Сборник "Совсем другие истории" (Telling Tales) был задуман нобелевской лауреаткой Надин Гордимер. Южноафриканская писательница пригласила 20 авторов, чтобы те написали по рассказу, а средства от продажи передали на борьбу со СПИДом. Надин Гордимер, живой классик англоязычной литературы, трогательно сравнила себя с Боно и Бобом Гелдофом: мол, если музыканты дают благотворительные концерты, почему бы писателям не сделать то же самое? И хотя о таких проектах принято говорить aus bene, aus nihil, нельзя не заметить, что подобные благороднейшие замыслы не всегда получают адекватное воплощение. Так вот, к сборнику "Telling Tales" и не придерешься: составлялся он, что называется, на высшем уровне. Каждый четвертый автор — нобелиат, чуть ли не половина — заслуженные, за 80. В проекте еще успел поучаствовать Артур Миллер (1915-2005). Сборник издали в Британии под эгидой ООН. Да еще под Рождество.
У нас заголовок "Telling Tales" почему-то перевели как "Совсем другие истории". Но рассказы Кэндзабуро Оэ и Гюнтера Грасса вовсе даже не "другие". Сборник и создавался как беспроигрышный. Неувязка получилась лишь с тональностью. Надин Гордимер ждала от коллег "красивых историй", ни в коем случае не посвященных страшной болезни, а, напротив, воспевающих радости жизни. Но лакировкой действительности никто заниматься не захотел. Пол Теру представил мрачную антиутопию "Свора". Габриэль Гарсиа Маркес в притчевой форме поведал о последних днях некоего южноамериканского сенатора ("За плечом любви всегда стоит смерть"), Маргарет Этвуд помедитировала над мумией моряка из погибшей экспедиции Франклина ("Долгий век свинца"), у Джона Апдайка героиня умирает от рака ("Путешествие в страну мертвых"). Сама Надин Гордимер посвятила рассказ голодающим детям Африки ("Настоящее сафари").
Хрестоматийные авторы представили хрестоматийные тексты. Сразу несколько участников, в том числе Жозе Сарамаго ("Кентавр") и Мишель Турнье ("Осел и вол"), выбрали мифологические сюжеты. Сьюзан Зонтаг в своей постмодернистской фантазии "Сцена с письмом" вдохновилась "Евгением Онегиным", а Салман Рушди — "Жар-птицей" Стравинского ("Гнездо Жар-птицы"). Самыми "приземленными", пожалуй, получились рассказ Ханифа Курейши о разборке между мужем и любовником ("Наконец они встретились") и, конечно, гротескная история Вуди Аллена о превратностях пути в высший свет ("Отверженные").
Остается лишь добавить, что российские издатели сосредоточились именно на благотворительной стороне проекта. С этим у антологии все в порядке: объектом избрали хосписы (средства от продажи перечислят в Ломинцевский хоспис), а заодно с помощью предисловия Мстислава Ростроповича напомнили, что это такое. С собственно литературной составляющей получилось хуже. Издатели не потрудились обновить сведения об авторах — сразу у нескольких писателей перепутали год рождения, а у Сьюзан Зонтаг (1933-2004) не указали год смерти. В книге указано всего три имени переводчиков. Что наводит на подозрения: неужели все рассказы переводились с английского, а не с оригинальных языков, которых здесь как минимум семь?
Переводом романа "Гарун и море Историй" (1990) продолжается знакомство русского читателя с Салманом Рушди. Именно волшебная история о сказочнике Рашиде и его сыне Гаруне стала первым произведением, написанным писателем после того, как на него была наложена фетва, а его книги стали сжигать на площадях.
Не следует удивляться, что сказка эта получилась не совсем детской. Сама завязка содержит явный автобиографический подтекст (имя Рашид не случайно перекликается с именем самого Рушди). У Сказочника неприятности: от него уходит жена ("Тебя интересует только удовольствие, а достойный мужчина должен знать, что жизнь — это дело серьезное"). Он лишается дара слова и даже не может выступить на предвыборных митингах каких-то малоприятных политиков. Но тут на помощь Рашиду приходит его маленький сын Гарун. Оказывается, что отчаявшегося героя лишили доступа ко всеобщему морю Историй. Гарун выясняет, что существует особый мир, откуда сочинители буквально черпают свои сюжеты. В этом мире все "как у взрослых", даже есть целая армия во главе с Генералом Цитат.
В 1990 году изданную в Америке книгу восприняли именно как иносказательную исповедь опального литератора. Рецензенты сравнивали Рушди с другими страдальцами — у Беатрикс Поттер было тяжелое детство, автор "Питера Пэна" никак не мог преодолеть свою инфантильность. Можно добавить, что и многие сочинители XX века бежали в детскую литературу не от лучшей жизни. Но отнюдь не всегда личные трудности превращаются в настоящий писательский апокалипсис. В "Гаруне" злой волшебник устанавливает контроль над самим процессом сочинительства. А в море Историй происходит фатальное загрязнение: "Некоторые популярные романы превратились в описания походов по магазинам. Детские сказки тоже".
С тех пор уже много воды утекло — гонимый литератор вновь "подключился" к источнику вдохновения. Вроде бы и роман можно было бы воспринимать просто как образец детской литературы, созданный после "Алисы в Стране чудес" и до "Гарри Поттера" (Джоан Роулинг явно внимательно ознакомилась с творением своего соотечественника). Российскому читателю "Гарун", конечно, напомнит о сказках Вениамина Каверина. Но что-то этому мешает. То ли перевод подкачал (кстати, питерская литераторша Ася Лавруша заявила в прессе, что издатели использовали ее перевод, указав в выходных данных другое имя), то ли автобиографический подтекст "загрязнил" чистое сказочное "море".
Совсем другие истории. Составитель Надин Гордимер / Перевод с английского. М.: Открытый мир, 2006
Салман Рушди. Гарун и море Историй / Перевод с английского В. Тублина. СПб.: Лимбус-Пресс, 2006