Пестрая рента

В последнее время все чаще приходится слышать о злонамеренных квартирных рантье, ведущих праздный образ жизни за счет сдачи внаем своих квадратных метров. Однако квартирными хозяевами мир рантье не ограничивается. В последнее время в России все больше успешных бизнесменов, которые отходят от дел, выгодно продав свой бизнес, чтобы зажить в свое удовольствие. История показывает, что люди начинают жить на ренту не столько от лени, сколько от бессмысленности инвестиций в производство.

Бальзаковский возраст

Единственное, что объединяет высокооплачиваемого топ-менеджера и скромного работягу,— это печальная необходимость ежедневно ходить на работу. Тем большую зависть и даже открытую неприязнь вызывают люди, которые избавлены от этого. Это рантье, и завидуют им уже не одну сотню лет.

Слово "рантье" произошло от слова "рента" и обозначает человека, который живет на процент со своего капитала, вложенного в банк или в ценные бумаги. Хотя европейские банки выплачивали проценты своим вкладчикам еще со времен Средневековья, настоящих рантье в эпоху феодализма было немного. Еще в XVIII веке большая часть людей, обладавших капиталами, предпочитала вкладывать свои деньги либо в покупку недвижимости, либо в акции коммерческих компаний, либо же лично руководить их оборотом. Самым популярным способом вложения капитала традиционно считалась покупка земли, что объяснялось несколькими причинами. Во-первых, земля приносила гарантированный доход, которому не страшны ни банковские кризисы, ни биржевые коллизии. Во-вторых, землевладение было традиционным уделом аристократии, и всякий европеец, скопивший более или менее значительную сумму, мечтал хоть на шаг приблизиться к заветному статусу феодального сеньора. Что же касается акций, то они зачастую приносили гораздо больший доход, чем любой банковский вклад, поскольку выпускали их в ту пору в основном компании, которые вели опасную, но чрезвычайно выгодную торговлю со странами Востока, как, например, голландская и английская Ост-Индские компании.

Общественное мнение было настроено не в пользу рантье, причем свое недоверие к ним выражали и политики, и чиновники, и экономисты. Так, мсье Мелон, который был секретарем могущественного Джона Лоу — шотландского финансиста, ставшего в 1716 году министром финансов Франции, писал: "Мы не собираемся утверждать, будто акционер более полезен государству, нежели рантье. Сие суть мерзкие партийные пристрастия, от коих мы весьма далеки. Акционер получает свой доход, как рантье — свой; ни один из них не трудится более другого, и деньги, предоставляемые обоими за то, чтобы получать акцию или контракт (банковскую ренту), равно обращаются и равно применимы в коммерции и в земледелии. Но представлены оные деньги различно. Деньги акционера, или акция, не ограничиваемые никакою формальностью, легче обращаются, тем самым производят большее обилие стоимости и надежный ресурс при нынешних и непредвиденных надобностях". Впрочем, несмотря на некоторый скепсис по отношению к рантье, именно правительство Джона Лоу приучило французов к мысли, что ценные бумаги могут стать источником безбедного существования. Система, созданная Лоу, давно вошла во все учебники по экономике как пример классической финансовой пирамиды. Вернее, двух пирамид. Первая состояла из бумажных ассигнаций, которые не обеспечивались ничем, кроме веры французов в то, что они обеспечены золотом и серебром. Вторая должна была подпирать первую и состояла из государственных ценных бумаг, которые продавались только за бумажные ассигнации, с которых вкладчикам было обещано 3% годовых. Французы, обрадованные перспективой надежной ренты, гарантированной государством, бросились скупать государственные акции и ассигнации, а также спекулировать теми и другими. Спекулировали все — аристократы и уличные торговцы, и цена акций вскоре превысила номинал в 60 раз. Кончилось все грандиозным крахом. В 1720 году герцог Бурбонский единовременно обменял все свои ассигнации на золото, которое и увез из здания Королевского банка в нескольких каретах, после чего его примеру последовали и другие вкладчики. Обе пирамиды мгновенно рухнули, и надежды французов на безбедную жизнь были надолго похоронены.

И все же в течение XVIII века слой рантье во Франции постепенно рос, чему способствовали надежность французских банков, а также национальные традиции бережливости. К началу Великой французской революции среди ремесленников и торговцев вошло в обычай откладывать деньги на старость не в кубышку, а на банковский счет. Некоторым же особенно удачливым коммерсантам удавалось превратиться в настоящих рантье задолго до наступления старости. Эти люди и ввели моду на стиль жизни, который в следующем столетии и создал Франции имидж страны победивших рантье.

Одним из первых типичных французских рантье стал Бернар Франсуа Бальзак — успешный предприниматель, жизнелюб и отец знаменитого писателя. В отличие от сына-сочинителя, Бернар Франсуа не писал перед своей фамилией дворянскую приставку "де", поскольку происходил из крестьянской семьи. В годы революции ему улыбнулась удача — он занял административную должность в одной из секций Парижа. Затем сумел устроиться на интендантскую должность в революционной армии, и с тех пор его благосостояние неуклонно росло. За время революционных войн оборотистый интендант свел знакомства со многими бизнесменами и финансистами и вскоре устроился на должность первого секретаря банкирского дома Даниэля Думерга. Попав, наконец, в хорошее общество, Бернар Франсуа выгодно женился. Богатое приданое невесты и собственные сбережения позволили ему оставить банк и основать свое дело. Естественно, бывший интендант взялся за снабжение наполеоновских армий, на чем и сделал неплохие деньги. Когда же Великая армия Наполеона потерпела поражение, Бальзак-старший переквалифицировался в богатого рантье, поместив свои деньги в банк под устроивший его процент. Был у него и другой источник дохода. Бернар Франсуа состоял членом "Общества Лафарга", его участники имели общий капитал, с которого получали пожизненную ренту. При этом всякий раз, когда кто-то из лафарговцев умирал, его доля делилась между живыми, что вело к увеличению ренты. Такие общества назывались "тонтинами" в честь Лоренцо Тонти, придумавшего этот способ хранения сбережений еще в середине XVII века. Обладавший железным здоровьем Бернар Франсуа принял твердое решение дожить до 100 лет и стать единственным пайщиком этого общества. Дожил он, правда, лишь до 83 лет, но зато к этому времени его годовая рента от "Общества Лафарга" составляла 8 тыс. франков. Живя на ренту, старший Бальзак предавался всем радостям жизни, а заодно учил жизни других. Из-под его пера вышел опус под названием "Мемуар о позорном беспорядке, вызванном совращенными и покинутыми молодыми девицами". Автор вполне мог считаться знатоком в избранной области, поскольку имел несколько внебрачных детей. Словом, Бернар Франсуа был типичным рантье начала XIX века. Однако вскоре облик типичного рантье существенно изменился, о чем лучше всех других свидетельствовал сын Бернара Франсуа, ставший лучшим бытописателем своей эпохи.

"Существо не руководящее, но руководимое"

Если Бернар Франсуа и ему подобные были предпринимателями, отошедшими от дел после более или менее бурной карьеры, то их дети, унаследовавшие отцовские ренты, с самого начала не имели никакого отношения к бизнесу, не работали и в большинстве своем не проявляли никакого рвения к общественно-полезному труду. Если Бальзак-старший был шумным простоватым жизнелюбом, то его талантливый сын уже разъезжал в карете с гербом средневекового рыцаря Бальзака д`Антрэга, которого записал в свои предки. Молодое поколение рантье было образованнее, интересовалось искусством и свысока смотрело на предпринимательскую деятельность.

Сам Оноре де Бальзак, знавший сословие рантье изнутри, немало поиздевался над его представителями. "Ростом рантье от пяти до шести футов, движения его по преимуществу медлительны... Почти все особи этой породы вооружены тростью и табакеркой... Подобно всем особям из рода 'человек' (млекопитающих), он имеет семь лицевых клапанов и, по-видимому, обладает полной костной системой... Его лицо бледно и часто имеет форму луковицы, лишено характерности, что и является его характерным признаком". При этом "рантье, представляющий собою изумительную переходную ступень от опасного семейства пролетариев к любопытному семейству промышленников и собственников, есть не что иное, как социальный моллюск, существо не руководящее, но руководимое. Он посредственность... индивиды данного класса инстинктивно стремятся к тому, чтобы пользоваться всем, не расходуя ничего".

Впрочем, Бальзак не отказывал рантье в некоторой активности: "Утром рантье встает всегда в один и тот же час, независимо от времени года; он бреется, одевается и завтракает. Между завтраком и обедом у него немало дел. Не смейтесь! Здесь начинается великолепное и поэтическое существование, неведомое тем, кто смеется над этими бесхитростными существами. Рантье подобен золотых дел мастеру, он расплющивает самые крохотные частицы своих переживаний, растягивает их и обменивает на события, огромные по своему размеру; он распространяет свою деятельность на весь Париж и позлащает кратчайшее мгновение своего бытия счастьем, иногда бескорыстным, продолжительным и лишенным глубины. Рантье весь ушел в глаза, и постоянное пользование этим органом является причиной отупелости его взгляда. Любопытством рантье объясняется и его жизнь: вне Парижа обитать он не может, здесь он пользуется всем... Рантье присутствует на всех отпеваниях и бракосочетаниях, он бегает по знаменитым судебным процессам, а если не получит доступа в зал, то по крайней мере увидит протискивающуюся туда толпу. Он спешит посмотреть, как мостят площадь Людовика XV, в каком положении находятся предназначенные для нее статуи и фонтаны; он восторгается скульптурами, которых литераторы добились от предпринимателей для украшения домов в новых кварталах".

Словом, рантье был не просто типичной для Парижа фигурой, он был носителем и выразителем общественного мнения, которое смело выносило свой вердикт по любому вопросу. Так что когда современники говорили, что "весь Париж" о чем-то знает, говорит или чем-то восхищается, то под "всем Парижем" обычно разумелись все те же рантье, которые от нечего делать интересовались сразу всем, а точнее — ничем.

Более того, экономика Парижа не в последнюю очередь держалась на рантье, который был активным потребителем товаров и услуг. Рантье регулярно посещали знаменитые парижские рестораны и кафе, ходили на все театральные премьеры, а также обеспечивали работой многочисленных портных, кондитеров, ювелиров и прочих специалистов по созданию "шика, блеска, красоты". Жить на широкую ногу рантье помогали высокие проценты, выплачивавшиеся тогдашними банками: обычно вкладчики получали от 6 до 8% годовых.

Но настоящий расцвет мира рантье пришелся на вторую половину XIX столетия. Именно тогда все большее число европейских стран вставало на путь индустриализации, в то время как индустриально неразвитые страны, стремившиеся не отстать от соседей в области вооружений или просто с трудом сводившие концы с концами, остро нуждались в деньгах. В ту эпоху внутри Франции спрос на капиталы был невелик, поскольку крупных предприятий в стране было сравнительно немного, а мелкие лавки, ателье и мастерские не стремились к модернизации или расширению бизнеса. К тому же железные дороги, телеграфные линии, мосты и прочие объекты инфраструктуры к середине века были уже в целом построены, а значит, и в этой капиталоемкой области большого спроса на банковские кредиты не могло и быть. Словом, в мире возник большой спрос на капитал, а мощные французские банки были готовы вкладывать за рубежом. Благодаря этому спросу французский банковский сектор сумел построить механизм воспроизводства рантье, который бесперебойно работал вплоть до первой мировой войны. Механизм этот был довольно простым: банки аккумулировали вклады, предоставляли средства французскому правительству, а правительство давало в долг зарубежным правительствам, которых считало нужным поддержать. При этом правительство гарантировало банкам возврат собственных долгов, а банки гарантировали вкладчикам получение ренты.

Этот механизм, впрочем, имел уязвимые места: правительство обычно увязывало свою кредитную политику со своими дипломатическими и геополитическими планами. И именно поэтому деньги часто попадали в руки зарубежных правительств, которые были совершенно не способны распоряжаться кредитами и тем более платить по счетам. Так, после Крымской войны одним из основных французских заемщиков стала Османская империя, которая с помощью полученных траншей пыталась залатать дыры в своем бюджете. Но уже к 1875 году половина всех доходов турецкой казны уходила на оплату процентов по внешнему долгу, что вполне закономерно привело к государственному банкротству. То же самое произошло и в Египте, который объявил дефолт в 1876 году. Впоследствии дефолты происходили и в других слаборазвитых странах, включая Испанию, Португалию и Грецию, причем всякий раз главными пострадавшими оказывались французские банки.

Результатом иностранных банкротств стало некоторое ослабление старых банкирских домов, включая Vernes, Mallet, Mirabaud и других членов привилегированного сообщества "высоких банков" Парижа. Зато выросла роль акционерных банков вроде Banque de Paris et Pays Bas и Banque de L`Union Parisienne. Что же касается рантье, то их ждало разочарование: после зарубежных банкротств процентные ставки стали неуклонно сокращаться, упав к концу 1880-х годов до 4% годовых, а к концу 1890-х — до 2%. Зато французские кредиты становились самыми дешевыми в мире, и правительства бедных стран вновь и вновь стремились занять именно у французов. Рост влияния акционерных банков имел и другие последствия. Если старые "высокие банки" предпочитали не связываться с мелкими вкладчиками, то акционерные банки стремились привлечь как можно больше клиентов, и доступ к заветной ренте получили даже те слои населения, которые прежде вовсе не пользовались банковскими услугами. В результате к началу ХХ века из 40 млн французов порядка 10 млн получали банковскую ренту.

Благодаря налаженной системе заграничных инвестиций Франция во второй половине XIX века превратилась в страну с самым большим в мире слоем рантье, которые могли посвящать свою жизнь посещению варьете и прогулкам по Елисейским Полям. Тем временем зарубежные вложения Франции год от года росли. Если в 1870 году из страны было вывезено 12 млрд франков, то в 1890 году — уже 20 млрд франков, а в 1905-м — 34 млрд франков. Один из современников говорил по этому поводу: "Я не думаю, что где-то еще есть такие же готовые к риску капиталисты, как во Франции. Предложи им вложиться в железную дорогу или канал, и даже не на Луне, поскольку Луна слишком близка и известна, а где-нибудь на Марсе или Сатурне, и они тут же подпишутся под займом".

Между тем французская промышленность все больше отставала от зарубежных конкурентов, поскольку вкладывать во французскую экономику уже мало кому хотелось.

Английский канал

В то же время сходные процессы происходили и по другую сторону Ла-Манша. Если до 1850-х годов Англия справедливо считалась "мастерской мира", то со второй половины XIX века когда-то славившиеся предприимчивостью британские бизнесмены все чаще превращались в умиротворенных и довольных жизнью рантье.

Люди, живущие на ренту, существовали в Британии так же давно, как и в соседней Франции, но было их несколько меньше, поскольку в первой половине XIX века зажиточные британцы в основном предпочитали вкладывать в акции растущих промышленных компаний. Когда же денег становилось по-настоящему много, их вкладывали в земельную собственность, дабы приблизиться к вожделенному статусу джентльмена и эсквайра. Чистыми же рантье чаще всего становились те, кому доставалось наследство, или же люди, стяжавшие свои богатства путями, далекими от честной коммерции. В этом смысле показательна история Кэтрин Уолтерс по прозвищу Кегля, которая появилась на свет в 1839 году в семье бедного ливерпульского таможенника, а в 1920 году умерла одной из богатейших рантье Англии.

Кэтрин начала работать проституткой примерно с 13 лет, а в 16 лет стала содержанкой у некоего молодого джентльмена. После этого она неоднократно меняла своих покровителей, пока не попалась на глаза старшему сыну седьмого герцога Девонширского. Прежний покровитель, скрепя сердце, отпустил Кеглю жить к герцогскому сыну, а на память о себе подарил ей £300 и счет в банке на £2 тыс., с которых она получала проценты. С тех пор, покидая очередного покровителя, Кэтрин обычно получала прибавку к счету и, соответственно, увеличение ренты. Так, от дома герцога Девонширского, к которому она перебралась, пожив с его сыном, Кегля получила ренту в размере £500 в год. Естественно, каждый последующий лорд или герцог старался дать ей немного больше предыдущего, так что Кегля год от года поднималась все выше по социальной лестнице. Вершиной ее карьеры стал роман с самим принцем Уэльским, будущим королем Эдуардом VII, который, как и все прочие, пополнил ее банковский счет. Впрочем, Кэтрин, вероятно, была не очень довольна дарами принца, поскольку в старости бывшая куртизанка распространяла слухи о том, что принц был полным импотентом.

Во второй половине XIX века полку британских рантье прибыло, чему было несколько объяснений. Во-первых, в 1873 году случился мировой экономический кризис, который резко затормозил рост английской промышленности, и вложения в производство стали менее выгодными, чем раньше. Во-вторых, в это же время земельная собственность начала утрачивать прежнюю привлекательность, поскольку приток дешевого продовольствия из России, Канады, США и Аргентины сделал британское сельское хозяйство почти убыточным, и вкладывать в землю перестали даже лорды. Наконец, британские бизнесмены, достигшие успеха в годы английского индустриального бума, стремились отойти от дел и зажить как аристократы, а их дети, поступавшие в Оксфорд и Кембридж, выходили оттуда настоящими джентльменами, умеющими играть в крикет, но не руководить предприятием. Словом, воспроизводство английской деловой элиты было прервано как раз тогда, когда экономическая конъюнктура не благоприятствовала производству, и деньги, нажитые британской промышленностью, устремились на банковские счета.

В рантье стали превращаться не только бизнесмены, но и аристократы. Так, молодой лорд Керзон, прославившийся впоследствии скандальным ультиматумом советскому правительству, сумел освободиться от опеки отца, лишь превратившись в богатого рантье с £6 тыс. годового дохода. Правда, для этого ему пришлось в 1885 году жениться на дочери безродного американского миллионера Леви Лейтера. Но приданое того стоило. Кроме того, среди аристократических семей Великобритании существовала традиция принудительного обращения в рантье своих непутевых родственников. Так, когда в начале 1880-х годов молодой лорд Элко проиграл на бирже крупную сумму, его отец граф Вемисс учредил фонд в размере £100 тыс., в который были назначены трое управляющих из числа друзей семьи. И лорд Элко должен был жить только на ренту с этого фонда до тех пор, пока его отец не умер.

К концу XIX века Британия, так же как и Франция, превратилась в страну рантье, причем примерно с такими же последствиями. В то время как германский капитал работал на создание передовой германской промышленности, а американский превращал США в ведущую индустриальную державу мира, вчерашняя "мастерская мира" ссужала капиталы под проценты и с каждым годом все больше отставала от лидеров мировой экономической гонки.

Потерянный мир

Английские и французские рантье, несмотря на свое безделье, давали своим странам мощный финансовый рычаг, с помощью которого Лондон и Париж расширяли свои колониальные империи, завоевывали союзников и участвовали в большой геополитической игре. Франция, которая после своего поражения во франко-прусской войне оказалась один на один с могучим германским рейхом, сумела благодаря вкладам рантье подстраховаться союзом с Россией, который оказался ей в дальнейшем чрезвычайно полезным.

Россия и Франция были взаимно заинтересованы в сближении, причем не только из-за маячившей на горизонте германской угрозы. Россия остро нуждалась в капиталах для строительства железных дорог, фабрик и перевооружения армии, а Франция искала, куда бы вложить лишние деньги. В 1887-1889 годах на парижском рынке были размещены ценные бумаги русского правительства на сумму свыше 3 млрд франков. При том что в те времена французские банки выплачивали по 3-3,5% годовых, русские займы давали 4-4,5%, и французские рантье с радостью стали скупать ценные бумаги из далекой России, дабы поскорее приступить к стрижке русских купонов. А в 1891 году экономическое сближение превратилось уже в полноценный военный союз. Французские инвестиции в Россию с тех пор только росли, к 1900 году они составляли уже 7 млрд франков, тогда как всего в мире французы на тот момент имели инвестиций на 28 млрд франков.

Однако идиллия была недолгой. С началом первой мировой войны знаменитые парижские кафе опустели, а большинство рантье призывного возраста отправились в окопы. Когда же война подошла к концу, оказалось, что большевистская Россия не собирается расплачиваться по царским долгам. Для Франции это означало потерю четверти зарубежных инвестиций. При этом и Англия, и Франция теперь и сами были в долгу у Соединенных Штатов, так что о прежнем изобилии приходилось забыть. К тому же инфляция съедала вклады и обесценивала проценты. Отказ от золотого стандарта, случившийся в Англии в 1931 году, а во Франции — в 1936-м, еще больше осложнил жизнь рантье, которые все меньше верили в то, что государство готово защитить их интересы.

И все же в 1920-е и 1930-е годы рантье было еще довольно много. Правда, теперь богатые люди уже не столько стремились вложить деньги в банк под самый высокий процент, сколько старались составить себе портфель акций. Впрочем, уроженцы традиционных стран--экспортеров капитала по-прежнему предпочитали вкладывать деньги за рубежом. Так, когда в 1926 году британского премьера Болдуина упрекнули в том, что он не помогает бастующим угольщикам, поскольку сам является хозяином металлургического завода, он ответил, что гордится тем, что относится "к тем немногим, кто не вывозит деньги за границу". И все же люди, управляющие своими инвестиционными портфелями, были уже инвесторами, а не рантье, поскольку, в отличие от "социальных моллюсков" прошлого, сами принимали экономические решения.

Великая депрессия и вторая мировая война еще больше подорвали положение рантье, и в послевоенном мире к этой категории людей уже могли относиться лишь подлинные сливки общества. Главным же врагом рантье, как это ни странно, стал послевоенный экономический подъем. Проще говоря, вкладывать в производство вновь стало выгоднее, чем держать деньги в банке. Но и на этом история рантье еще не закончилась.

С 1970-х годов, когда страны--экспортеры нефти стали диктовать цены на углеводородное сырье, западные экономисты и политологи активно заговорили о "государствах-рантье", живущих за счет природной ренты. По мнению исследователей, для этих стран характерно наличие архаичных авторитарных режимов, которые никоим образом не зависят от общественного мнения, поскольку природная рента позволяет им совершенно игнорировать налогоплательщиков.

И все же эпоха, когда рантье легко можно было распознать на улице, канула в Лету, поскольку современная экономика слишком больно наказывает каждого, кто дерзнет отойти от дел и посмеет наслаждаться блаженным ничегонеделаньем.

КИРИЛЛ НОВИКОВ