Запись полной версии альбома Алексея Хвостенко "Последняя малина" была сделана в 1981 году в Лондоне, после окончания работы над самым, пожалуй, известным альбомом Хвоста "Прощание со степью". С просьбой рассказать историю этого издания БОРИС Ъ-БАРАБАНОВ обратился к продюсеру "Прощания со степью" и "Последней малины" — более тридцати лет живущей в Великобритании ТАМАРЕ ХОЛБОЛЛ.
— Как родилась "Последняя малина"?— Эту пластинку мы записали в Лондоне в 1981 году в студии на Кингз-кросс вместе с "Прощанием со степью". С Алексеем я познакомилась у Ефима Славинского, одного из первых, кто стал работать в Русской службе BBC. Мы стали встречаться, это продлилось два года. Алексей всюду ходил с гитарой, с которой путешествовал по Израилю. И мы решили записать альбом "Прощание со степью", для чего арендовали студию на Кингз-кросс. Мы пригласили из Парижа музыкантов Паскаля де Люшека и Андрея Шестопалова. Они играли в Сен-Жермен в ресторане под названием "Балалайка", где собиралось много русских. Звуком занимался мой приятель, английский рок-музыкант Алан Шоу. И вот когда мы записали "Прощание со степью", возник своего рода завод, кураж, и мы решили арендовать студию еще на пару дней и записать "Последнюю малину". Этот альбом состоит из песен, которые Алексей сам исполнял, некоторые привезли Паскаль и Андрей. Все жили одной большой компанией у меня в доме. Было прекрасное жаркое лето, ночные гулянья. Видеокамеры тогда ни у кого не было, но наш приятель Сергей Русаков записывал эти вечеринки на магнитофон — мы приходили, готовили обед, брали вино, ели, пели, веселились, Алексей читал стихи.
— Альбом "Последняя малина" состоит в основном из так называемых уличных или хулиганских песен?
— Дело в том, что уличные песни в Советском Союзе никогда не издавались официально, и когда я уехала из страны, то обратила внимание, что если в эмигрантской среде устраивались какие-то вечеринки, если было желание привнести какой-то русский дух, то было даже как-то модно исполнять вот эти уличные, блатные песни. За столом пели не "Подмосковные вечера", а "Я милого узнаю по походке". Все началось с Алеши Димитриевича, его пластинки были очень популярны среди эмигрантов в начале 70-х. Именно из-за этой эмигрантской моды мы и решили сделать такую пластинку, как "Последняя малина".
— Ваша деятельность по записи и изданию песен Алексея Хвостенко носила чисто меценатский характер?
— Не совсем. Существовала фирма Racoon Records, мы думали и о распространении и продаже его дисков, о том, что предприятие будет развиваться, мы будем записывать и выпускать других артистов. Первый концерт Хвоста в Лондоне мы устроили в польском клубе на Экзибишн-роуд, даже плакат висел, он у меня, наверное, до сих пор сохранился. "Прощание со степью" мы издали тиражом три тысячи экземпляров, привезли в Париж, по этому случаю там даже был концерт. Мы даже успели записать в той же студии на Кингз-кросс Иосифа Бродского, который тоже бывал у меня дома, когда Алексей жил в Лондоне. У меня до сих пор где-то хранится пленка с голосом Бродского, полчаса записи, где он читает свои стихи. А потом ситуация в моей жизни резко изменилась, и я больше не могла этим заниматься. Но хотя бы что-то мы успели сделать.
— Алексею Хвостенко многие помогали. И все, кто его знал, объясняют это каким-то особым магнетизмом, который от него исходил.
— У Алексея было много друзей, почитателей. Ему действительно всегда все помогали, людям хотелось что-то для него делать. Он это знал и пользовался этим. Многие, поняв это, даже отдалялись от него. Он обладал большим шармом, у него была определенная аура, которая привлекала людей. Он не был заинтересован в массовой популярности. Он был большой почитатель Хлебникова, он очень хорошо знал историю, философию и литературу, в том числе античную, знал на память огромное количество стихов, читал свои и чужие. Он был очень артистичен, он делал скульптуры, писал пьесы. Настоящий художник по жизни. Понятие "любовь" было для него чем-то очень широким и проявлялось скорее в творчестве. Он не обладал каким-то сильным или красивым голосом, иногда даже делал ошибки, но дело было не в голосе, а в том, что он был очень притягательной персоной. Я не знаю, как это объяснить, я сама на это попалась — после встречи с Алексеем я ушла от мужа-датчанина. В Лондоне я преподавала русский язык в колледже, но только потому, что надо было что-то делать, нужды я ни в чем не испытывала. Когда я познакомилась с Алексеем, мы уехали с ним в Париж, жили у него, недалеко от Клиши. В Париже я имела возможность видеть все его окружение, три волны русской эмиграции. С Владимиром Марамзиным, например, он издавал журнал "Эхо", журнал, кстати, был очень современным с точки зрения дизайна, они использовали бумагу, которая была уже переработана. Они печатали там стихи и работы литераторов, которые в России в то время были запрещены. Пока мы были в Париже, умер Высоцкий, Алеша его знал и очень переживал. Это одна из первых смертей того поколения, потом они все, один за другим, стали уходить. В последний раз я встретила Алексея четыре года назад в Париже. Я его не узнала. Он был в два раза тоньше, суше, чем во время нашей предыдущей встречи, сгорбленный какой-то, попросил даже не идти слишком быстро. Думаю, Алексей ушел из жизни, потому что занимался, как теперь это принято говорить, целенаправленным саморазрушением. Он рассказывал мне, что еще до отъезда из России пытался порвать с наркотиками, как однажды на пляже подошел к воде и выкинул в море всякие таблетки, иголки. Но эта борьба у него происходила всю жизнь. Я не знаю, что его мучило.