Когда больному раком ребенку проводят химиотерапию, ребенок нуждается в жидкости, чтобы не забились печень и почки и не наступила смерть. Жидкость вводят через капельницу из расчета три литра в день на квадратный метр поверхности тела. Лекарства рассчитывают в микрограммах на килограмм веса в минуту. Жидкость и лекарства должны отмерять специальные аппараты, называемые перфузорами и инфузоматами. Но в детском онкологическом отделении Архангельской областной больницы нет перфузоров и инфузоматов. По нескольку суток или по нескольку недель подряд родители больных детей сидят и считают, сколько капель упало в капельнице.
Девочке Карине девять лет. У нее дедушка доктор, и, может быть, поэтому в семье рано обратили внимание, что девочка быстро утомляется, что она бледная и что у нее синяки. Обычно острый лимфобластный лейкоз не распознают на таких ранних стадиях, и анализ крови делают, когда появляются уже грозные симптомы вроде высокой температуры, опухолей или необъяснимых переломов. Тем более если девочка живет в Лешуконском районе Архангельской области, куда зимой от Архангельска двенадцать часов надо ехать на машине по зимнику, летом можно доплыть по большой воде, а весной вообще не доберешься иначе как дважды в неделю на самолете Ан-24.
Заведующему детской онкологии Ивану Турабову позвонили из Лешуконской больницы в прошлый понедельник. Сказали, что вот у них есть ребенок с лейкозом и что они знают: такого ребенка надо везти в онкогематологическое отделение как можно быстрее, потому что случается на северах, да и в Москве случается, что ребенка не успевают довезти до больницы. Врачи в Лешуконском районе знали, что Карину надо везти срочно, но не могли отправить девочку в Архангельск раньше среды, потому что ближайший самолет в среду.
Папа Карины Игорь, которого если спросишь, кто он, отвечает, что он тракторист, потому, видимо, стесняется говорить, что он безработный (потому и поехал с дочкой он, а не мама), бегал тем временем по поселку и искал деньги, потому что у него не было денег на самолет, чтобы срочно везти больную девочку в Архангельск. Наконец деньги собрали: отчасти по знакомым, отчасти дал сельсовет, и Карину в Архангельск привезли.
Она говорит, что летела на очень-очень большом самолете. А Игорь говорит, что девочка летела первый раз в жизни и поэтому думает, будто Ан-24 — очень-очень большой самолет. Карина пишет письмо домой: "Дорогие мама, бабушка и дедушка, это пишу вам я, Карина. У меня все хорошо. Мне ставят капельницу в левую руку, а завтра будут ставить в правую, и поэтому следующее письмо я буду писать вам левой рукой". Она пишет, сидя за столиком у окна в палате, а отец стоит у нее за спиной, расчесывает и заплетает в хвостик ее белые волосы, которые выпадут скоро от химиотерапии, и смотрит то на капельницу, то на секундную стрелку часов.
Врач рассчитал, что Карина должна получать два с половиной литра жидкости в день, причем равномерно. Это значит, что в капельнице должно падать сорок пять капель в минуту. Игорь считает. Прошла минута. Капель упало сорок пять. Но стоит девочке пошевелиться или повернуться, изменив положение руки, жидкость в капельнице может начать течь быстрее (и тогда девочке грозит смерть от почечной недостаточности) или медленнее (и тогда девочке грозит смерть от отека головного мозга или отека легких). Каждые десять-пятнадцать минут Игорь должен подойти к капельнице и посчитать, сколько там падает в минуту капель. Он должен делать это днем и ночью. Ночью, чтобы Игорь поспал хоть немного, капли приходит считать медсестра, но она одна на десять больных детей.
Доктор Иван Турабов говорит, что у Карины лейкоз распознали на ранней стадии, состояние у нее пока не тяжелое. Ей вливают всего два с половиной литра жидкости в день, и поэтому скорость падения капель в капельнице можно считать приблизительно. Но тяжелым детям вливают и по пять, и по шесть литров в день. И тут ошибаться нельзя, и надо считать буквально все капли. Доктор говорит, что несколько месяцев назад один влюбленный в дочку папа две недели просидел, не смыкая глаз, и все считал капли, и выходил только в уборную, когда его сменяла медсестра.
— У нас тут удивительное дело,— говорит доктор.— У нас практически не бывает грибковых инфекций.
— Как это не бывает? — переспрашиваю я, зная, что всякое онкогематологическое отделение в России только и делает, что борется с грибком, и дети умирают в основном от грибка.
— Вот так, нету, тьфу-тьфу-тьфу,— доктор стучит по дереву.— Грибок живет в основном в верхнем слое почвы и разлетается с пылью. А у нас на севере верхний слой почвы так промерзает за зиму, что грибок погибает.
— Это же счастье, что у вас нет грибка.— Да,— говорит доктор,— счастье. Только у нас и инфузоматов тоже нет.
Я киваю головой в том смысле, что если купить архангельской больнице инфузоматы и перфузоры, то это, конечно, очень облегчит родителям уход за детьми.
— Дело не в родителях,— говорит доктор.— Родителям, конечно, трудно не спать ночами и считать капельки. Но дело не в том, что родителям трудно. Они иногда сбиваются со счета.
И не надо спрашивать, что будет с Кариной, если Игорь собьется со счета. И как потом он всю жизнь будет жить, совершив эту маленькую арифметическую ошибку.