее, экспериментатора, тем более бесстрастного, чем драматичнее события. Зрители и герои — те же собачки, которых подвергает эвтаназии Лури. Все они жертвы, но симпатизировать им не получается, хотя, спасибо извергу Джейкобсу за выбор актеров, очень хотелось бы. Только-только благодаря Малковичу, такому ранимому, всплакнешь над одиночеством сноба, тешащего себя вином и банджо, скучнейшим лектором, мнящим себя байроническим Люцифером, надменно-достойно держащимся перед жюри, оценивающим его вину за два пересыпа со студенткой-африканкой. Только-только благодаря Хейнс почувствуешь боль интеллигентной женщины, изнасилованной тремя пацанами-придурками. Только-только — и тут Джейкобс с Кутзее обламывают все безусловные зрительские рефлексы.
Лури не без гордости признается, что подвластен импульсам. Но разве не им же подвластны ублюдки, не читавшие Шелли? Студентка отдается Лури, не сопротивляясь, но разве между ними не существуют те же отношения власти и подчинения? Эти отношения не умозрительны на экране, ракурсы в сценах секса выбраны так, что не могут не вызвать чувства неловкости. А для Люси любой секс с мужчиной тождествен изнасилованию. "Ты же знаешь, что мужчины обычно делают с женщинами",— говорит она отцу. Не нарочно ли она пренебрегала обычными для беззаконной саванны нормами безопасности, ведь ей хотелось иметь ребенка.
Фильм сознательно подставляется обвинениям в расистских или сексистских стереотипах. Но эти стереотипы оказываются стереотипами, если ставить, как Джейкобс и Кутзее, эксперимент, только в обществах, живущих по установленным для себя законам. Люси живет на грани двух обществ, и фильм точно так же балансирует на этой грани. На вопрос, кто лучше, притворяшка Лури или насильник, живущий не по лжи, можно ответить только так, как товарищ Сталин ответил на вопрос, лучше ли левый уклон в ВКП(б), чем правый. Оба хуже.