рассматривает Ольга Лузина
Донжуанский список Зевса мало кто прочтет даже до середины. В нем богини, полубогини, богини разве что в переносном смысле и одно мужское имя — Ганимед. Этот пастушок — юный и, разумеется, достаточно прекрасный для того, чтобы им заинтересовался такой видный мужчина — был самого хорошего происхождения. Сын Троса, царя Трои, чьим именем назван город, и нимфы Каллирои пас стадо овец; едва увидев такую сладостную картину, Зевс преисполнился любовного пыла и, по одним источникам, послал за прелестником орла, а по другим — сам в него превратился. (В кого только ему не приходилось мутировать, чтобы пополнить свой список.) На Олимпе перемещенное лицо заняло пост виночерпия вместо Гебы, то есть богиню юности вытеснила сама юность. Льющего вино Ганимеда врисовывали в созвездие Водолея; миф о нем освящал, а потом и просто оправдывал связи между зрелыми мужчинами и мальчиками пубертатного периода — само имя знатного пастушка означает "радующийся мужественности или половой зрелости". Вокруг Ганимеда уже в V веке до н. э. пышно расцвела иконография, а сюжет не утратил популярности ни в римскую эпоху, ни в Возрождение, ни даже в Новое время.
Главный экспонат эрмитажной выставки — римский рельеф "Ганимед с орлом" конца I века до н. э. Это небольшая, всего 58 см в длину, мраморная плита. Сидящий юноша кормит из чаши огромного орла. Вообще, орел — птица небольшая, но этот экземпляр мог бы унести не только Ганимеда, но и Айболита. Надо сказать, птицеувеличение тут самое удачное решение, поскольку орел в натуральную величину рядом с человеческой фигурой начинает походить скорее на крупного голубя. Немало скульпторов и живописцев билось над этим масштабным мезальянсом, то опуская Ганимеда на колени (Торвальдсен), то уменьшая его фигуру в перспективном сокращении (Корреджо), то превращая его в ребенка, писающего от страха (Рембрандт). У римского скульптора хрупкий мальчик словно укрощает гигантского пернатого хищника, и контраст между ними максимально подчеркнут: изящная ножка почти касается мощной когтистой лапы, точеный профиль противопоставлен грубому страшному клюву, тонкая гибкая рука — мощному крылу, изящные пальцы нежно поддерживают голову орла под клювом. Видно, как древнеримский мастер мял и оглаживал мрамор, подчеркивая дробные изгибы мальчишеского тела, и, напротив, резко чеканил орлиные перья.
Это взаимодействие, этот асимметричный диалог и является темой, вынесенной в подзаголовок: "Искусство двухфигурной композиции". Еще 130 вещей — античные вазы, рельефы, изделия из золота, резные камни — показывают, как греки извлекали все новые возможности из изображения двух фигур и как римляне использовали их. Греки показывали чувство через физическое действие; преследование и похищение Ганимеда было для них визуальной метафорой страсти. А римский рельеф, давно отсутствовавший в постоянной экспозиции музея,— только повод поговорить о том, что именно с греческой двухфигурности началась история классицизма.
Санкт-Петербург, Эрмитаж, со 2 сентября по 30 ноября