Если от аршинных заголовков о коррупции, десятках миллионов долларов и двух тоннах золота перейти к спокойному анализу опубликованного "Новой газетой" текста беседы, обнаружится ряд серьезных несообразностей.
Текст, представленный Минкиным, отличается крайней эклектичностью жанра, не позволяющей понять, говорили участники беседы под открытый микрофон либо это конспиративная запись, которую тайно от других вел кто-то из собеседников или вовсе не участвовавших в беседе оперативных работников. Вопрос порожден плохой сочетаемостью реплик Федорова, большая часть которых производит впечатление живой приватной беседы, с репликами других участников. Лицо, выставленное Минкиным под псевдонимом "Предприниматель", в основном произносит реплики типа "Это (имеется в виду Тайваньчик. — Ъ) один из самых серьезных авторитетов в России" или раскрывает полные имена помянутых Федоровым Саши и Миши — "Чтобы было точно понятно: Александр Васильевич Коржаков и Михаил Иванович Барсуков". Более всего это походит либо на лекцию преподавателя, специально делающего резюме для серых студентов, либо на форму радиопостановки, когда диктор популярно вводит в суть передачи "радиослушателей, которые только что настроились на нашу волну".
Такая несочетаемость жанров — либо приватный разговор людей, хорошо знающих друг друга и суть проблемы и потому понимающих друг друга с полуслова, либо специально рассчитанная на непонятливых постановочная радиобеседа — позволяет с большим вниманием отнестись к словам Федорова, признавшего, что разговор был, "но к тому, о чем там говорилось, кто-то добавил много чего другого". Жанровые неувязки логичнее всего объяснить версией "канвы" — запись реально имевшей место приватной беседы была взята лишь в качестве первоначальной "рыбы" и подверглась серьезной творческой доработке. Существенно, что в качестве доказательства подлинности беседы по ТВ предъявлялись лишь фрагменты федоровских реплик, очевидно, наличествовавших на исходной записи. В то же время имена собеседников Федорова укрыты под псевдонимами "Предприниматель", "Женщина", "Журналист" — как поясняет Минкин, "чтобы их не убили". Но для людей, способных организовать убийство высокопоставленных (это подчеркнуто газетой) федоровских собеседников, не представляет труда вычислить участников встречи и безжалостно наложить на них руки. Смысл конспирации видится совсем в другом — не "чтобы их не убили", а чтобы они не засудили "Новую газету". Будучи названными по имени, они могли бы затребовать запись, засвидетельствовать фальсификацию и доставить Минкину неприятности. Единственный, кому сейчас не до судов, — это Федоров, и придумывать ему псевдоним было не обязательно.
Монтажные несообразности, возможно, были бы прояснены при внесении большей внятности в вопрос, откуда у "Новой газеты" взялась запись. Газета приводит (без факсимиле, подписи и даты, т. е. с той же степенью аутентичности, которая отличает и саму беседу) записку Федорова к одному из участников беседы, в которой тот извиняется перед адресатом за то, что вынужден использовать пленку с записью для защиты своей жизни, — это можно понимать в том смысле, что пленку Минкину передал именно он. Но сам Федоров заявляет, что запись смонтирована, что его "подставили", и видит в публикации попытку натравить на него не только генералов, но и криминальный мир — "труднее будет разобраться, кто меня убрал". Очевидно, кто-то лжет, причем вряд ли лжет Федоров — ему в его положении было бы несомненно выгоднее не монтировать на пленку сомнительные диалоги Платона и сдавать их в газету, но, изложив на бумаге часть того, что он знает (а знает он, похоже, много), отправить копию текста заинтересованным лицам, предупредив их, что это только начало и если они не хотят продолжения, они должны беречь его жизнь как свою собственную. И уж во всяком случае, отдав материал "Новой газете", не отпираться от авторства: слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
"Предпринимателю", вхожему к президенту и устраивающему интересные беседы в Доме приемов "ЛогоВАЗа", также вряд ли была надобность прибегать к услугам "Новой газеты", чтобы обнародовать информацию. Скорее всего то же относится и к "Журналисту". Остается либо загадочная "Женщина", либо (что куда более вероятно) посторонний источник, не принимавший участия в беседе, а пользовавшийся "клопом" в рамках оперативного задания.
В пользу этой версии говорит послужной список Минкина, давно и плодотворно специализирующегося на публикации совершенно случайно попавших у нему в руки документов, которые с регулярно повторяющейся случайностью имеют характер оперативных разработок для внутреннего пользования. На языке спецслужб подобные авторы называются "каналами для санкционированной утечки информации". Вопрос о конкретном характере контактов Минкина со спецслужбами мог бы быть интересен (год назад журналист не ответил Егору Гайдару, практически открытым текстом заявившим о причисленности его к тайным спискам осведомителей КГБ), но для анализа данной конкретной ситуации можно ограничиться указанием на то, что при подобного рода утечках публикатор выступает в роли говорящего орудия спецслужб, разыгрывающих свою комбинацию. Главная ценность информации (или дезинформации), спущенной через канал, не в ее конкретном содержании, а в косвенном указании на то, какую комбинацию желает разыграть организатор утечки — именно сюда (чего, как правило, не происходит) должна быть направлена мысль аналитиков.
Все вышесказанное никак не подобает воспринимать как попытку защиты Тарпищева и его друзей. Странно лишь то, что для описания их дел, не нуждающихся в спецмонтажных эффектах, представители демократической оппозиции сочли необходимым прибегнуть к максимально сомнительным способам доказательства и к услугам журналиста, к которому вышеприведенная реплика применима ничуть не хуже, чем к Тарпищеву. В иных делах грязь царит такая, что хочется калоши надеть, но вряд ли это основание для того, чтобы и в делах журналистских нельзя было обходиться без данных резиновых изделий.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ