Закрыто навсегда

К пятой годовщине со дня смерти великого литовского режиссера Эймунтаса Някрошюса Молодежный театр Литвы пригласил на гастроли его последний спектакль — «Венчание» по пьесе Витольда Гомбровича из Национального театра Варшавы. На последнее представление отправилась Эсфирь Штейнбок.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Говорят, что театральные режиссеры живут столько, сколько продолжают играться их спектакли. Но ведь и жизнь спектаклей имеет предел, тем более если речь идет не о товарах широкого потребления. Да, в репертуаре Молодежного театра в Вильнюсе еще хранится «Цинк» по текстам Светланы Алексиевич, а созданная самим Някрошюсом вильнюсская компания «Менофортас» иногда играет его спектакль «Голодарь». До сих пор в Национальном театре Польши можно было увидеть последнюю работу Някрошюса, выпущенную им за несколько месяцев до смерти,— «Венчание» по пьесе Витольда Гомбровича. Но вот и у него стали кончаться зрители, и тогда Молодежный театр Литвы пригласил варшавскую труппу сыграть последние «Венчания» именно в Вильнюсе.

В том, что прощание проходило на сцене Молодежного, был, конечно, очевидный символический смысл: именно здесь Эймунтас Някрошюс начинал свою великую режиссерскую биографию, именно здесь в 1980-х годах были поставлены «Квадрат», «Пиросмани, Пиросмани…», «Дядя Ваня» — спектакли, вошедшие в историю мирового театра и изменившие у очень многих зрителей, говоря без посмертных преувеличений, представления о возможностях театрального языка.

Конечно, в таких торжественно-грустных случаях принято рассуждать о «завещании», то есть искать в художественном произведении некое итоговое послание остающимся в этом мире. В «Венчании» его не находится, это не напутствие и не итоговое заявление великого режиссера.

Скорее, даже напротив — в координатах някрошюсовского мира «Венчание» показалось, несмотря на три действия и почти четыре часа от начала до конца, произведением едва ли не камерным.

В финале «Венчания», когда четверо главных героев, пережив всю эту фантасмагорию о власти, поисках смысла и торжестве смерти, просто молча, словно в изнеможении от самих себя, усаживаются на стульях, а трубач, так призывно звучавший в прологе, извлекает из своего инструмента лишь какие-то слабые хрипы, зритель непроизвольно рифмует это опустошение с судьбой режиссера — он ушел, устав от этого непостижимого мира.

Некролог литовского режиссера Эймунтаса Някрошюса

Впрочем, можно увидеть в «Венчании» и режиссерское пророчество: ведь герои Гомбровича, Хенрик и его друг Владо, воюют в окопах мировой войны, и весь гротескный, странный сюжет «Венчания», возникающий в воображении героев, можно счесть просто порождением травмированного войной сознания. Два друга появляются на сцене, буквально скованные травмой — у них один общий гипс на две руки. А избавление от него, собственно говоря, и освобождает больную фантазию, в которой родной дом превращается в трактир, отец — в Короля (выдающийся польский актер Ежи Радзивилович, всем известный по фильмам Анджея Вайды, легко и точно присваивает все предложенные ему «маски»), мать — в Королеву, а невеста — в гулящую девку (всех четверых играет подвижная и чуткая, одновременно знающая и женские секреты, и тайны психоанализа Данута Стенка). Эймунтас Някрошюс знал мир сновидений как никто другой, все его спектакли, происходящие нигде и никогда, можно считать одновременно и наваждениями, и откровениями.

Но здесь он конкретен больше, чем когда-либо, он не топит абсурдиста Витольда Гомбровича ни в мифологическом пафосе, ни в произвольных, шутливых театральных превращениях.

Он — как оказалось, напоследок — всерьез пытается разобраться в драматическом отчаянии людей, не понимающих смысла извращенной, переменчивой, разрушающейся реальности.

И все-таки Гомбрович неотделим от пародии, насмешки, а Някрошюс принадлежал к той исчезающей группе театральных титанов, что были чужды произвольной и безответственной игре со всем, что попадается им под руку. Литовский мастер свой неповторимый метафорический мир «доставал» из настоящей темноты и выносил на настоящий свет, он не щелкал туда-сюда податливым выключателем. И тяжелое, многослойное «Венчание», которое довольно трудно сегодня читать на бумаге, в руках Някрошюса оказалось если не легким, то свободным и естественным.

Это не значит, что у Някрошюса не было места юмору. В начале спектакля, когда сцена еще только-только превращается в трактир, на веревку, которой связаны персонажи, вешают таблички с обозначением состояний — «открыто», «закрыто», «ждем», «скользко». Чтобы подбодрить самих себя грустным юмором, можно было бы в финале повесить на занавес сообщение «закрыто навсегда». Впрочем, такое охлаждение требовалось только тем из зрителей, кто сам для себя обострил торжественность момента. А литовская аудитория вообще сдержанна, прощальных речей не предполагалось, похлопали, коротко обменялись впечатлениями, взяли пальто — и разошлись. Зрительный зал, как обычно, заперли и потушили свет. От театра, даже великого, ничего не остается. Но спектакли все-таки живут дольше, чем их играют,— до тех пор, пока живы те, кто их видел.