В Государственном Выставочном зале ФРГ в Бонне открылась выставка "Европа, Европа. Столетие авангарда в Средней и Восточной Европе". Самый престижный в Германии зал, самый большой бюджет, огромная команда кураторов из Восточной Европы — результатом всего стали выставка-музей и четырехтомный каталог. Рассказывает ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ.
Два первых раздела выставки — "Прорыв к авангарду: от символизма к абстракции" и "Круг кубизма" — представляют среди прочих имена Кандинского и Чюрлениса, Филонова и Ларионова, одного из пионеров абстракции чеха Франтишка Купки и польского литератора и художника Cтанислава Игнацы Виткевича, а также крупнейших скульпторов ХХ века — румынского эмигранта Бранкузи и русских — Архипенко, Цадкина, Липшица. Фигуры эти разной значимости, но в каждой в свое время оказалось нечто для западного глаза оригинальное — искусство начала ХХ века впервые потребовало от художников оригинальности и потому стало мультинационально. Классическое единство времени и места, во всех отношениях присущее французскому импрессионизму, перестало существовать, когда в парижских мастерских замелькали фигуры Шагала, Сутина, Пикассо. Вскоре и сам Париж перестал быть единственной Меккой для художников, а Первая мировая война заставила вспомнить, что в Европе много стран.
В полном соответствии с исторической правдой, русское искусство безусловно царит в самом большом разделе "Строить мир", где выставлены "Черный квадрат" Малевича и фантастическая в своей простоте "Зеленая полоса" Ольги Розановой, гениальное "Движение в пространстве" Михаила Матюшина и далеко опередивший свое время по художественной смелости триптих Родченко "Чистые цвета". В этой своей части выставка смело может претендовать на полноту картины — здесь показаны и недостаточно известные в России выразительные пространственные композиции Катаржины Кобро, рельефы Хенрика Стажевского, светокинетические скульптуры Зденека Песанека.
Далее следует раздел "Присутствие еврейского народа", о котором нужно будет сказать особо, а за ним — второй этаж со значительно более бледной и монотонной экспозицией искусства 30-70-х годов. "Сюрреальное воображение" представляет в основном слабую и подражательную пражскую школу. Эту часть выставки могли бы, между прочим, сильно улучшить работы советских художников конца 20-х — начала 30-х годов, а также, разумеется, соцреализм, который в некоторых своих проявлениях и есть один из интереснейших вариантов сюрреализма в мировом искусстве. Кураторам ближе архаический взгляд на соцреализм как на прием удушения в искусстве всего живого и талантливого, поэтому художникам-соцреалистам отведен лишь экран, на котором мелькают слайды. Название следующего раздела — "Экспрессия и интуиция" — мучительно банально, как банальна и показанная здесь абстрактная живопись в безопасном стиле Informel и не менее осторожные ассамбляжи из готовых предметов. Иногда они национально-причудливы на грани кича, иногда образцово-международны. За этим разделом следуют "Систематические тенденции" художников с более строгим геометрическим языком, среди которых венгры Виктор Вазарели, Вера Молнар, а также Юлий Книфер из Хорватии, давно живущие во Франции и там снискавшие славу. Наконец, спустившись снова на первый этаж, зритель оказывается в огромном зале среди работ художников последних десятилетий, главным образом известных экспонентов Биеннале и Документ. Здесь не обошлось без Кристо с его упакованными бочками, Романа Опалки с картинами, исписанными бесконечными цифрами, скульптур Магдалены Абаканович и Магдалены Етеловой, инсталляций Брако Димитриевича и Кшиштофа Водичко. Русское искусство представлено тут довольно полно — шедевром Эрика Булатова "Горизонт" (1972), инсталляцией Кабакова "Человек, который никогда ничего не выбрасывал" (из серии "Десять персонажей", 1988), знаменитыми полотнами Комара и Меламида из серии 1982 года "Ностальгический реализм" (которых в России так и не видели), а также картинами Гриши Брускина и Георгия Пузенкова. Наиболее выносливые зрители могут осмотреть также разделы фотографии, видео, архитектуры, театра и литературы.
Амбициозная экспозиция в Бонне встречена была немецкой критикой довольно скептически. Слишком очевидны внехудожественные мотивы выставки, ее скрытые пружины. Германия оказалась увешана плакатами с залихватским текстом: "Восток покажет Западу. В Бонне!". Идея "показать Западу" зародилась в 1981 году, когда в Кельне прошла знаменитая выставка "Весткунст" (Западное искусство). Равно самостоятельной выставки "Осткунст", однако, не получилось. В названии выставки "Европа, Европа" слышится вопль надежды: "Земля, земля!". Доплыли. Примите и нас в Европу. Речь с самого начала шла о некоем "дополнении" к уже известному искусству — поверьте, говорят восточноевропейские кураторы, и у нас был сюрреализм, оп-арт, кинетизм и поп-арт. Но если главное — стилистические рекорды овладения уже готовыми формами, а не новизна идей, то любое искусство обречено выглядеть изначально неоригинальным.
Мотивы выставки — не культурные, а политические. И границы, которые она имеет в виду — отнюдь не географические. Иначе в качестве типичной страны Средней Европы в сферу внимания кураторов вошла бы и Австрия, ведь Вена — родина хотя бы такого ключевого для ХХ века явления, как психоанализ. Скрытый сюжет выставки — не тот раскол, который совершился в эпоху поздней античности, а тот, что был порожден Ялтинской конференцией. Экспозиция вызвана плохо скрытым желанием снять с себя клеймо Восточной Европы, потому что оно кажется коммунистическим. И напоминает жалобу: "нас заставляли стать соцреалистами, но на самом деле мы..." Весьма деликатным секретом Полишинеля является и то, что для кураторов из Польши, Будапешта и Праги выставка была попыткой обратить на себя внимание в ситуации, когда Германия увлечена современным искусством из России.
Будь концепция выставки откровеннее, в послевоенной своей части она могла бы стать весьма интересной экспозицией стран бывших коммунистических режимов. Однако тогда понадобилось бы, во-первых, присутствие искусства ГДР (что немецким коллегам кажется бестактным — у всех тут оказались свои психологические проблемы) и, во-вторых, гораздо более внимательное отношение к тоталитарному наследию. Без него не слишком понятны не только русские соц-артисты, но и югославские художники. "Европа, Европа" стала попыткой свести это наследие к нулю — и снискать себе право говорить чистым, без акцента, интернациональным языком. К сожалению, именно жажда быть принятым в обществе в сочетании с неверием в свою оригинальность порождает провинциализм. Восточноевропейское искусство всегда мыслило себя частью Европы, поскольку более проницаемы были границы этих стран блока; советским людям вообще за железным занавесом повезло меньше, зато художникам — больше. Не имея никаких надежд стать европейцами, некоторые из них создали нечто более чем оригинальное.
Слишком многое в желаниях и страхах кураторов выдает еврейский раздел, в котором, единственном на выставке, собраны работы разных лет, объединенные исключительно сюжетами. Евреи здесь — объект искусства, словно лишенный собственного голоса, подобно женщинам в дофеминистскую эпоху, а такие художники-евреи, как Лисицкий или Кабаков, как будто получили право выйти за пределы гетто — того самого, от которого восточноевропейские кураторы хотели бы гарантировать самих себя в новой Европе.
Западные критики оказались удивлены притязаниями на открытие недооцененных имен: выставка показала либо художников, уже известных (Кристо, Димитриевич, Кабаков так же безусловны для Запада, как Бродский, Кундера, Форман или Вайда), либо эпигонов. Вопреки мнению кураторов, на Западе вполне способны отличить новаторство от салона. И восточноевропейское искусство можно понять умом, хоть оно этому и противится.
Поездка нашего корреспондента в Бонн стала возможна благодаря любезности авиакомпании Lufthansa. Экспозиция открыта до 16 октября.