премьера театр
В петербургском Малом драматическом театре — Театре Европы показали шекспировского "Короля Лира" в постановке художественного руководителя театра Льва Додина. Спектакль репетировали больше двух лет, и его премьера отмечена появлением на сцене нового перевода трагедии и новых актеров знаменитой труппы. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Художник Давид Боровский, в последние годы оказавшийся тесно связанным с театром Льва Додина, оставил не слишком большую сцену МДТ практически пустой. Правда, планшет стал больше — в зрительном зале сняли первый ряд, и игровой помост, сразу напоминающий о шекспировском театре, буквально наступает на публику. По бокам и в глубине сцены, в ее высоту, стоят светлые перекрестья досок, какими заколачивают брошенное жилище. Не то створки ворот, не то броские знаки покинутости мира, а то и напоминания о полосках, которыми заклеивают окна в ожидании, что ударная волна расколет окна.
Фантазии, впрочем, могут завести воображение зрителя куда угодно. Но пустота и намек на несформулированную катастрофу задает решенному в черно-белых тонах додинскому "Королю Лиру" внебытовые измерения. Во всех своих спектаклях Лев Додин мучительно продирается к первоосновам бытия и его главным вопросам. Но не торопится их поставить ребром. Собственно говоря, магия додинского театра как раз и состоит в том, что конкретность действия и обоснованность актерского поведения, дающаяся месяцами репетиций и покоящаяся на фундаменте русской психологической школы, никоим образом не оказывается самоцелью. Но именно благодаря фантастической налаженности реальной жизни на сцене случаются в МДТ прорывы в ту сферу, которая и управляет частностями земной правды.
Одна из важных неожиданностей спектакля — Лев Додин отказался видеть в Лире лирического героя. Размышляя над мотивами, по которым режиссер обратился к шекспировской пьесе (помимо очевидного: любой серьезный постановщик хочет сделать Шекспира), логично было предположить, что педагог и создатель театра, часто размышляющий об опасностях, подстерегающих труппу-семью, о верности и неверности учеников, видит себя Лиром. Во всяком случае, примеряет на себя его судьбу, анализирует в спектакле свое поведение. Или заклинает работой над "Лиром" себя и своих артистов от повторения вечного сюжета в реальности. Кто-то увидит в актере Петре Семаке, отрастившем для роли Лира седоватую бороду и длинные волосы, проявившееся сходство с учителем. Мне же Лир больше напомнил другого знаменитого педагога и одного из додинских учителей — покойного Зиновия Корогодского, человека, фантастически преданного театру, но и преданного людьми, противоречивого, служившего идее и жестоко ошибавшегося ради ее воплощения.
Очевидно, впрочем, что Лев Додин ищет суть действия не в противостоянии заглавного героя с остальными, не в его личной трагедии. Говорят, дьявол кроется в деталях. В додинском "Короле Лире" трагедия рождается в деталях взаимоотношений, которые предательски изменчивы и поворачиваются неожиданными сторонами. Корделия (Дарья Румянцева) ничуть не лучше сестер Гонерильи (Елизавета Боярская) и Реганы (Елена Калинина), словам и поведению которых иногда ужаснешься, а иногда и мысленно кивнешь в согласии. Лир--Семак, хоть и похож на библейского пророка, бесконечно далек от образа мудреца и страдальца. Досадный и цепкий Лир часто бывает неприятен, и напрасно он несколько призывает в сообщники зрительный зал, заговорщически подмигивая партеру и балкону: он сам кузнец своего несчастья, и причастность к ужасу его краха не отменяет накопившегося счета его собственным заблуждениям.
Но в додинском "Лире" речь идет не о разделе королевства и не о сводящей с ума потере власти. Режиссер сталкивает своих героев с фактом разрушения самой жизни, и их разум не в состоянии примириться с осознанием неизбежного. Как человек встречает конец мира и свой собственный конец — вот что волнует театр. Вывод Додина, как несложно предположить, далек от умиротворения: встречает в предательствах, раздорах и глупостях, объяснимых, понятных, но ускоряющих неизбежное. В общем, судьбу любого персонажа можно примерить на себя: когда Глостера (Сергей Курышев) ослепляют, в зале гаснет свет, и остаток сцены зритель проводит вслепую, словно для него, а не для героя мир вдруг потух навсегда. В то же время это скорее исключение, чем правило: режиссер сохраняет объективный, можно сказать медицинский, взгляд на происходящее. Ведь речь идет не столько о слабостях людей, а о свойствах природы.
Неудивительно, что ни один из существующих переводов (поначалу МДТ работал с текстом Бориса Пастернака) в конце концов театру не подошел. Поэтическая возвышенность любого толка вошла бы с замыслом спектакля в непреодолимый клинч. Так что "Король Лир" идет в новом, прозаическом переводе Дины Додиной, родившемся из рабочего подстрочника, очень резком, жестком, даже грубом, но максимально приближенном к ядреной лексике оригинала. Когда Лир в первой сцене посылает Кента в жопу, партер слегка цепенеет. Дальше — больше, но текст, союзник действия, довольно быстро доказывает свою правоту, и любое резкое слово перестает быть сторонним раздражителем.
Исследователи давно подсчитали, что в "Короле Лире" слово "природа" и производные от него встречаются более сорока раз. В спектакле Малого драматического ключевое понятие трагедии звучит, кажется, еще чаще. Не потому, что актеры выделяют его смысловым курсивом или переводчица решила подыграть режиссеру. Для Льва Додина природа — не окружающая среда, не стихии и не буря, грохочущая над головами Лира и его свиты, а основное противоречие человека, конфликт между телесным и тем иным, что временно дано свыше и чем человек так неразумно пользуется. Сиротство человеческого тела явлено в одной из лучших сцен спектакля, в сцене бури, когда Лир и его свита оказываются на сцене обнаженными. Такие разные тела — сильное и молодое тело Эдгара (отличный дебют студента Данилы Козловского, которому сейчас только ленивый не прочит большого будущего), уже начавшие увядать тела Лира и Кента (Сергей Козырев) и тело шута (Алексей Девотченко), у которого обостряется какая-то дьявольская подвижность и легкость.
Как и положено Шекспиром, шут, сыгранный господином Девотченко яростно и даже зло, в середине действия покидает пьесу. Но язвительный, издевательский и отстраняющий аккомпанемент на пианино, которым он сопровождал события, остается и после его пророческого бегства — инструмент играет и сам, без шутовских пальцев. Вплоть до последней сцены спектакля, обрывающегося на полуслове, на последних словах заглавного героя. На сцене остаются тела трех женщин в белом, тело Лира — и разваливающаяся на звуки мелодия.