Что было на неделе

       Как доподлинно установлено и коммунистами, и демократической оппозицией, главные беды отечества начались 2 января 1992 года, а для характеристики долиберализационных времен годится лишь элегическое "et ego in Arcadia". Тогдашний мэр счастливой Аркадии Гавриил Попов, вспомнив, как аркадским жителям нравились его регулятивные опыты в области потребительского рынка, решил, что "черные дни миновали, час искупленья пробил" и опыты 1991 года настоятельно нуждаются в возобновлении. Попов призвал рассматривать как сверхприбыль и обложить специальным налогом дополнительный доход, полученный предприятиями всех форм собственности в результате скачков долларового курса, а изъятые средства направить в фонды социальной защиты.
       Каким образом исчислить подлежащую обложению сумму сверхприбыли и как справится с этой задачей государство, затрудняющееся даже собрать не столь хитроумно исчисленные налоги, Попов не пояснил, сославшись лишь на опыт своего преемника Лужкова, недавно вступившего в борьбу с московскими ценами. Апелляция к лужковскому примеру выглядит не совсем основательной. Попов в своих регулятивных опытах подражает полковнику Кошкареву, который на предложение продать мертвых душ предлагает написать письменное прошение, "которое пойдет в контору принятия рапортов и донесений. Контора, пометивши, препроводит ее ко мне; от меня поступит она в комитет сельских дел, оттоле, по сделании выправок, к управляющему. Управляющий совокупно с секретарем..." Нынешний же мэр, как постаревший на службе и очень неглупый по-своему человек, просто обратился к столичным предпринимателям со словами: "Что, голубчики, как поживаете? как товар идет ваш? Что, самоварники, аршинники, архиплуты, протобестии, надувайлы мирские! Что? много взяли?" Павшие на колени new Russians вопияли: "Богу виноваты, лукавый попутал. Уж какое хошь удовлетворение, не гневись только!", после чего со словами "Ну да Бог простит! полно!.. я не памятозлобен" мэр восстановил прежние цены. Нравится ли new Russians общаться с московским правительством и на Антона, и на Онуфрия, сказать трудно, однако, возможно, душу им греет то соображение, что проекты полковника Кошкарева будут потяжелее всех Антонов и Онуфриев вместе взятых.
       Покуда Попов записывал Дубинина с Геращенкой в зицпредседатели Фунты, давняя соратница Попова по "обвальной приватизации" Лариса Пияшева апеллировала к другому произведению советской литературы и, описывая деятельность "гениального менеджера Сергея Пантелеевича", сравнила АО "МММ" с гиперболоидом инженера Гарина.
       Пияшевская парабола касательно гиперболоида представляет образец довольно-таки двусмысленной похвалы. Герой фантастического романа намеревался посредством массированного демпинга золотых слитков дестабилизировать мировую финансовую систему и сделаться властелином мира. Мавроди пытался включить в игру МММ также ближнее и дальнее зарубежье, что при стопроцентно полном (и потому вряд ли возможном — не во всех странах центробанки возглавляются геращенками) успехе мероприятия могло бы сильно дестабилизировать мировые финансы, однако нет уверенности, что перспектива увидеть Сергея Пантелеевича властелином мира является столь привлекательной. Возможно, Пияшева имела в виду финал романа: Гарин, потерпев полный крах, оказывается на необитаемом острове и, "похрапывая, переживает во сне разные увлекательные истории". Против того чтобы Мавроди похрапывал на каком-нибудь необитаемом острове, по совести трудно возразить, однако нужно учесть, что Гарин оказался отшельником не по доброй воле, а по причине невольно вызванной им мировой пролетарской революции. Вероятно, в самом деле "учение Маркса всесильно, потому что оно верно" — автор этих слов В. И. Ульянов-Ленин пророчески предвидел, как в ряды борцов за мировую революцию станут поклонница фон Хайека Лариса Пияшева и обозреватель радио "Свобода" Анатолий Стреляный.
       В извинение Пияшевой и Стреляного можно заметить, что не только сторонники всепобеждающего учения Ульянова-Ленина — фон Хайека, но и, казалось бы, менее экстравагантные экономисты увлеченно обогащают инструментарий экономической науки. Председатель комитета Думы по экономической политике Сергей Глазьев указал, что "согласие с правительственным бюджетом на 1995 год" означало бы превращение России в страну с "развитым спекулятивным производством".
       Экономисты всех направлений до сих пор противопоставляли друг другу производство и спекуляцию, рассматривая их в качестве сугубых антонимов, ибо сущностным свойством спекуляции считался как раз ее непроизводительный характер. В учении Глазьева волна и камень, стихи и проза, лед и пламень сошлись между собой, что может объясняться различным образом. Возможно, Глазьев имел в виду, что и в 1995 году производители станут использовать централизованные вливания для спекуляций на валютной бирже, но поскольку любезные ему товаропроизводители этим занимаются уже ряд лет, непонятно, что же тут плохого. Возможно, термин "спекулятивное производство" в устах Глазьева был аналогичен термину "бандитский банк" — в том смысле, что подчеркивалась не сущность, но генеалогия описываемого явления: банк называется бандитским не потому, что его президент, облаченный в адидасовский костюм, ходит в гости к клиентам с бейсбольной битой, а всего лишь по происхождению основного капитала; таким же образом и "спекулятивное производство" — это, возможно, всего лишь производство, первоначальный капитал для которого был нажит спекулятивным путем. Но тогда получается, что Глазьев встал на позиции сугубого монетаризма и — будто какой-нибудь Гайдар — пророчит, что при жесткой бюджетной политике капитал начнет перетекать из спекулятивной в производительную сферу, отчего последняя расцветет. Разгадка проста: "спекулятивное производство" по Глазьеву — это скорее всего просто производство товаров, на которые имеется платежеспособный спрос, тогда как производство неспекулятивное — это производство блямбингов и слямбингов, спрос на которые отсутствует.
       Впрочем, с оппозиционными идеологами, к числу которых принадлежит Глазьев, все время происходят странные дела. В доказательство того, что Баркашов является креатурой Ельцина, адвокат Крючкова и Руцкого Юрий Иванов приводит "свидетельство известного оппозиционного политолога С. Кургиняна" о том, что "именно баркашовцы в дни блокировки ВС схватили его и выволокли" из ВС. Иванов указывает, что "кому-то, видно, очень хотелось ограничить круг советников".
       Чтобы понять, кому же хотелось, стоит обозреть список тех, кому политолог давал советы. Получатели советов суть: председатель КГБ СССР Владимир Крючков, премьер-министр СССР Валентин Павлов, первый секретарь МГК КПСС Юрий Прокофьев, а также Руцкой и Хасбулатов, получавшие советы Кургиняна до тех пор, пока баркашовцы тому не помешали. Судьба лиц, пользовавшихся советами, столь незавидна, что и заядлый скептик и материалист был бы мучим опасением, что политолог является демоническим человеком, способным сглазить самое многообещающее начинание. Так что в интересах Ельцина было бы держать Кургиняна при Хасбулатове как можно дольше. Напротив, баркашовцы, как истинные национал-социалисты чуждые скепсиса и склонные всюду видеть мистику, убоялись демонических свойств Кургиняна и попытались спасти ВС, удалив внушившего им понятный ужас чернокнижника.
       Не менее интересным представляется грядущее выступление другого тайного советника вождей — Дмитрия Якубовского, который должен представлять генерала Грачева в его тяжбе с газетой "Московский комсомолец", пригласившей, в свою очередь, знаменитого адвоката Генри Резника.
       В ходе прений златоусту и краснобаю Резнику будет противостоять не менее мощный чернобай, т. е. человек, знаменитый своим искусством кратко и сильно выражаться (см. беседы Якубовского с прокурором Степанковым). Когда употребление сильных выражение почему-либо нежелательно, Якубовский вынужден отцеживать из речевого потока добрую половину слов и потому производит впечатление человека робкого и несмелого — так что тут краснобай Резник может его переговорить. Но если суд позволит Якубовскому говорить широко и свободно, тогда поединок краснобая с чернобаем сулит очевидный исход: сердцеведением и мудрым познанием жизни отзовется умнохудощавое слово Генриха Марковича, но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное слово Дмитрия Олеговича.
       МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...