Три Олимпиады, пять чемпионатов мира, титул некоронованной королевы лыжни уходящего века и медали, медали, медали — все это в жизни Елены Вяльбе, 14-кратной чемпионки, пятикратной обладательницы Кубка мира, трехкратной олимпийской чемпионки в эстафете и великой неудачницы Олимпиад в личных гонках, осталось позади. Как абсолютная победительница чемпионата мира-97, она имела право без отбора стартовать и в Рамзау. Однако, отвергнув заманчивую привилегию, она впервые приехала на лыжный чемпионат в качестве обыкновенной болельщицы. А сердца миллионов людей, которые она каким-то одной ей ведомым образом сумела завоевать за десять лет своих выступлений в большом спорте, тем не менее отказываются верить в то, что никогда уже больше не мелькнет на лыжне ее знаменитая розовая шапочка. О своей жизни в лыжах и без них ЕЛЕНА ВЯЛЬБЕ рассказала в Рамзау корреспонденту "Коммерсанта" ВАЛЕРИИ МИРОНОВОЙ.
— За год вы изменились. Девушки с наивными глазами больше нет...
— Ну и хорошо. Просто, наверное, прошло то время, когда по мне ездили.
— По дороге в Рамзау вы сказали, будто бы не испытываете накануне чемпионата, на который впервые летите как простая болельщица, ровным счетом никаких чувств. Неужели это правда?
— Может, чувство появится, когда увижу гонку и начну болеть. А сейчас не могу даже вспомнить, какие ощущения сама испытывала, когда была участницей чемпионатов.
— По степени народного признания вас, пожалуй, можно сравнить лишь с Родниной, Яшиным, Харламовым, Третьяком...
— Вы преувеличиваете мои заслуги. Наверное, из лыжниц не меньше любили Кулакову. Хотя, если честно, я не могу, например, сказать, что для меня она была кумиром. В лыжном мире мой кумир — финский гонщик Юха Мието.
— Как же, помню — большой и бородатый. И все-таки вас не просто уважают и преклоняются, а именно любят...
— Не стану отрицать, будто бы не ощущаю особого к себе отношения. Мы же с вами вместе были на радио, когда позвонила женщина и сказала, что завтра навсегда покидает Россию, но будет гордиться тем, что родилась в стране, где живу я. Эти ее слова я теперь часто вспоминаю. Примерно то же произошло на днях в одной телепередаче с моим участием: из примерно 20 звонков телезрителей, наверное, лишь пять касались специальных тем. Остальные люди звонили, чтобы сказать мне простые и добрые слова. Честное слово, не знаю, почему так происходит.
— Когда-то вы говорили, будто бы самая дорогая для вас медаль — первая, с юниорского первенства 1987 года...
— Теперь наиболее дорогими считаю золотую медаль с чемпионата мира-89 в Лахти, где, выиграв 30 километров, я, собственно, и родилась как большая спортсменка. И еще — за победу на "десятке" в Тронхейме, когда мы с Стефанией Бельмондо финишировали практически одновременно.
— Какой момент в спорте вспоминаете как самый досадный?
— Их три: Олимпиада в Альбервилле, где я завоевала четыре "бронзы" в личных гонках, а также последующие игры, где я становилась чемпионкой лишь в эстафетах. Видите ли, наверное, как человек эмоциональный, я не могла адекватно воспринимать чересчур уж гнетущую атмосферу, которую создавали нам в олимпийские годы спортивные руководители и работники команды. Хотя на самом-то деле уровень соревнований одинаковый что на чемпионате мира, что на Олимпиаде.
— Что вам дороже: титулы или отношение к вам людей?
— Победа и медаль — это мгновения: ты выиграл сегодня, а завтра все прошло. Минул год, как меня нет в спорте (последний раз я стояла на лыжах на олимпийской "тридцатке" в Нагано), но любовь к себе чувствую до сих пор. Конечно, хочется, чтобы о тебе вспоминали хорошо. И долго.
— Не знаю, согласятся ли со мной ваши почитатели, но мне кажется, что истинно народной спортсменкой, если к спортсменам вообще применимо это артистическое звание, вы стали, когда два года назад перед эстафетой в Тронхейме с микрофоном в руке от имени всей русской команды принесли извинения за печально знаменитый проступок Любови Егоровой.
— Недавно посмотрела запись того моего выступления и сама себя не узнала: говорила каким-то чужим голосом... Плакать мне тогда хотелось.
— От обиды?
— Скорее от грязи какой-то... Тогда я испытала целый комплекс разных чувств, но не представляла, как это выглядело со стороны. А тут увидела — со мной такое бывает, когда я хочу заплакать, но в итоге сдерживаюсь. В общем, даже жалко себя стало.
— Вы помните, с какими словами вы в Норвегии обратились к королю и народу?
— Я просила прощения в первую очередь у короля и у королевы. За то, что праздник лыжного спорта, совпавший с днем рождения короля, был омрачен этой гадостью. Я просила, чтобы все поняли, что дело это чисто индивидуальное, одной лишь спортсменки. И на всю русскую команду тень не должна лечь.
Почему я это сделала — сама не понимаю. Ведь Егорова могла быть точно так же выйти к людям сама. Может быть, не ко всем, но уж к журналистам-то точно. Сказала бы: да, мол, черт попутал, сама не понимаю, зачем сделала такую глупость. Могла, в общем, извиниться, и перед всеми нами в том числе. Почему она этого не сделала, я, например, не понимаю.
Но сейчас все давно уже ее простили, и снова все прекрасно. Может быть, Люба еще когда-нибудь что-нибудь завоюет...
— Вы готовились к этому выступлению или оно было спонтанным?
— Я всю ночь об этом думала. Но как-то стеснялась. А утром об этом же меня попросил один журналист. И все мои сомнения развеялись. Пошла к председателю оргкомитета, и он дал мне возможность сказать что-то за пять минут до старта. В общем, тогда я, наверное, произнесла все немецкие слова, которые знала. Если бы я не извинилась, наверное, через час мое появление на стадионе с флагом России (Вяльбе бежала четвертый этап эстафеты) выглядело бы как-то не слишком уместно. А в итоге люди на улицах Тронхейма меня потом поздравляли не столько с очередной золотой медалью, сколько с этим моим выступлением перед ними. Не знаю, как они вообще меня поняли: все-таки я не на норвежском говорила.
— Когда человек говорит от сердца, его понимают все... Еще раз ответьте на вопрос, который не устают задавать ваши российские и иностранные почитатели. Вы не вернетесь больше на лыжню?
— Нет. Все, что я могла сделать в спорте, я сделала. Бегать и занимать какие-то там восьмые, десятые позиции не вижу смысла.
— Год назад вы говорили, что готовы учиться, чтобы стать журналистом. Президент лыжной федерации Анатолий Акентьев выражал пожелание, чтобы вы остались в системе спорта. Возможно, даже на руководящих должностях. И вдруг все неожиданно оборачивается бизнесом в Магадане...
— Что касается журналистики, не знаю, почему отказалась. Наверное, представила, что надо будет опять куда-то ездить и отрываться от семьи. А потом как-то все мгновенно закрутилось. В апреле прошлого года поехала в родной Магадан после пятилетнего перерыва на празднование 30-летия своей спортшколы и своего собственного 30-летия. И так меня туда потянуло сердцем.
В спорте же я вполне могла бы работать даже и сейчас. Ведь спортивный магазин, который я открыла в Магадане, вовсе не требует постоянного моего присутствия. Но все дело в том, что никто ничего конкретного мне тогда, перед моим отъездом в Магадан, не предлагал. А сама предлагать себя я не пойду. Впрочем, скоро я выйду замуж.
— Кому повезло?
— Простому российскому матросу из морской инспекции Охотского и Берингова морей по имени Илья. А я — простая морячка и, между прочим, уже полгода ждала любимого на берегу. Ему 38, и для него наш брак будет первым. Как оказалось, Илья — а он старый друг семьи, у которой я сейчас живу в Магадане,— очень давно был в меня влюблен. Но все стеснялся признаться, краснел и бледнел...
— Судя по всему, ваша давнишняя мечта родить еще и девочку (сыну Елены Францу уже 10 лет) может, наконец, стать реальностью?
— Мы оба очень этого хотим, даже имя придумали — Поля.
— Тогда уж осядете в Магадане навсегда?
— И не пожалею об этом. Дотянем там до пенсии, а потом, как все магаданские пенсионеры, переедем в центр и будем счастливо доживать свою жизнь. Да, я опять, как всегда, повиновалась импульсу. Однако сейчас, как мне кажется, эмоции не увели меня в худшую сторону.
— Вы намерены ограничивать свой бизнес одним магазином?
— В ближайших планах — покупка маленького суденышка. Рыбу, краба, креветок ловить будем — очень прибыльное дело. Впрочем, я и раньше-то не работала ради одних только денег. Просто мне интересно, а потом хочется еще людям помочь. Недавно проспонсировали мы одну нашу магаданскую гимнастку. Оплатили ей выезд на соревнования в Сан-Франциско. Мама ее плакала, все жалела наши деньги. Ведь магазинчик-то наш совсем небольшой, и открывала я его не на кредиты, а на свои кровные. Но деньги — это не самое главное в жизни. Смотрела я, как эта девочка вся синяя от холода прыгала в неотапливаемом зале, и думала: неужели все это напрасно, если из-за какой-то там тысячи долларов, которые в моей жизни уж точно погоды не сделают, девчонка потеряет весь смысл заниматься? Короче, нам с Ильей, наверное, еще больше, чем ее маме и ей самой, приятно было, что поездка все-таки состоялась.
— Что побуждает вас делать что-то для других?
— Не возьмусь утверждать, будто я верующий человек. Но все-таки кто-то там наверху всеми нами руководит и за ниточки дергает. Счастье ведь мало зависит от количества денег. Прекрасно, когда их достаточно, но, купаясь в них, мало кто ощущает это самое счастье.
— А что такое счастье?
— Знаете, за то короткое время, что мы знакомы с Ильей, он столько мне добрых слов наговорил, сколько я за всю свою жизнь не слышала. И на руках на пятый этаж носил. Вот все это и есть, наверное, счастье. Теперь больше всего на свете я боюсь его обидеть, даже ненароком. Ведь вспоминаю себя, как тоже в свое время хотела отдать человеку все самое лучшее, а получила взамен... Да много, в общем, получила... Илья же заставил меня поверить в то, что я самая лучшая, самая красивая и самая любимая. И вообще, во мне ничего нет плохого — одно только хорошее. И из моих рук — хоть цианистый калий.
— Отрицательный опыт тоже опыт?
— На ошибках учатся, и что ни делается, все к лучшему.
— Зачем же вы все-таки приехали в Рамзау?
— Мне интересно посмотреть на все это со стороны, хочу ощутить, как там — по ту сторону лыжни.
— За кого болеть будете?
— Не знаю. Наверное, особого боления заслужила Нина Гаврылюк.
— Надеюсь, вы пошутили, сказав накануне, что станете болеть за Бельмондо?
— Конечно. Если абстрагироваться от всех наших мелких неурядиц, что случались за годы жизни в сборной, неужели ж я, русская до мозга костей, буду болеть за Италию? Если б я хоть на минуточку такое могла себе представить, то, наверное, давно бы уже жила не в Москве или тем более в Магадане, а, к примеру, здесь, в игрушечно красивой Австрии.
— Во время чемпионата запланирован торжественный вечер прощания Вяльбе со спортом. Кого бы вы хотели на нем видеть?
— Всех, кто меня действительно уважал как спортсменку. И кого уважала я.
— А год назад вы действительно не боялись изменить свою жизнь?
— А чего бояться-то? Тем более что моя жизнь только начинается.