Мы с Ваней пошли на футбол. Я Маше тоже предлагал, но она отказалась. Мне это было обидно, тем более что они оба уезжают на следующей неделе на целый месяц. Они едут в Грецию, на море. Маша едет со своим первым классом, который она как-то незаметно закончила.
Много чего происходит до обидного незаметно. И даже до катастрофически, до непоправимо обидного. Я вот, например, был потрясен несколько дней назад, когда пришел на их концерт в школу и Маша там, кроме того что прочитала два стихотворения, сыграла на пианино. Я был правда этим потрясен до основания. Примерно так же я был бы потрясен, если бы она вдруг поплыла баттерфляем. Или прыгнула с шестом (этому я бы, кстати, удивился меньше всего).
— Маша,— спросил я ее,— ты когда научилась играть на пианино?!
— Давно уже,— сказала она.
— Как это давно?! А почему я об этом ничего не знаю?!
— Папа, да ты даже платишь за это,— спокойно сказала она.
— И сколько раз в неделю ты занимаешься?
— Каждый день,— безжалостно закончила Маша.
— И сколько это уже происходит?
— Уже год.
— Как же так? Про ушу я все знаю, а про пианино — ничего!
— А ты сам подумай,— вздохнула Маша.
Вот я теперь и думаю.
Закончив первый класс, они едут отдыхать и от ушу, и от пианино. С ними едут учительницы, так что вроде не страшно. Более того, милосердный завуч школы сама предложила, чтобы поехал и Ваня, который ходит в детский сад, но при этой же школе. Завуч сказала, что возьмет Ваню, потому что Маша без него очень скучала, когда до этого с классом в осенние и весенние каникулы ездила на неделю во Францию и Англию.
Месяц без детей — это, конечно, страшно. Еще страшнее, по моим представлениям, месяц без родителей. Но мы идем на это, потому что на это идут они. Я понимаю, что они не до конца представляют себе, как скрутит их через неделю ностальгия и тоска по мне, например. Я думаю, что так будет. Я надеюсь на это. Но если бы только это, я бы их, наверное, все-таки не отпустил. Я их отпускаю, потому что отдаю себе отчет в том, что именно об этом путешествии они оба, может, будут помнить всю жизнь. Я пробовал ставить себя на их место и представлял, что отец, когда я был таким же, как они, сказал бы мне, что можно поехать на море с классом без родителей. И я начинал испытывать к нему такую пылкую благодарность, что сразу же мысленно отпускал Ваню и Машу в эту сложную загранкомандировку.
Более того, я ведь до последнего момента отпускал их на Мальту учить английский. Я все время думаю о том, что они должны знать английский. Я маниакально думаю об этом. У них должно быть то, чего не было у меня. То есть у них должен быть английский. На Мальте, на этой мировой здравнице с английским уклоном, есть курсы для детей начиная с трех лет. Поездка на месяц. Жить надо в семье. Семья мальтийская. Все профессионалы. Все знают, что делать, когда к ним приезжают маленькие дети учить английский язык.
Маше и Ване идея понравилась. Мы все выяснили и оформили документы. Внесли аванс. И мне только потом стало наконец страшно. Я с ужасом понял, что я творю. Я внимательно прочитал резюме их новых родителей, и оно ужаснуло меня. Папа — шеф-повар, мама — домохозяйка. Но ужаснуло не это. И даже не то, что у них два мальчика — девяти и десяти лет (то есть уже практически законченные малолетние преступники), а Маше семь. Нет, меня ужаснуло то, что домохозяйке — 25. Во сколько же они там рожают, встрепенулся я.
Мы запросили более развернутую информацию по этому поводу. Сначала нам ответили, что она конфиденциальная, а потом, когда я сказал, что мои дети тоже конфиденциальные и что они тогда никуда не едут, нам сообщили, что у шеф-повара это второй брак, в котором он, правда, бесконечно счастлив.
Но было поздно. Я, хотя у меня самого брак, мягко говоря, не первый, понял, что мы имеем дело с отъявленным мерзавцем. Второй брак! И наверняка не последний. Да и вообще, разве может внушить доверие человеку шеф-повар? Обязательно же сплевывает напоследок в кастрюлю с супом — для ни с чем не сравнимого послевкусия. И эта тоже хороша! Позарилась, наверное, на бесплатные обеды от шеф-повара.
В общем, я сказал, что они не едут. Тем более что получилось бы, что они остаются без нас на два месяца. Это, конечно, слишком — и для них, и для нас. Это неправильно. Нельзя так делать. Так мог сделать только безумец. То есть только я так мог поступить со своими детьми. Вот это примерно то, что я говорил себе, приходя в сознание после того, как получил назад деньги из турагентства.
Но пока они не уехали хотя бы в Грецию, я хочу как можно чаще видеть их. Мудрая женщина Эдит Иосифовна, которой я рассказал про сложные отношения с дочерью, слишком быстро, как мне кажется, взрослеющей и слишком быстро теряющейся где-то там, откуда я при всем желании (а оно-то есть!) не могу достать ее своей отцовской лаской, сказала мне очень простую вещь:
— А чаще надо бывать с ними, Андрюша.
И вот я бываю с ними чаще. А они со мной нет. Вот Маша не пошла на футбол. Хотя это была чуть ли не последняя возможность повидаться с отцом перед отъездом. Но я не мог ей этого так прямо и сказать. У меня все-таки сохранились остатки какие-то гордости (и зря, наверное, я так бережно их храню, но что-то пока ничего не могу с собой поделать). Не хочешь идти на футбол — не надо, мы с Ваней пойдем. Хорошо все-таки, что еще Ваня есть — для подстраховки на случай старости.
И вот мы сидим с ним на футболе. И на трибуне им начинает интересоваться одна девушка, которая сидит справа от него. Вообще-то эта девушка пришла со своим парнем, но заинтересовалась именно Ваней. Она его тормошила, даже тискала, он это все терпел. Я мог сказать, чтобы она от него отстала, но я был не уверен, что это именно то, чего он хочет.
Потом она его спросила:
— Ну что ты молчишь? Расскажи что-нибудь!
Ей никакого дела не было до футбола. Говорят же, что мужчины ходят на футбол, а девушки — на футболистов. А мы сидели очень высоко, так что ей футболистов, судя по всему, видно не было. И она переключилась на Ваню.
И он ей вдруг говорит:
— У нас в квартире живет горилла.
— Да ну? — удивляется она.— И откуда она там взялась?
Я и сам тут помимо своей воли лихорадочно соображаю, откуда в нашей квартире могла взяться горилла. Нет, нету у нас в квартире гориллы — ни в прямом, ни в переносном смысле. И какими бы ни были сложными отношения между людьми в этой квартире, нет, я никогда не скажу, что в ней живет горилла.
— Она приходит поздно вечером, когда мы уже спим, и уходит рано утром, когда мы спим,— объясняет Ваня.
— То есть ты ее не видел? — смеется девушка.
Я думаю о том, что мальчик очень ловкий: нет никаких оснований придраться к нему и сказать, что он говорит неправду. Горилла есть, просто он ее не видел, потому что спит. А девушка этого даже не понимает.
— Почему это не видел? — обижается Ваня.— Конечно, видел. Я же просыпаюсь, когда она приходит.
— И какого она цвета? — спрашивает посерьезневшая девушка, решившая, видимо, вывести его на чистую воду.
— Фиолетового,— пожимает плечами Ваня.
— А-а-а,— растерянно говорит она и больше к мальчику все два тайма, слава богу, не пристает.
Когда мы возвращаемся домой, Ваня влетает в квартиру и кричит:
— Мама! Мама! На футболе девушка была, я ей сказал, что у нас в квартире живет фиолетовая горилла! И представляешь, она поверила!