Вчера в большом зале Центрального дома литераторов при участии нескольких десятков человек прошел вечер памяти Валентина Пикуля. Кроме вдовы писателя в президиуме находились Валерий Ганичев, Иван Стаднюк, Феликс Чуев. Самым выразительным моментом вечера был его финал, когда оркестр Военно-морского флота, состоявший, судя по состоянию флотской амуниции, из штатских лиц, исполнил любимые песни писателя "Севастопольский вальс" и "Прощайте, скалистые горы". Рассказывает НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
Вопреки предрассудку интеллигентного читателя Валентин Пикуль писал совсем не плохо. Без блеска, конечно, "Капитанской дочки" и без поэтичности "Князя Серебряного", но точнее, чем Александр Бестужев-Марлинский, более сжато, чем Михаил Загоскин, динамичнее, чем Григорий Данилевский. Редки у Пикуля и бульварные ноты, он пользовался пряным материалом лишь в интересах полноты картины — как в случае с Распутиным, когда "клубничку" поставлял не автор, но сам исторический персонаж. Упрек в намеренной альковности ему можно адресовать лишь в случае романа "Фаворит": императрица Екатерина Великая все-таки "Распутиным в юбке" не была.
Другой причиной известной настороженности в отношении к нему части либеральной аудитории следует считать, по-видимому, его "патриотизм". Однако, подобно тому, как создателям вестернов присуще некоторое манихейство, бескомпромиссное деление героев на добрых и злых, что диктуется отнюдь не "моралью", но лишь правилами игры, русский исторический романист обязан быть патриотом не только из "идеологии", но по необходимости определить систему координат. Более того, в русской литературной традиции — использовать патриотический настрой героев еще и как дополнительную пружину действия, и этот прием постоянно использовал Пикуль.
Один из основных принципов его прозы — следование документам. Это не всегда так у авторов, пишущих на исторические темы, достаточно вспомнить Александра Дюма-отца, который использовал историю лишь как "вешалку" для своих сюжетов. Для воплощения этого принципа Пикуль вводил в ткань текста документальные материалы. По-видимому, впервые в романе сплавил художественный текст со специально-научным и документальным Герман Мелвилл, а с газетным — Джон Дос-Пасос. Если не считать опытов Юрия Тынянова в 20-ые годы, в послевоенной отечественной исторической беллетристике к этому приему не прибегали до Александра Солженицына и Валентина Пикуля, первый из которых широко использовал его в эпопее "Красное колесо", второй — почти одновременно — в книге "У последней черты". Есть дополнительный резон сравнивать этих авторов, поскольку в ряде случаев они писали в одно и то же время на одну и ту же тему: скажем, роман Пикуля "Честь имею" (199О) посвящен Первой мировой войне, в частности — гибели армии Самсонова в Восточной Пруссии, что является центральным эпизодом и "Августа Четырнадцатого", первого романа солженицынской эпопеи "Красное колесо".
Пикуль избегал вымышленных героев, недаром его знаменитая картотека включала имена и биографии тысяч лиц разных сословий дореволюционной России, а также многие другие сведения — вплоть до информации о надгробиях, эпитафиях, могильных плитах. Солженицын, напротив, пользовался толстовским методом, стремясь создавать собирательные образы. Пикуль никогда не ставил задач "эпических", и не стремился вживлять в историческое полотно семейные хроники на манер "Войны и мира"; Солженицын в первой части своей эпопеи завязал множество сюжетных линий, представив читателю десяток семейств. По мере того, как эпопея Солженицына разрасталась, эти сюжетные линии постепенно терялись в огромной массе фактического материала, а само "колесо" стало ощутимо увязать в толще цитируемых мемуаров. Пикуль счастливо избежал этого соблазна чрезмерно полного воспроизведения фактуры эпохи, неумеренного выписывания из газет, незаметного превращения романа в историческое исследование.
При воспроизведении политических коллизий эпохи Пикуль был более бесстрастен, чем антикоммунист Солженицын. К тому же, складывается впечатление, что Солженицын сознательно чурается какой-либо "авантюрности", жертвуя при этом увлекательностью. Пикуль же сделал героем "Честь имею" военного разведчика, причем героем единственным, что позволило натянуть тетиву повествования до предела. Поэтому не следует удивляться тому, что полностью опубликованная эпопея Солженицына не стала бестселлером: массовый читатель не будет сличать воспоминания Гучкова, Шульгина или Милюкова с солженицынским текстом. Он будет чтить Нобелевского лауреата, но читать предпочтет Пикуля.
Возможно, при изучении текстов Пикуля с академической лупой найдется множество шероховатостей и просто исторических ошибок. Что неудивительно — сам прозаик любил подчеркивать, что он самоучка с пятью классами образования. Но надо помнить, что роман — не монография, и что весьма ученые люди тоже часто ошибаются. К тому же, герои Пикуля обладают еще одним важным качеством — чувством юмора, чего никак не скажешь не только о персонажах Солженицына, но и о героях многих других авторов, гораздо более интеллектуальных, чем этот плодовитый беллетрист.