концерт классика
В Большом зале Дома музыки вместе с Государственным академическим симфоническим оркестром им. Светланова выступил знаменитый дирижер Александр Лазарев. Балетную музыку Александра Глазунова с симфоническим запалом и симфоническую музыку Сергея Прокофьева с балетным провенансом слушал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Выступлениями Александра Лазарева в этом году нас балуют — Дом музыки устроил целый абонемент "Дирижирует Александр Лазарев". Замечательный маэстро, превосходный интерпретатор русской симфонической классики, с 1970-х по 1990-е проработавший в Большом театре, а затем уехавший в Европу, триумфально возвратился в 2003 году, выступив с Российским национальным оркестром. После некоторого перерыва продирижировал оркестром "Новая Россия", а затем, уже в рамках вышеназванного абонемента, Национальным филармоническим оркестром. Теперь вот пришел черед Госоркестра — дальнейшая очередность пока что довольно туманна. Туманна, впрочем, в смысле выбора следующего коллектива — конечный-то результат, надо думать, всяко будет примечательным.
В случае теперешнего концерта примечательной была уже сама программа — музыка Александра Глазунова к балету "Времена года" и Четвертая симфония Сергея Прокофьева во второй редакции. Но дирижерским выбором произведений неожиданность только начиналась; сам формат, избранный Александром Лазаревым, мало что не ошарашивает. Перед каждым из произведений — вступительное слово маэстро, что само по себе не новость, достаточно вспомнить вступления и комментарии, которыми снабжал свои концерты Геннадий Рождественский. Но у маэстро Лазарева это получается крайне своеобычно. Без лекторства, очень запросто, очень неформально, с изрядным количеством сангвинического юмора. Самое же главное — с предварительным проигрыванием (в качестве иллюстрации) ключевых моментов исполняемых произведений. Опять-таки с ходу, попутно — с последними указаниями оркестрантам, отчего эти самые ликбез-прологи иногда немного походят на открытую репетицию.
Интрига, припрятанная за каскадом шуток, на самом деле была любопытной вполне всерьез: сопряжение балетной партитуры, которая, по мнению дирижера, в этом случае оказывается сродни симфонии, и прокофьевской симфонии, которая была создана на основе музыки для дягилевского балета "Блудный сын". А заодно и оглядка на взаимоотношения между Глазуновым и Прокофьевым, пускай в большей степени житейско-человеческие (Глазунов, будучи ректором Петербургской консерватории, весьма участливо относился к Прокофьеву-студенту), нежели художественные. Пожалуй, вне этой заботливо прорисованной картины программа и не смотрелась бы столь стройно.
При всем уважении к высокой оценке "Времен года", высказанной дирижером, все-таки нельзя не признать, что балету этому изначально было сложно претендовать на что-либо, кроме статуса милого развлечения с несколько придворным привкусом (сначала, в 1900-м, Мариус Петипа поставил балет на сцене Эрмитажного театра). Выход Инея, выход Льда (Лед танцевала Анна Павлова), капель и чирикающие птички, вальс васильков и маков, Матильда Кшесинская, исполняющая под кларнетное соло ответственную партию Колоса, осенняя вакханалия ("несколько ковбойская музыка", как выразился сам дирижер) — право, чем не детский утренник? И музыка неизменно с мультяшной тщательностью и буквальностью обрисовывает подробности этого "дневника наблюдений за живой природой".
И все ж таки: благодаря дирижеру все это умильное природоведение действительно не так уж теряло в смысле яркости на фоне прокофьевской симфонии. Наверное, немного иронии в этой трактовке все-таки было, но увлекало Александра Лазарева явно не прохладное иронизирование, а возможность выжать из оркестра максимум будто заново увиденной выразительности. Где-то посмаковать изящество мелодики, где-то удивить неожиданной глубиной в звучании какой-нибудь из промелькнувших тем, ну а где-то в самом деле увлеченно воссоздавать картинно обрисованные композитором метеоявления.
И вместо снисходительной улыбки почему-то хотелось вспомнить, что кажущуюся теперь избитой тему времен года в европейской музыке во все века разрабатывали с недюжинным азартом (кое-какие вехи в этом смысле напомнил и сам дирижер); что от Петипа и Кшесинской в этом случае не так уж далеко до легендарных аллегорических балетов при дворе Людовика XIV, а от тех-то можно забраться хоть в ритуалы древности; что у забавных подражаний звукам природы на самом деле тоже очень почтенная и не такая уж смешная генеалогия. Жаль только, что дирижерскую увлеченность не вполне разделял оркестр; в силу ли того, что партитура не в совершенстве была разучена, или еще каких причин, но равномерного качества игры оркестровых групп не хватало: выделялись главным образом струнные ГАСО, звучавшие красиво, послушно и пластично.
Вот в Четвертой Прокофьева (сочинение 1930 года, переработанное в 1947-м,— эту редакцию и играли) в приличной форме были все, хотя особенно, пожалуй, выделялись своими отличными соло деревянные духовые. И думается, в смысле силы и художественной цельности главной работой концерта выглядело именно исполнение симфонии — очень театральное, очень цепкое, при всей своей темпераментности прежде всего красиво сконструированное, патетику демонстрирующее не безоглядным лобовым ударом, а веско и доказательно.
Слушателю, который хочет, чтобы его оглушили, вдавили в кресло снопом энергии, деликатно упоили, приобщили к серьезному труду постижения музыкальных истин или разбередили ему нервы, на концертах Александра Лазарева ничего из этого пережить, вероятнее всего, не удастся. Разумеется, каждому свой вкус, но было бы крайней расточительностью не оценить то чувство непреодолимой вовлеченности, которое здесь предлагается взамен всего вышеперечисленного, странное чувство, пожалуй, сродни тому, которое испытывает зритель в темном и притихшем зале кинотеатра: вокруг десятки людей, но трудно отделаться от ощущения, что ты с экраном один на один.