выставка живопись
В Большом Манеже открылась выставка "20 лет Российской академии живописи, ваяния и зодчества". Над особенностями концепции возрождения академизма у Ильи Сергеевича Глазунова размышлял ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
20 лет назад Илья Сергеевич Глазунов получил себе свою академию, чтобы обучать там юношество тайнам художественного мастерства. Теперь он представил публике результаты этого процесса, причем, надо отдать ему должное, не свои работы в качестве ректора академии, а именно работы студентов, ну и некоторых преподавателей. Студенты же, хотя и учатся у Глазунова, но не очень своему ректору подражают. Поэтому по принципу "каков поп, таков и приход" академию Глазунова не осудишь. И вообще сразу осудить не получается. Получается даже наоборот, какое-то изумление. Потому что 20 лет назад, в районе 1987 года, у нас образовывалось множество новых учебных институций, всякие свободные университеты, высшие курсы свободных искусств и ядерной физики, и где все это? Как-то оно побыло и развалилось. А тут — пожалуйста — все работает, совершенно так же, как и в других художественных вузах страны.
Например, у Ильи Сергеевича студенты делают "отмывки", изображающие детали классического ордера, и есть большие искусники. Изучают анатомию, и в работах учеников видны зрелые познания в области строения скелета и мышц, и не только у людей, но и у лошади. Учатся делать копии со знаменитых картин прошлого, и есть работы, похожие и на Рембрандта, и на Репина. Правда, на Рокотова и Брюллова еще не совсем похоже, а на Репина — портрет Литовченко — определенно похожа копия этого портрета, сделанная одним учащимся.
Идя по этой части выставки, я прямо радовался, как все это здорово у Ильи Сергеевича получилось. Я, должен сказать, по вкусам человек отсталый и не могу такому не радоваться. Вот ведь — умеют! Рисуют! Триумфальное было какое-то настроение, и не у меня одного, потому что в этот момент, когда я ходил по учебной части выставки, как раз выступал Иосиф Кобзон. Он всех благодарил и называл и Илью Сергеевича, и Юрия Михайловича Лужкова отцом родным, и это было так трогательно, потому что видно, что человек расчувствовался и не может понять, кто его родной отец, хотя бы и в символическом смысле. Редко, когда удается найти людей, чувствующих как ты, и я хочу сказать, что такого единства чувств с Иосифом Кобзоном у меня не было с тех пор, как я впервые услышал его в "Семнадцати мгновениях весны". Но там-то он пел, а здесь просто говорил в прозаической форме, без музыки.
Но тут я прибрел из зоны учебных и курсовых работ, которая в экспозиции расположена слева от входа, в зону дипломов, занимающих центральную и правую части Манежа, и настроение у меня ухудшилось. Вот ведь! Учат их, учат, и рисунок, и анатомия, и копии — все правильно, а получается... ну не совсем правильно. То есть что получается?
Больше всего работ почему-то вдохновлены русским живописцем рубежа веков Андреем Рябушкиным. Не знаю, почему он снискал такую популярность. Живописец он, конечно, не плохой, но и не самый великий. Реализм с легким привкусом модерна. В историях искусств обычно упоминается между делом, одним абзацем. А тут куда ни глянешь — везде, знаете, тулупы, онучи, кики, лица, лубочно раскрасневшиеся от мороза, все многофигурное и многие приседают в снег. Это прямо массовая продукция, я столько людей XVII века вприсядку никогда не видел.
Рябушкиным дело не исчерпывается, хотя настаиваю — много Рябушкина. Но, может быть, лучше и исчерпалось бы. Потому что он у них выходит на уровне. А вот, скажем, Василий Верещагин когда-то написал картину "Не замай, дай подойти!". Она входит в цикл "1812 год" и посвящена партизанам в зимнем лесу. Там стоят два партизана в зимнем лесу, и один другому как раз и говорит: "Не замай, дай подойти!", а французский отряд, идущий среди леса и не подозревающий о партизанской засаде, подразумевается. Довольно смешная картина, зимний лес художник писал в Париже, с елок, обряженных ватой, и это заметно. Так вот, тут в подражание ему дипломник нарисовал картину "Иван Сусанин в зимнем лесу". Во-первых, зачем Верещагин, такая неудачная работа, во-вторых, вышло еще хуже, чем у Верещагина. Композиция буквально разваливается в зимнем лесу, а поляк со спины на первом плане — ходульный образ, взят у Мантеньи из "Бичевания Христа", но какой может быть Мантенья в тулупе?
Но если образец взят получше, то выходит еще хуже. Другой дипломник нарисовал портрет Анны Ахматовой под портрет Ермоловой Валентина Серова, но не на сцене, а в общей квартире, в контражуре. Свет у него красный, от свечи, а лицо Анны Андреевны и ее шаль тенистого цвета с прозеленью. По науке оно и правильно, что контражуром против красного лицо выходит зеленым, но ведь не в парадном же портрете! Что за неуместный жанризм! И "Битва при Калке", напоминающая репинского "Николая Мирликийского" (довольно, кстати, малоудачная работа Репина), тоже не годится, потому что сидящая на заднем плане Орда так уехала в небеса, что выглядит колесницей из Бхатават-Гиты, а это получается, товарищ дипломник, уже не реализм, а какое-то фэнтези.
Постепенно, обходя зал и пытаясь привести в порядок свои разрозненные бранчливые мысли, я обнаружил вот какую вещь. На выставке нет ни одного изображенного человека, дата рождения которого, судя его одежде, лицу, занятиям, сюжету картины, относилась бы к периоду после 1917 года. Да и те, которые попали в советское время, редки и чувствуют себя неуютно, явно у них все в прошлом. В основном, повторяю, народ в тулупах, в церковных облачениях, а много и в латах, что и в XIX веке считалось анахронизмом.
Тут вспоминаешь, что Илья Сергеевич Глазунов хотя и изрядный ретроград, но советскую власть совсем не любил и даже полагал, что с ней борется — он часто рассказывал, что в России ему ходу не давали и поэтому он должен был работать и ютиться в основном по советским посольствам за рубежом. Соответственно, и академию советскую он недолюбливал и хотел вернуться к истокам. Ну, как ранний Юрий Михайлович Лужков — отбросить Москву советскую и вернуться прямо к моменту строительства храма Христа Спасителя.
Советская академия художеств во всем повторяла императорскую, но был у нее один конек, на котором она настаивала. Называлось это "поиск образа современника". И они, советские академики, надо сказать, все время его находили, и человека тридцатых годов с картин Александра Самохвалова никогда не перепутаешь с человеком сороковых с полотен Александра Лактионова, а этих, в свою очередь, с людьми шестидесятых у Таира Салахова. Умели академики ухватить современника за образ, и как только они его ухватывали, так сразу начинали эту находку тиражировать и художники, и графики, и фотографы, и киношники, и даже, кажется, фотографии на паспорт начинали снимать в этом ключе. Крепко это дело было поставлено в СССР, бывало, пострижешься не так, как у образа пострижено, и в милицию забирают.
Слов нет, Илье Сергеевичу это было противно, и он имел право, но что же теперь делать? Иванов Сусаниных в тулупе рисовать? Рябушкину умиляться? Это же не выход! Ведь что получается? Там, в Манеже, рядом с выставкой академии Глазунова выставка художников Пьера и Жиля, часть II Художественной биеннале. Вот они там, понимаешь, выставили раскрашенные фотографии в рамах, сами голые, гладкие, а при этом еще с сексуальной ориентацией! Это, что ли, наш современник получается? Разве господа Иванов и Медведев такие?!
Пассеизм губит академию, пассеизм, и отсюда пассивность, неспособность взглянуть в глаза современнику. Студент пасует перед сегодняшним днем, и этот день оказывается во власти разных Пьеров и Жилей. Так нельзя, Илья Сергеевич. В тулупе прошлого далеко не уйдешь.