95 лет назад, 30 мая 1927 года, коллегия ОГПУ приговорила к высшей мере социальной защиты — расстрелу — группу поджигателей завода «Кооператор» в Ленинграде. Именно этот поджог стал последней каплей, переполнившей чашу терпения И. В. Сталина, недовольного неспособностью властей справиться с возникшей в стране эпидемией рукотворных пожаров, в которой пострадало немало строений, производств и складов. Серия поджогов произошла даже в московских музеях. Однако применение смертной казни было далеко не единственной из принятых мер.
«Во всех случаях команда заблаговременно покинула суда, что наводит на мысль о поджогах»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Во всех случаях команда заблаговременно покинула суда, что наводит на мысль о поджогах»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Отомстить и своей жене, и соседу»
«Во время процесса по делу так называемых чубаровских хулиганов в Ленинграде,— говорилось в заявлении Объединенного государственного политического управления (ОГПУ) СССР от 1 июня 1927 года,— был произведен поджог металлозавода "Кооператор" (бывш. Сан-Гали), где работала часть осужденных по делу чубаровцев».
Нужно заметить, что пожары, вызванные поджогами, не были редкостью ни до, ни после революции. «Красный петух» со стародавних времен использовался в качестве дешевого и эффективного способа решения проблем и мести недругам в условиях тотального неверия в справедливость решений судебных и прочих начальствующих чинов по любым спорам и делам. А после появления страховок от пожаров поправить свои финансовые дела сожжением убыточных фабрик или пустых складов, якобы полных товарами, пыталось немало купцов. Использовались поджоги и для более хитроумных коммерческих комбинаций (см. «Дело о поджоге олигарха»).
Разгул поджогов наблюдался во время всех трех русских революций; в годы Гражданской войны устройство пожаров во вражеском тылу стало едва ли не основным способом уничтожения любых запасов и производственных мощностей противника. А потому советская власть начала карать поджигателей смертью.
Но, после того как эпоха войн и революций осталась позади, неожиданно начала год от года расширяться настоящая эпидемия поджогов.
Больше всего их случалось там, где все строения хорошо горели,— в деревнях. Идейные сельские борцы с буржуазией, считавшие, что местная власть в условиях новой экономической политики (НЭП) куплена богатеями, поджигали дома и хозяйственные постройки разбогатевших односельчан. К примеру, в разделе «Красный бандитизм» подготовленного в ОГПУ обзора положения страны за май 1926 года указывалось:
«В с. Карчино шайка хулиганов (бывший член ВКП, исключенный из партии, бесхозяйственный бедняк, бывший член ВЛКСМ, исключенный как негодный элемент) произвела 4 поджога зажиточных потому, что они якобы брали с бедняков за хлеб высокие цены».
Безыдейные сельчане делали то же самое, из затаенных обид на зажиточных соседей. А богатые в отместку жгли дома тех, кого подозревали в поджогах и подстрекательстве к ним, считая, что обращение к власти не принесет ничего, кроме дополнительных неприятностей.
Еще чаще к «красному петуху» прибегали в порядке личной мести. Так, в марте 1926 года Московский губернский суд рассматривал дело, в опубликованном отчете о котором говорилось:
«Крестьянин Иван Шувалов из дер. Малинки Судисловской волости Волоколамского уезда, подозревал свою жену в сожительстве с соседом.
Решил отомстить и своей жене, и соседу. В ветреную погоду поджег собственный дом, будучи уверен, что и двор соседа сгорит».
В газетных репортажах с судебного заседания красочно описывались все детали отмщения. Чтобы отвести от себя все подозрения, Шувалов пристроил зажженную свечу на крышу своего дома и пошел пить самогон к брату. Так что на момент возгорания у него было наилучшее алиби — он был в стельку пьян. Кроме его жилища сгорело еще 16 домов. Причем в некоторых статьях утверждалось, что после ухода Шувалова ветер сменил направление, и все хозяйство его обидчика — председателя местного сельсовета — осталось невредимым.
Ну а поскольку суровые законы времен Гражданской войны уже были отменены, обвиняемого приговорили к трем годам заключения, причем с учетом всех обстоятельств тут же сократили срок строгой изоляции до двух лет.
«В минувшее воскресенье была сделана седьмая по счету попытка поджога в музее, на этот раз в бывшем имении графа Шереметева в Останкине»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«В минувшее воскресенье была сделана седьмая по счету попытка поджога в музее, на этот раз в бывшем имении графа Шереметева в Останкине»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Пытается сорвать операции Нефтесиндиката»
Вариант того же приема со свечой применялся и при «коммерческих» поджогах. Воровство со складов и из магазинов, как и махинации с учетом пытались скрыть, поставив в подлежащем огненной ликвидации помещении горящую свечу на политый керосином пол. В результате пожар начинался, когда поджигатель находился далеко от места происшествия.
А советские частные предприниматели — нэпманы, как и купцы в дореволюционные времена, не брезговали разнообразными способами применения огня ради получения страховки.
Как утверждалось в документах и в печати, не прекращали прибегать к поджогам и недруги советской власти. 7 июля 1926 года «Правда» сообщала о происшествии на строительстве Сясьского целлюлозно-бумажного комбината:
«Убытки от пожара на Сясьстрое достигают 130 тыс. руб. Причина пожара, пока еще точно не установлена, но предполагается поджог».
Для страны, где средняя зарплата в промышленности составляла 58 руб. в месяц, ущерб был весьма значительным. Но куда больший урон был нанесен в 1926 году пожарами на торговых судах, перевозивших нефть и нефтепродукты в Турцию. Причем советская печать писала о том, что в поджогах была заинтересована американская нефтяная компания Standard Oil:
«Большой ущерб терпит "Стандарт Ойль", почти целиком вытесненный нашей нефтью с рынка. В связи с этим чья-то рука пытается сорвать операции Нефтесиндиката в Турции. В течение месяца произошло три пожара на наливных судах с нефтью и керосином, предназначенных для Турции. Первый пожар произошел в Батуме, второй уничтожил пароход "Дорис", направлявшийся в Мерсину, где ощущался сильный недостаток в нефтепродуктах. Третий — в Босфоре, на пароходе. Во всех трех случаях команда заблаговременно покинула суда, что наводит на мысль о поджогах».
Список сгоревших цехов и складов можно было бы продолжать. Но в разгар эпидемии поджогов внимание общественности привлекали не они, а странная череда поджогов в московских музеях. Хранитель нумизматических коллекций Государственного Исторического музея А. В. Орешников 7 июля 1926 года записал в дневнике:
«Беседовал с Г. Л. Малицким, который имеет занятия в Отделе по делам музеев, там очень озабочены пожарами, происшедшими в последние дни в музеях от поджогов: Румянцевском, Толстовском, Музее мебели в Нескучном и еще где-то.
Все поджоги сделаны одинаково: разбивался пузырек с бензином в незаметном месте, и спичкой поджигали».
21 июля 1926 года «Известия» писали:
«18 июля, в 3 час. дня, в Историческом музее, когда он был полон посетителями, на лестнице, ведущей на выставку крепостного хозяйства, из-за спинки дивана, стоявшего на этой лестнице, раздался взрыв, появилось пламя и повалил дым. Случайно проходивший здесь вахтер Литвиненко не растерялся и при помощи подоспевшего посетителя бросил в огонь огнетушитель (склянку с гасящим пламя химическим веществом.— "История"). Через 5 минут огонь был ликвидирован».
10 августа 1926 года советские люди узнали о следующем музейном поджоге:
«В минувшее воскресенье была сделана седьмая по счету попытка поджога в музее, на этот раз в бывшем имении графа Шереметева в Останкине. Здесь, в комнате Александра II, обычно мало посещаемой, какие-то хулиганы бросили склянку, наполненную, по-видимому, газолином. Огонь был быстро потушен».
28 января 1927 года произошел еще один поджог — в доме-музее Л. Н. Толстого. В материальном плане ущерб сочли не слишком большим. Однако власть, которая настолько очевидно не справлялась с эпидемией поджогов, не могла внушать необходимый для беспрекословного подчинения страх.
«В первую очередь был осуществлен поджог завода "Кооператор", на котором до своего ареста работало большинство приговоренных губсудом чубаровцев»
Фото: wikipedia.org
«В первую очередь был осуществлен поджог завода "Кооператор", на котором до своего ареста работало большинство приговоренных губсудом чубаровцев»
Фото: wikipedia.org
«Наметила также ряд других поджогов»
Потери от поджогов росли день ото дня. В октябре 1926 года председатель правления Государственного страхования РСФСР М. Л. Леонтьев сообщал:
«Пожары от поджогов в РСФСР причиняют крестьянству и Госстраху большие убытки. За 1923–24 год из 55.864 пожаров — 12.210 (или 22 проц.) пожаров произошли от поджогов. Еще более неутешительны предварительные итоги 1924–25 г.: из 29.902 пожаров в сельских местностях на долю поджогов приходится 9.406, или 31,5 проц.
Принимая средний убыток от пожара за прошлый год в 507 рублей, получим, по грубым подсчетам, 4 млн. 750 тыс. р. У нас есть ряд губерний (Рязанская, Гомельская, Пензенская, Курская и Тамбовская), в которых свыше половины всех пожаров произошли от поджогов.
Особенно отличается Курская губерния, где этот процент достигает 70».
В Украинской ССР, как сообщала пресса, дела обстояли еще хуже. Там в некоторых регионах причиной пожаров в 80% случаев были поджоги.
ОГПУ раз за разом сообщало руководству страны, что главными виновниками поджогов являются те, кто уже был осужден на два–три года за подобное преступление. Многие из них, ввиду малозначительности, преступления освобождались досрочно:
«Весьма часто,— говорилось в обзоре от 31 июля 1926 года,— уголовные элементы, несмотря на неоднократную судимость, фактически оказываются безнаказанными, продолжая терроризировать деревню (угрозы поджогами и т. п.)».
Не подчинившихся, и в особенности дававших показания против вымогателей, ожидал «красный петух». При этом сельские милиционеры и судьи, как отмечалось в документах ОГПУ, из того же страха поджогов, по сути, ничего не предпринимали.
Руководители разных уровней предлагали усилить наказание за поджоги, проходило множество обсуждений и совещаний на республиканском и союзном уровнях, а количество поджогов тем временем только росло.
Поворотным моментом стало «Чубаровское дело».
16 декабря 1926 года в Ленинградском губернском суде начались слушания по обвинению группы бандитов в жестоком изнасиловании девушки в Чубаровом переулке, на которые их оставшиеся на свободе соратники отреагировали привычным в сельской местности, но необычным для крупного города образом.
«Судебными работниками,— говорилось в заявлении ОГПУ СССР от 1 июня 1927 года,— был получен ряд анонимных писем с угрозой, в случае вынесения приговора к расстрелу, совершения убийств судей и поджогов заводов и фабрик».
И от слов авторы анонимок перешли к делу.
«Шайкой был разработан детальный план поджогов, с точным распределением ролей действовавших лиц.
В первую очередь был осуществлен поджог завода "Кооператор", на котором до своего ареста работало большинство приговоренных губсудом чубаровцев.
Убедившись в процессе тушения пожара, что пожарным частям и рабочим удастся отстоять некоторые цехи завода, бандиты пытались отвлечь внимание частей, тушивших пожар, одновременно совершив поджог одного из пакгаузов, расположенных на путях Октябрьской жел. дор. Лишь благодаря своевременно принятым мерам этот пожар не получил распространения».
Ограничиваться только двумя пожарами, как указывалось в заявлении ОГПУ, поджигатели не собирались:
«Шайка наметила также ряд других поджогов: завода имени Ленина, макаронной фабрики "Звезда" и бывших Кокоревских складов».
Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин, судя по всему, был в ярости.
«У нас есть ряд губерний (Рязанская, Гомельская, Пензенская, Курская и Тамбовская), в которых свыше половины всех пожаров произошли от поджогов»
Фото: МЧС России
«У нас есть ряд губерний (Рязанская, Гомельская, Пензенская, Курская и Тамбовская), в которых свыше половины всех пожаров произошли от поджогов»
Фото: МЧС России
«Применить высшую меру»
13 января 1927 года по предложению Сталина Политбюро ЦК ВКП(б) решило:
«Поставить на ближайшем заседании Политбюро доклад ОГПУ о принимаемых им мерах борьбы со взрывами, пожарами и т. п., организуемыми злоумышленниками на хозяйственных предприятиях».
Суть вопроса сводилась к тому, что сотрудники ОГПУ вместо сообщения в ЦК и правительство о чужих просчетах и ошибках должны сами взяться за решение проблемы. И после двух обсуждений — сначала доклада, а потом предлагаемых мер — 31 марта 1927 года было принято постановление Политбюро «О мерах борьбы с диверсией, пожарами, взрывами, авариями и прочими вредительными актами», которым предписывалось:
«Для проведения мер борьбы с пожарами, взрывами, авариями и прочими вредительными актами, являющимися как результат диверсии (так в тексте.— "История"), так и халатности администрации предприятий, а также для постоянного наблюдения и контроля за состоянием охраны противопожарного оборудования и предохранительных установок на складах, заводах и предприятиях государственного значения создать постоянную Комиссию при ОГПУ в центре».
На местах предусматривалось создание аналогичных комиссий при постоянных представительствах ОГПУ.
На особо важных объектах вольнонаемная охрана заменялась на военизированную. Назначались и ответственные за их безопасность:
«Ввести на всех предприятиях государственного значения персональную ответственность директора за принятие мер по охране предприятия и его отдельных частей, обязав иметь ответственных лиц в отдельных частях предприятия (цеха и т. п.)».
Когда и какие меры должны были применяться, расписывалось конкретно:
«1) Усилить репрессии за халатность, за непринятие мер охраны и противопожарных средств, привлекая виновных к ответственности как по линии ОГПУ, так и по партийной.
2) Приравнять небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы и пожары и т. п. государственной промышленности, к государственным преступлениям.
3) Предоставить право ОГПУ рассматривать во внесудебном порядке вплоть до применения ВМН и с опубликованием в печати дела по диверсии, пожарам, взрывам, порче машинных установок, а также дела, указанные в п. 1-м и 2-м».
В числе первых действие новых положений испытали на себе участники поджога завода «Кооператор». 21 апреля 1927 года Политбюро решило:
«Применить высшую меру наказания к виновным в поджоге завода "Кооператор".
Дело слушать во внесудебном порядке».
А в заявлении ОГПУ от 1 июня 1927 года говорилось:
«Коллегия ОГПУ… по рассмотрении дела в заседании от 30 мая 1927 г. приговорила всех активных участников бандитской шайки… к высшей мере социальной защиты — расстрелу.
Приговор приведен в исполнение.
Остальные участники шайки приговорены к разным срокам тюремного заключения».
Но быстрых результатов принятое 31 марта 1927 года постановление Политбюро не принесло. В «Правительственном сообщении» от 8 июня 1927 года упоминались новые поджоги с тяжелыми последствиями:
«В разных местах Союза обнаружены поджоги фабрик, заводов, военных складов и т. д. В конце мая в Ленинграде был подожжен огнесклад, при чем виновным оказался заведующий складом эстонец Усилд, работавший по заданиям эстонских агентов английского правительства. Еще раньше был совершен поджог завода в Дубравке, близ Ленинграда, при чем поджигателем оказался финн, работавший по заданиям финских агентов английского правительства».
Однако в следующие месяцы произошли странные пожары с тяжелыми последствиями на территории стран—противниц СССР — Польши и Румынии, после чего число поджогов на советских оборонных объектах начало снижаться.
А вот борьба с «частными» поджигателями растянулась на долгие годы.
Только в «год великого перелома», в 1929-м, было зафиксировано около 30 тыс. поджогов обобществленного в колхозах имущества.
Чекисты для форсированного искоренения опасного явления ударились в крайность, объявляя едва ли не каждый пожар поджогом, совершенным с контрреволюционными целями. В марте 1941 года во время судебного процесса над бывшими руководителями УНКВД по Николаевской области один из бывших обвиняемых в поджоге, свидетель Л. М. Гладков, рассказывал:
«В середине августа меня вызвал Танфилов (следователь.— "История") и предъявил обвинение, что я — организатор поджога одного объекта на заводе. Об этом поджоге я ничего не знал, так как был арестован до него, но в результате рукоприкладства со стороны Танфилова вынужден был дать показания, что о подготовке поджога мне было известно».
Подлинного эффекта удалось добиться лишь многие годы спустя, когда правоохранительным органам, пусть во многом и пропагандистски, удалось убедить советских людей, что за любое преступление последует неотвратимое наказание. Кроме того, судебная система и разнообразные службы рассмотрения жалоб начали более или менее сносно реагировать на проблемы граждан страны. Ведь поджог во многих случаях был прежде всего способом снятия недовольства. Однако наносящим колоссальный урон.