Швейцарский театр "Види-Лозанн" показал на Всемирной театральной олимпиаде спектакль "Хаширигаки". Постановка немецкого режиссера Хайнера Геббельса, в прошлом году увенчанного престижной европейской премией "Новая театральная реальность", убедила московских зрителей, что европейский театральный авангард не так уж бесчеловечен.
Хайнер Геббельс (Heiner Goebbels) начал заниматься театральной режиссурой в конце 80-х годов, когда ему было уже под сорок. До этого он изучал социологию и писал музыку к драматическим и балетным спектаклям. Видимо, поэтому Геббельс не был задавлен традиционным грузом профессиональных режиссерских представлений о театральном сюжете, действии и характерах. Он и по сей день остается от них свободен. Режиссер признался, что идея поставить "Хаширигаки" пришла к нему, когда он увидел вместе трех актрис — японку Юмико Танаку, канадку Мари Гойетт и шведку Шарлотт Энгелькас. Уроженки трех частей света действительно чудесно смотрятся на сцене: все по-разному артистичны, но так, что обаяние каждой от соседства с двумя другими только прибавляет силы.
Впрочем, "продать" их обаяние зрителю Геббельс не стремится сразу, с места в карьер. Спектакль начинается выразительными визуальными эпизодами, которые быстро задают правила театральной игры: самоценная игра музыки и света, переливы насыщенных цветов, отсутствие какого-либо связного повествования, режиссерская ставка на абстрактное зрелище и мощь компьютерных эффектов. Вся эта сюрреалистическая театральная видеоинсталляция с участием трех живых объектов-актрис положительно воздействует на утомленное зрительское сознание.
"Хаширигаки" можно прописывать как сеанс психологической разгрузки. Красиво, когда хлопок рук актрисы вызывает электрическую дугу на выгнутом полукругом заднике. Красиво, когда этот же задник плавно меняет один густой цвет на другой ("Очевидно, на него повлиял Боб Уилсон",— авторитетно шепчут поднаторевшие за дни олимпиады в стилях и направлениях театралы). Красиво, когда на всю сцену проецируются беспорядочные белые каракули, а три движущихся живых силуэта служат лишь дополнительными экранами для узоров. Завораживает, когда движениями ладоней актриса "управляет" высотой и плотностью звуковой партитуры. К тому же все трое хорошо поют и играют на диковинных музыкальных инструментах.
Но постепенно актрисы с согласия режиссера отвоевывают себе все больше эмоционального пространства. Сцена заполняется картонными домиками и огромными игрушками, свет дает картину заката над городом, и отрывки из ироничных текстов Гертруды Стайн, которые поначалу звучали просто абсурдистскими вставками, постепенно окрашиваются лирикой и философией. Легкой, впрочем, такой философией, в духе английского юмора, вырастающей не из мысли, но из игры слов, увы, труднопереводимой на русский (поэтому, должно быть, "Хаширигаки" игрался без перевода). А безымянные героини напоминают уже не послушные холодной конструкторской воле детали хай-тековского сценического дизайна, а кого-то сказочного — между Мэри Поппинс и Алисой в Стране чудес.
Даже радикально-авангардистское сердце дрогнет, когда женщины вынуждены прицепить странные игрушки к спустившемуся с небес крюку и лишиться их. Или когда они пытаются уехать со сцены в большом игрушечном автобусе с настоящим мужчиной-шофером, да соскальзывают с него у черты кулис. Стоя на авансцене в ядовитых париках и ярких платьицах, они напевают нечто мелодичное и трогательное. Самое глупое, что можно сделать,— это формулировать трактовки финала или выискивать в спектакле сквозные сюжеты. Приятно, впрочем, что еще раз посрамлены те, кто до сих пор пребывает в блаженной уверенности, что монополией на человеческие эмоции обладает только такое театральное искусство, которое с самого начала ставит в центр сцены человека.
РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ