фестиваль театр
Швейцарский театр Vidy-Lausanne E.T.E в рамках Чеховского фестиваля показал на сцене Театра им. Моссовета спектакль знаменитого немецкого музыканта и режиссера Хайнера Геббельса под причудливым названием "Эраритжаритжака". Благодаря чудесам техники господину Геббельсу удалось обвести вокруг пальца всех, в том числе бывалого театрала РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО.
Когда профессионалы сталкиваются в искусстве с чем-то необычным, они, чтобы не потерять равновесие, прежде всего пытаются определить предложенные им правила игры. И потом уже, следуя Пушкину, судят увиденное с точки зрения законов, поставленных художником над самим собой. По отношению к спектаклям Хайнера Геббельса эта благородная схема не работает. Потому что он все время сам меняет законы.
Начинается "Эраритжаритжака" (говорят, в переводе с языка австралийских аборигенов это слово даже что-то и означает, но поди проверь!) как чинный концерт классической музыки. В строгой черноте сцены сидят четверо музыкантов голландского Мондриан-квартета и играют Шостаковича. Даже театральный критик может понять, что играют хорошо. Но вот живой звук начинает плыть, мазаться, чиркать нотами о воздух — и высекает фонограмму. А солисты уходят. Зато появляется актер Андре Вильмс. Кого он играет, неизвестно. Но то, что актер довольно сильный и интересный, с внятным физическим присутствием, почувствует даже музыкальный критик.
Не вступая в осмысленный контакт с оркестром, этот немолодой человек начинает проговаривать тексты лауреата Нобелевской премии писателя Элиаса Канетти — не монологи и не истории, а набор парадоксальных, остроумных или поэтических высказываний. Сначала о музыке и литературе, потом о дирижерском искусстве. Посреди сцены появляется маленький домик, а вместо задника — стена двухэтажного большого дома. А потом у Андре Вильмса обнаруживается партнер. Но обычного театрального диалога не налаживается, потому что партнер неодушевленный — самоход, похожий на пингвина, с прожектором вместо лица и длинной антенной. Не берусь сформулировать, что это, но когда объект светит прожектором в окна маленького домика, становится немножко не по себе, вроде как его обитателям угрожает опасность.
Героем меж тем тоже овладевает тревога, можно даже сказать, мания преследования. В середине спектакля Хайнер Геббельс включает в игру видео. Преследуемый оператором с камерой, транслирующей изображение на дом-задник, Андре Вильмс спускается со сцены, выходит из зрительного зала, проходит по театральному фойе. Мы видим, как на Садовом кольце он садится в машину и едет по московским переулкам, не уставая озвучивать Элиаса Канетти, описавшего некое извращенное тоталитарное общество, где индивидуум подавлен и все законы психологии и людского общежития вывернуты наизнанку. Мы видим, как актер подъезжает к обычному московскому дому, входит в подъезд, поднимается по лестнице, достает из ящика почту и газету "Коммерсантъ". Мы подробно наблюдаем "в прямом эфире", как он проходит в квартиру, садится за письменный стол, потом открывает холодильник и готовит себе скромный ужин, разговаривает с позвонившим в дверь мальчиком-соседом, не переставая озабоченно перечислять для самого себя описания причудливых социальных перверсий.
В общем, наиболее нетерпеливые зрители уже начинают мысленно подсчитывать, сколько времени понадобится актеру, чтобы совершить обратный путь по городу, вернуться в спектакль и выйти на аплодисменты, как вдруг оказывается, что "прямая трансляция" была уловкой, хитрой обманкой, что квартира оборудована прямо на сцене, за стенами бутафорского дома, и что Андре Вильмс, скорее всего, все это время даже не думал покидать театр. А проезд по городу был снят заранее и незаметно вмонтирован в live video. Теперь мы видим странного персонажа через кажущиеся теперь такими маленькими окна его сценической квартиры, куда оказываются теперь подселены и знакомые нам музыканты Мондриан-квартета. Успевшие, кстати, к этому моменту сыграть не только Шостаковича, но и Баха, Равеля, Алексея Моссолова и Василия Лобанова.
После спектакля только и разговоров было о том, как же Хайнер Геббельс всех обвел вокруг пальца. Высказывались разные предположения о том, в какие именно моменты произошла подмена трансляции записью. Давно не было, чтобы публика в московских фойе так горячо обсуждала только что увиденное — а это уже свидетельство успеха "Эраритжаритжаки". Вопросов вроде "а что, собственно, имел в виду Геббельс", к счастью, не звучало: продвинутые зрители, благодаря в том числе и Чеховскому фестивалю, уже знают, что обращаться с такими претензиями к современному театру просто неприлично.
Сказанное, разумеется, не означает, что Vidy-Lausanne показал просто увлекательный, тщательно отлаженный и безупречно работающий аттракцион. После "Эраритжаритжаки" есть не только что пересказать (вроде чудесного афоризма Канетти "самое плохое, что вы можете сделать для человека, это заниматься только им"), но и о чем подумать. Например, об эскапизме современного интеллектуала, о присущей европейской цивилизации внутренней неуверенности, да и о современном искусстве, которое этот "неуют культуры" превращает, с одной стороны, в истерическую рефлексию, а с другой — в изобретательное зрелище. О том, что сегодняшний синтетический театр, как бы он ни тянулся к окружающей его жизни, все равно обречен остаться в магической черной коробке сцены. К счастью, все эти блуждающие неоформленные смыслы у не признающего традиционный театр Хайнера Геббельса находятся не в видимом, а, так сказать, в "инфракрасном" спектре. Но именно поэтому о них не забываешь наутро после представления.