фестиваль премьера
В рамках Московского пасхального фестиваля Валерий Гергиев с оркестром, хором и солистами Мариинского театра представил публике концертное исполнение "Чародейки" Петра Чайковского. Дивная и незаслуженно редкая на сцене опера о последствиях женской ревности навела ВАРВАРУ Ъ-ТУРОВУ на феминистические мысли.
С одной из самых редко идущих в мире опер Чайковского "Чародейка" наверняка связаны самые что ни на есть настоящие чары. Оперу, которую автор считал своей большой композиторской удачей, неудачи преследовали буквально с самого начала. Публика была далеко не в восторге от премьеры 1887 года, несмотря на Петра Ильича за дирижерским пультом и задействованные в постановке лучшие голоса того времени — Ивана Мельникова, Марию Славину и Эмилию Павловскую. Оперу сняли с репертуара и возобновили лишь в 1941 году в редакции Сергея Городецкого.
В Москве оперу собрался было ставить дирижер и тогдашний художественный руководитель Большого театра Геннадий Рождественский, но тут случились кадровые перемены. Геннадий Николаевич со скандалом покинул пост художественного руководителя театра, на смену ему пришел дирижер Александр Ведерников, и "Чародейку" сменили на "Хованщину" Модеста Мусоргского. Игнорируемая столицей, опера вновь возникла на сцене Мариинского театра в 2003 году — с Валерием Гергиевым за пультом и англичанином Дэвидом Паунтни в качестве режиссера. Почти тот же состав, что исполнял премьеру год назад, теперь приехал в Москву.
Либретто оперы было написано Ипполитом Шпажинским по его же пьесе — костюмной мелодраме с подзаголовком "Нижегородское предание". На молодую гостеприимную вдову Настасью по кличке Кума пишут донос старому князю. Чтобы прекратить "бесовское гульбище", указанные в доносе, князь отправляется к Куме, но немедленно влюбляется в нее, обнаружив, что единственная вина и беда девушки в ее красоте, ласке и добром нраве. Пытаясь вызвать в Настасье ответные чувства, князь начинает навещать ее так часто, что об этом — не без помощи добрых людей — узнает его супруга.
Сцена ревности, которую жена закатывает мужу, полна не по-оперному прозаических фраз и напряжения. В ответ на упреки страдающей жены вместо извинений князь поет ей: "Ты рехнулась" и "Кой черт наплел?!". Супруги едва не кидаются в драку, жена злобно поет: "Она сгниет в своих цепях, твоя услада!" — и в конце оперы выполняет свою угрозу. На протяжении всего хода событий несчастная Настасья вынуждена беспрерывно оправдываться. Когда о мучениях княгини узнает ее сын княжич Юрий, он, подобно отцу, рвется прекратить бесстыдство, дает слово отомстить за позор матери и убить чародейку. Но Настасья, давно и тайно влюбленная в княжича, умудряется заставить его забыть гневные обещания разобраться с плутовкой и влюбляет его в себя одной небольшой арией.
Развязка интриги маниакально кровава и, что особенно прелестно, укладывается в последние 15 минут действия. Именно в эти минуты нудное выяснение отношений прекращается, и случается следующее: княгиня отравляет Настасью, ее труп бросают в черный омут; князь, полагая, что от него намеренно прячут любимую, и не поверив в ее смерть, убивает своего сына; княгиня проклинает мужа; князь сходит с ума.
Мариинцы оперу спели так, что с лихвой компенсировали всю надуманность изначального конфликта. Ведь князь не изменяет жене. Сочувствие возникло ко всем персонажам без исключения. Жалко и старого неприкаянного князя (Виктор Черноморцев) с бесом в ребре, и Настасью (Елена Ласовская), которая столько времени объясняет, что она ни в чем не виновата, что в финале действительно может или умереть, или послать всех персонажей на фиг, и молодого княжича (Август Амонов), напрасно вмешавшегося в родительские склоки, и княгиню (Ольга Савова), скучающую, пока князь таскается к Настасье. Ольга Савова в этой роли была крайне убедительна еще и благодаря чуть резковатому звучанию верхов, что придало жизненности, к примеру, сцене ссоры супругов. Виктор Черноморцев превосходно сыграл последнюю любовь. А Елена Ласовская, на партию которой пришлось чуть ли не 70% действия оперы, выдержала почти марафонское испытание с честью — ее сопрано звучало чисто и уверенно.
Но самым неожиданным и, честно говоря, приятным стало ощущение, что опера написана в совершенно феминистическом духе. Даже нездоровая истеричность княгини оказывается подсознательно оправданной исключительно красивым музыкальным материалом. Пока мужчины — князь, Юрий и второстепенные персонажи — страдают, обижаются, влюбляются, сходят с ума и совершенно не отвечают за собственные слова, женщины действуют. И в идеале им бы, конечно, стать подругами. Но опера, к сожалению, не настолько феминистический жанр.