Большой театр отбросило в "Золотой век"
К столетию Дмитрия Шостаковича на Новой сцене Большого Юрий Григорович возобновил свой балет "Золотой век" — теперь в репертуаре московского театра имеются все три балета композитора. На премьере ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА окунулась в полузабытую атмосферу позднего застоя.
Всем, кто тоскует по незабвенной позднесоветской эпохе, надо идти в Большой на "Золотой век". Нигде больше не найти столь цельного и чистого образчика официозного искусства 80-х годов, представленного без всякого постмодернистского стеба и постсоветских рефлексий — так, будто на дворе все тот же 1982-й, когда Юрий Григорович впервые показал свой балет про борьбу рабочей молодежи с "притаившимися было остатками старого мира", как писали в тогдашних рецензиях.
Сюжет своего "Золотого века" Юрий Григорович придумал вместе с профессором Ленинградской консерватории Исааком Гликманом. Он не имел ничего общего с тем сатирическим бурлеском про авантюрные приключения советских спортсменов в некой фашистской стране, для которого 24-летний Шостакович написал свою музыку. В новом "Золотой веке" рыбак Борис спасал свою возлюбленную Риту (зарабатывающую на жизнь танцами в кабаре "Золотой век") из этого гнезда разврата и преступности. Любовная история, отсутствующая в оригинале, потребовала исправления партитуры — ее дополнили лирическими фрагментами из Первого и Второго фортепианных концертов композитора. Дмитрий Шостакович возразить не мог — его уже не было в живых.
"Золотой век" оказался последним оригинальным спектаклем Юрия Григоровича (в последующие годы он занимался лишь переделками классики) и самым ярким свидетельством исчерпанности его дара. Балет выглядел дайджестом общих мест из всех предыдущих работ главного советского балетмейстера. Юрий Григорович цитировал себя целыми фрагментами: бандиты танцевали как пастухи в "Спартаке", нэпманы разлагались наподобие патрициев, народ славил рыбака Бориса как царя Ивана Грозного и размахивал красными флагами как хоругвями. Лексика балетмейстера здесь истощилась до десятка типовых па: Юрий Григорович превзошел самого себя, построив гигантскую народную сцену на трех движениях, а лирическую вариацию героини — на двух. "Золотой век" вытягивали разве что колоритные солисты да музыка Шостаковича. Балетоманский фольклор того времени подвел итог творческого пути хореографа, обыграв название его первого балета "Каменный цветок": "Скажу, маэстро дорогой, как ваш поклонник пламенный: 'Цветок', быть может, золотой, но 'Век', бесспорно, каменный".
Восстанавливая свой спектакль к юбилею композитора, Юрий Григорович сократил его с трех до двух актов. Труппа с наслаждением припомнила все, чем кормилась все тридцать лет его царствования и что привыкла считать подлинно московской традицией. Кордебалетные массы, шлепая распущенными стопами и посверкивая невыворотными пятками, с удовольствием запрыгали незатейливым маршем. Николай Цискаридзе в роли Конферансье с упоением вспомнил молодость: высоко взбрыкивал ногами в амбуате, задорно вилял попкой и лихо падал на прямой шпагат. Рослая Анна Антоничева в партии Риты неистово двигала бровями и чавкала ртом, изображая то влюбленность, то испуг, и смело (хоть и коряво) исполняла спортивные поддержки, рассчитанные на балерин совсем иной комплекции. Сумрачный Ринат Арифулин, изображая злодея, так перестарался, что превратил своего Яшку-Жака в карикатуру; Екатерина Крысанова в партии бандитки Люськи резвилась как дитя — что при убийстве нэпмана, что при исполнении фуэте. И лишь приглашенному киевлянину Денису Матвиенко, артисту новой формации, было трудно наполнить советским пафосом картонные мизансцены балета. По залу прокатился смешок, когда его худенький Борис показал кулак разнузданным бандитам и нэпманам и те сбились в кучку от страха. Реванш артист взял танцем: хотя его прыжкам не хватало монументальности и мощи, но ослепительные jete en tournant и легкие изящные вращения подействовали безотказно.
Аншлага на премьере не было, однако в финале публика под руководством опытной клаки устроила Юрию Григоровичу полновесную овацию, как в старые добрые времена. Будто машина времени дернулась назад — и не было знакомства с Баланчиным и Ноймайером, уроков французского в лакоттовской "Дочери фараона", отчаянного радикализма новой версии "Ромео и Джульетты", постмодернистских радостей "Светлого ручья" и изящной изощренности "Игры в карты". По иронии судьбы в балетный каменный век Большой театр отбросил как раз тот, от кого ждали обновления,— худрук и хореограф Алексей Ратманский. Именно его инициатива позволила труппе вновь почувствовать комфорт золотого советского века.