700 тыс. руб. серебром потерял в одночасье один из богатейших предпринимателей Российской империи, миллионер Василий Кокорев, в результате пожара на принадлежавшей ему паровой мельнице в Санкт-Петербурге, по праву считавшейся лучшей в стране. Обстоятельства происшествия показались полицейским и судебным чиновникам более чем странными: за день до пожара из баков мельницы слили всю воду, а возгорание началось сразу в трех далеко отстоящих друг от друга местах.
Изгнание из хлебного рая
3 февраля 1875 года министр юстиции Российской империи граф Константин Иванович Пален, принимая прокурора Санкт-Петербургского окружного суда Анатолия Федоровича Кони, помимо других вопросов обсудил с ним и дело, взволновавшее накануне всю северную столицу,— огромный по масштабам и зрелищности пожар. Как вспоминал Кони, граф спросил его: "Не знаете ли вы чего-нибудь о причинах пожара этой огромной паровой мельницы на Измайловском проспекте против станции Варшавской дороги?"
Главный столичный прокурор к тому моменту еще не получил полицейского отчета о происшествии и потому не смог ответить что-то определенное. Однако для Кони, как и для всех, кто был осведомлен о жизни столичного чиновничества и купечества, не составляло тайны, что сгоревшая мельница, именовавшаяся среди обывателей фейгиновскою, имела репутацию предприятия с некоторым, если так можно выразиться, душком. Хотя, предлагая проект ее строительства, российское Военное министерство исходило из лучших побуждений.
Дело заключалось в том, что с петровских времен поставку продовольствия в русскую армию передавали в руки частных лиц, именовавшихся комиссионерами. Комиссионер давал гарантии поставок в полки муки надлежащего качества в установленные сроки, армейские провиантские чиновники контролировали исполнение взятых им на себя обязательств, а солдаты должны были регулярно получать свой главный продукт питания — ржаной хлеб. Однако в реальности все выглядело совершенно иначе. Вскоре после создания системы образовались тесные коррупционные связи между провиантскими чиновниками и комиссионерами. Поскольку функционирование этой системы требовало немалых средств, а купцы-комиссионеры рассчитывали еще и на получение солидной прибыли, крайними, как обычно, оказывались воинские нижние чины, для которых закупали муку по самой низкой цене. Естественно, самого низкого качества.
В итоге поставка муки в армию превратилась в один из наиболее выгодных способов быстрого заработка, уступавшего по доходности разве что откупам — торговле спиртным. А среди комиссионеров начали появляться весьма и весьма состоятельные люди. Одним из самых известных поставщиков считался санкт-петербургский первой гильдии купец Степан Тарасович Овсянников. Начав в 1847 году дела по поставкам с заемных 200 тыс., в 1860-х годах он уже входил в число богатейших купцов Российской империи и любил подчеркивать, что он "двенадцатикратный миллионер", поскольку его состояние оценивалось в 12 млн руб. Благодаря значительным объемам армейских поставок Овсянникову удалось подчинить себе многих поставщиков зерна. А потому он с удовольствием называл себя еще и королем петербургской хлебной биржи.
Как и многие состоятельные люди того времени, Овсянников тратил немалые средства для приобретения известности и положения в светском обществе, вкладывая деньги в разнообразные благотворительные проекты. Ведь император и правительство награждали щедрых меценатов орденами и чинами. Так, за значительный вклад в создание богадельни для увечных участников Крымской войны 1853-1856 годов Овсянникову пожаловали чин статского советника, хотя именно он нес немалую ответственность за скверное питание войск во время этой войны.
После позорного завершения крымской кампании воцарившийся император Александр II потребовал от Военного министерства навести должный порядок в деле питания нижних чинов, и министерство приступило к тщательной ревизии деятельности комиссионеров. Расследование тянулось довольно долго. В 1863 году Военное министерство решило возбудить несколько уголовных дел против Овсянникова и его доверенного помощника — ржевского второй гильдии купца Андрея Петровича Левтеева. Расследование дел вновь растянулось на годы, а Овсянников, как оказалось, умел коррумпировать не только военных, но и полицейских, а также судебных чинов. Так что в 1867 году он смог уклониться от наказания, хотя по суду и был, как тогда формулировалось, "оставлен в подозрении".
Вот только эта победа имела довольно неприятный привкус: вернуться к поставкам муки в армию Овсянникову не удалось. В декабре 1864 года Военный совет принял решение об исключении его из числа участников казенных поставок.
Возвращение блудного комиссионера
Одновременно Военное министерство решило создать новую систему поставок, исключающую возможность для разного рода злоупотреблений. К примеру, для снабжения высококачественной мукой элиты армии — гвардейских полков, входивших в расквартированный в столице Гвардейский корпус, руководство министерства решило построить мельницу, не уступающую ничем самым лучшим мельницам за границей. А кроме того, ввести жесточайший контроль как поступающего на эту мельницу зерна, так и вырабатываемой на ней муки.
Большинству российских купцов предложенные условия, исключающие возможность любых отступлений от договорных норм, показались слишком непривычными и жесткими. И ко всему прочему затраты на строительство мельницы по последнему слову техники оказались не по карману даже многим весьма видным хлеботорговцам. Делом, конечно же, заинтересовался Овсянников. Однако его к новым поставкам решили не подпускать даже на пушечный выстрел.
Проект строительства мельницы постепенно двигался к своему полному краху, когда неожиданно за него решил взяться коммерции советник Фейгин. Его участие в деле вызвало немало толков в купеческой среде. Фейгин имел славу солидного и надежного партнера, однако все понимали, что необходимых для подобного проекта средств у него нет, да и быть не может. Но все же Военное министерство, уже отчаявшееся найти подходящего подрядчика, пошло на дополнительные уступки, и 30 июня 1867 года контракт с Фейгиным был подписан. Подрядчик получал за символическую плату участок, необходимый для строительства, и гарантированный подряд на поставку муки Гвардейскому корпусу на девять лет.
Строительство мельницы завершилось в 1871 году. Для того времени она действительно соответствовала лучшим мировым образцам. Однако владельцу мельницы это обстоятельство не приносило ни малейшей радости. Затраты на ее строительство достигли 900 тыс. руб., так что финансовые дела Фейгина пришли в полное расстройство. Правда, злые языки утверждали, что Фейгин с самого начала был подставной фигурой, а за его спиной маячил Овсянников, пытавшийся таким хитрым способом вернуться к поставкам муки в армию. Именно Овсянников внес полмиллиона рублей, которые Военное министерство потребовало от Фейгина в качестве обеспечения исполнения контракта. И он же предоставлял Фейгину зерно для мельницы, когда всем остальным было понятно, что эти поставки не будут оплачены. Поэтому никто не удивился, что немалую часть долгов Фейгина — 755 тыс. руб.— скупил именно Овсянников.
Однако покупка долгов Фейгина отнюдь не означала того, что Овсянникову вновь позволят заниматься поставками. А потому он придумал довольно оригинальный ход. Он предложил долю в деле богатейшему и авторитетнейшему купцу Василию Александровичу Кокореву. Разбогатевший на водочных откупах миллионщик Кокорев в те годы усиленно занимался расширением своего бизнеса. Поэтому он с интересом отнесся к предложению Овсянникова. В Военном министерстве также не возражали против подобного альянса, ведь за нечистым на руку Овсянниковым присматривал бы весьма солидный предприниматель.
В мае 1872 года подряд на поставку муки Гвардейскому корпусу официально передали Кокореву и Овсянникову. Вот только дело оказалось не столь выгодным, как рассчитывал "король хлебной биржи". Кроме долгов Фейгина ему пришлось принять на себя все расходы по текущим поставкам на 1872 год, которые в денежном выражении составили 833 тыс. руб. А казна собиралась заплатить за поставки 870 тыс. Получалась весьма и весьма значительная разница даже для "двенадцатикратного миллионера".
Как именно договаривались партнеры по бизнесу, оставалось их тайной. Однако еще до передачи подряда, в марте 1872 года, Кокорев согласился дать недостающие Овсянникову 700 тыс. руб. под залог мельницы и ее оборудования. Причем купцы согласились, что в случае продажи мельницы с торгов за меньшую сумму Овсянников должен компенсировать Кокореву разницу. Правда, в размере не более 400 тыс. руб.
Когда все детали соглашения были оговорены, Кокорев выдал Овсянникову доверенность на ведение дел и не принимал непосредственного участия в управлении мельницей, которая оказалась совсем не столь прибыльной, как ожидалось. Овсянников резко снизил расходы на содержание мельницы и помол, однако помол каждого куля муки обходился в 50-55 коп., тогда как стандартная цена того времени колебалась от 15 до 30 коп. за куль. Ко всем прочим бедам оказалось, что мельницу нельзя задействовать ни для каких иных работ, кроме работ для казны. С запрашиваемым Гвардейским корпусом помолом муки мельница справляется за четыре месяца, а остальные восемь простаивает без работы.
Овсянников попытался поправить дела с помощью своего обычного хитрого трюка. Он решил продать качественную муку "гвардейского" помола на сторону, а вместо нее подсунуть в полки муку низкого сорта. Вот только он не учел, что ввиду сомнительной репутации находится под постоянным пристальным надзором. Речная полиция задержала его людей в момент продажи казенной муки с баржи на Неве.
Трюк с пересортицей у него тоже не прошел. Как только интендантские чиновники обнаружили на складах мельницы постороннюю муку, они тут же опечатали помещение и выдали Овсянникову предписание немедленно вывезти посторонний продукт.
Овсянников жаловался в интендантство, заявлял о притеснениях контролирующими чиновниками, писал о том, что новые проверки наносят вред его репутации, а новые обвинения в мошенничестве ни на чем не основаны. Однако тем самым он только усугублял свое положение.
Единственным выходом, позволявшим удержать мельничное предприятие на плаву, было расширение производства. Поэтому в 1874 году Овсянников договорился с другим поставщиком муки для армии, Малькелем, о переуступке контракта на снабжение армейских частей в Олонецкой, Новгородской и Петербургской губерниях. Однако интендантское начальство отказалось от подобного предложения, ясно осознавая, какое количество дополнительных чиновников придется привлечь, чтобы обеспечить честное выполнение контрактов с таким пройдошистым поставщиком. Овсянников снова возмущался, писал о том, как его обижают и унижают подобные отказы, как скверно сказывается на его репутации подобное пренебрежение его предложениями. Но все было тщетно. Позднее, в том же 1874 году, он попытался взяться за поставку муки для флота. Причем смиренно соглашался делать все на тех же условиях, что и для Гвардейского корпуса. Но ему снова в резкой форме отказали.
Собственно, единственный контракт Овсянникова к тому моменту не разорвали только потому, что его участником выступал Кокорев. И тут Овсянников провернул новую комбинацию, которая сделала Кокорева его злейшим врагом. В августе 1874 года "король хлебной биржи" выставил мельницу на торги за долги. Первоначально мельницу оценили в 1,5 млн руб., что, естественно, отпугнуло всех потенциальных реальных покупателей. На аукцион прибыло только семь участников, включая Овсянникова, а остальные шестеро, как потом установил суд, были подставными. В итоге торги, которые по традиции шли на понижение, закончились полной и безоговорочной победой Овсянникова, получившего мельницу за 108 тыс. руб.
Кокорев, понятно, почувствовал себя обманутым. Он дал под залог мельницы 700 тыс. руб., а в результате в полном соответствии с договоренностями с партнером получит максимум 508 тыс. руб.
Вот только Овсянников не собирался отдавать ему и этих денег. Он выкручивался, тянул время, но, как оказалось, не учел силы и влияния противника, на стороне которого к тому же был закон. А по закону залогодержатель имел преимущественное право получения залога без всяких торгов.
Кокорев подал иск и легко выиграл дело. Овсянников подавал кассационные жалобы, но снова проиграл, и в декабре 1874 года Кокореву были переданы все права по владению и управлению мельницей. А Овсянников по-прежнему остался ее арендатором. Правда, Кокорев после судебных разбирательств стал смотреть на мельничное дело и контракт с Овсянниковым совсем по-другому. На мельнице поселился его управляющий, который начал ревизию оборудования и помещений мельницы. Проверка показала, что за прошедшие годы что-то пришло в негодность, а какие-то механизмы требуют замены. Арендатор Овсянников оказался по итогам ревизии должен владельцу мельницы Кокореву 236 тыс. руб.
Мало того, в купеческих кругах начали ходить слухи о том, что Кокорев собирается принять на себя все обязательства по поставкам муки Гвардейскому корпусу, с чем целиком и полностью соглашалось интендантское начальство.
И тут вдруг на мельнице случился пожар, так поразивший министра юстиции графа Палена.
Следствие в поисках причины
После беседы с министром прокурор Кони вернулся к себе в кабинет в Санкт-Петербургском окружном суде и обнаружил, что ему уже доставили сообщение полиции об этом происшествии, где говорилось, что признаков поджога не обнаружено.
"Меня,— вспоминал Кони,— смутила краткость этого заявления, его ненужность по закону и его поспешная категоричность в связи с рассказом графа Палена. Я поручил моему покойному товарищу, энергичному А. А. Маркову, поехать на место и произвести личное дознание... Поздно вечером он привез мне целую тетрадь осмотров и расспросов на месте, из которых было до очевидности ясно, что здесь имел место поджог".
Судя по дневникам и мемуарам, никто из знающих людей в Петербурге в этой версии и не сомневался. Быстро стали распространяться слухи о том, что на мельнице за два дня до пожара остановили все работы, рабочих распустили, а воду из баков мельницы, которой хватало на то, чтобы по потолок залить любое помещение и погасить любой пожар, почему-то слили. Кроме того, рассказывали и о том, что очередной срок платежа обществам, застраховавшим мельницу, наступал двумя днями позже случившегося пожара. Так что выгода для поджигателя была очевидной. Оставалось только определить, был ли поджигателем владелец мельницы Кокорев, или ее поджег арендатор Овсянников.
Сам Овсянников упорно сваливал вину на Кокорева. Но большинство наблюдателей и участников событий, включая прокурора Кони, склонялись к тому, что за поджогом стоит Овсянников. Возможно, если бы Овсянников не давал повода для новых подозрений, прокуроры воздержались бы от проведения следственных действий в отношении столь известного и состоятельного человека. Однако он неожиданно начал настойчиво добиваться новых контрактов у интендантства. Причем предлагал поставлять выработанную на старых мельницах муку, именовавшуюся низовой. Владимир Иванович Жуковский, выступавший затем на процессе в качестве обвинителя, в своей речи говорил:
"Недели две спустя после пожара Овсянников подал в интендантство заявление. Указав в заявлении, что в близком времени нельзя ожидать расчетов Кокорева со страховым обществом, он объяснил, что если бы Кокорев оставил мельничное дело как не совместное с его специальностью, то он, Овсянников, готов приобрести покупкою все остатки от сгоревшей мельницы и вновь ее построить со всевозможными усовершенствованиями; но так как постройка мельницы требовала затраты капитала, то вопрос о ее постройке становится в зависимость от предрешения Военного министерства относительно будущей деятельности мельницы. Далее Овсянников заявляет, что все меры к доставлению низовой муки самого лучшего качества им уже приняты, но считает при этом как бы своим долгом предупредить, что низовая мука во вкусе, свежести и припеке не может сравниться с тою мукою, которая изготовлялась на паровой мельнице, и что разница, без сомнения, войсками будет замечена".
Получалось, что пожар был нужен Овсянникову для того, чтобы изгнать из дела своего бывшего партнера Кокорева. Именно поэтому Кони решил провести обыск в доме "короля хлебной биржи":
"Я предложил судебному следователю по особо важным делам Книриму начать следствие и немедленно произвести обыск у Овсянникова, а наблюдение за следствием принял лично на себя. Овсянников, не привыкший иметь дело с новым судом и бывший в былые годы в наилучших отношениях с местной полицией, причем за ним числилось до 15 уголовных дел, по которым он старым судом был только "оставляем в подозрении", не ожидал обыска и не припрятал поэтому многих немаловажных документов. Среди них, между прочим, оказался именной список некоторым чинам главного и местного интендантских управлений с показанием мзды, ежемесячно платимой им, влиятельным поставщиком муки, военному ведомству. Я отослал эту бумагу военному министру Д. А. Милютину".
Однако доказательств организации Овсянниковым поджога в ходе обыска не обнаружили. Ничего не давали и допросы его доверенного лица Левтеева и остальных постоянных работников с мельницы. Впрочем, как и допросы самого Овсянникова.
"Вечером в тот же день,— вспоминал Кони,— в камере следователя по особо важным делам был произведен допрос Овсянникова. Он отвечал неохотно, то мрачно, то насмешливо поглядывая на следователя и очень недоброжелательно относясь в своих показаниях к Кокореву. В конце допроса я отвел Книрима в сторону и сказал ему, что нахожу необходимым мерою пресечения избрать лишение свободы, так как иначе Овсянников при своих средствах и связях исказит весь свидетельский материал".
Посаженный в особую камеру с удобствами старик раскаиваться не торопился. Однако довольно скоро следствие смогло собрать достаточно обширный материал, который стал основой для первоначального рассмотрения дела Санкт-Петербургской судебной палатой, в решении которой говорилось:
"Из всех обстоятельств дела Судебная палата усмотрела: 1) что паровая мельница Кокорева загорелась одновременно в трех различных местах, причем доказано, что в каждом пункте горение началось самостоятельно; 2) что ввиду сего пожар мельницы произошел, несомненно, от умышленного поджога; 3) что перед пожаром была выпущена вода из труб и бака мельницы, распущены рабочие и вообще приняты меры, способствовавшие беспрепятственному распространению пламени; 4) что принятие этих мер на мельнице не вызывалось уважительными соображениями и меры эти могут быть объяснены только в смысле необходимых к поджогу приготовлений; 5) что мельница была со всех сторон заперта и постороннему человеку было невозможно совершить означенный поджог; 6) что, напротив, выбор времени и пунктов мельницы, наиболее удобных для успеха поджога, указывает, что поджог совершен кем-либо из живущих на ней, хорошо знакомых с ее устройством; 7) что таким лицом представляется ночной сторож Рудометов; 8) что Рудометов в момент, когда загорелась мельница, находился один на самом месте поджога; 9) что Рудометов не поднял своевременно тревоги, не принял мер к тушению огня и дал о начале пожара неправдоподобные объяснения; 10) что Рудометов — вполне близкий и преданный человек управляющему Овсянникова Левтееву, коим были деланы приготовительные к поджогу распоряжения; 11) что означенные распоряжения не могли быть сделаны без ведома и разрешения Овсянникова; 12) что объяснения Овсянникова и Левтеева об убытках, причиненных первому из них поджогом, опровергнуты следствием; 13) что, напротив, Овсянников получил от поджога мельницы значительные денежные выгоды; 14) что заявление Овсянникова о возможности поджога мельницы Кокоревым для получения страхового вознаграждения совершенно не согласно с обстоятельствами дела; 15) что, напротив, вследствие принятых Овсянниковым мер Кокорев лишался права на означенное вознаграждение и терпел от поджога значительные убытки; и, наконец, 16) что поджог был существенно нужен Овсянникову, чтобы устранить конкуренцию Кокорева в подрядных делах и отомстить за лишение мельницы, которую Кокорев выиграл от него по суду. На основании всего вышеизложенного Санкт-Петербургская судебная палата определила: коммерции советника, санкт-петербургского 1-й гильдии купца Степана Тарасовича Овсянникова, 70 лет, ржевского 2-й гильдии купца Андрея Петровича Левтеева, 48 лет, и ржевского мещанина Дмитрия Артемьевича Рудометова, 41 года, предать суду по обвинению в том, что с умыслом, по предварительному соглашению, из личных выгод Овсянникова подожгли в ночь на 2 февраля 1875 года застрахованную в 700 тысяч паровую мельницу коммерции советника Кокорева, на которой жили люди и хранилось значительное количество казенной муки; причем поджог был умышлен Овсянниковым и Левтеевым и по уговору их приведен в исполнение Рудометовым".
В ходе процесса, начавшегося 25 ноября 1875 года, защитники обвиняемых попытались доказать, что возгорание произошло самопроизвольно. Однако приглашенный обвинением в качестве эксперта выдающийся русский химик профессор Бутлеров не оставил от этой версии камня на камне. А обвинение, в свою очередь, доказывало, что все выгоды от поджога получал Овсянников. Ведь подряд его на поставку муки Гвардейскому корпусу оставался в силе еще два года. И поскольку новейшей мельницы больше не существовало, появлялась возможность на протяжении двух лет поставлять низкокачественную низовую муку, при доставке которой по воде открывались широчайшие возможности для самых разнообразных махинаций. Но главная выгода заключалась в том, что помол низовой муки стоил неизмеримо меньше, так что Овсянников наконец-то смог бы получать значительную прибыль от этого армейского подряда.
В конце процесса прокурор Жуковский произнес блистательную речь, затмившую выступления защитников обвиняемых. Однако ни в России, ни в мире, где внимательно следили за процессом над русским олигархом, никто не верил в обвинительный вердикт. Немецкая пресса писала, что Овсянников вошел в суд "двенадцатикратным миллионером", а выйдет на свободу "одиннадцатикратным", намекая на то, что тому ничего не стоит потратить невообразимо большую для тех времен сумму — миллион рублей — на взятки. Однако приговор гласил:
"Подсудимого коммерции советника, потомственного почетного гражданина С. Т. Овсянникова, как имеющего более 70 лет, лишив всех прав состояния, сослать в Сибирь на поселение в отдаленнейших местах; подсудимого ржевского 2-й гильдии купца А. П. Левтеева, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы в крепостях на 9 лет; подсудимого ржевского мещанина Д. А. Рудометова, лишив всех прав состояния, сослать в каторжные работы в крепостях на 8 лет. Признать страховые общества "Якорь" и "Варшавское" не обязанными платить страховые премии за сгоревшую мельницу, а на удовлетворение иска Кокорева взыскать с Овсянникова 700 тысяч рублей".
Приговор привел публику в полный восторг. Однако здравомыслящая часть общества куда более скептически смотрела на результаты овсянниковского дела. Член Академии наук, профессор Петербургского университета, тайный советник Александр Васильевич Никитенко 12 декабря 1875 года записал в дневнике:
"Публика довольна решением суда и присяжных, которые много выиграли этим в ее глазах. Вот, дескать, и миллионы не помогли. Это правда. О нем говорят, что вообще он скверный человек и поджог мельницы не есть единственное его преступление. В сущности, он один из многих у нас, наживших миллионы разными неправдами. Этот, несмотря на свой ум, попался, тогда как другие выходили чисты, чуть не святы с помощью купли разных чиновников, мелких и больших".